И снова тихие шепотки и шебуршание.

Наконец, Алина возвращается, подходит ко мне и садится на край кровати.

— Сонь… — мнётся она, запинаясь, словно не знает, как начать.

Чувствую подвох и медленно поворачиваюсь к подруге.

— Что? — бросаю устало.

— Игнату звонил Егор и просил тебе передать…

Она не успевает закончить, потому что я резко перебиваю:

— Мне неинтересно, что и кому он хотел передать. Не собираюсь его слушать.

Рита кидает на меня испуганный взгляд, а Алина хмурится и скрещивает на груди руки.

— Но ты даже не знаешь, в чём там дело!

— У меня больше нет дел, связанных с Гориным, — резко отрезаю, чувствуя, как от раздражения по вискам снова пульсирует боль.

— Он просил передать, что приедет через три дня и серьёзно с тобой поговорит, — резко бросает Алина и встаёт с кровати. — И знаешь что, Сонь? Я вот иногда тебя совсем не понимаю. Ты так легко отписываешься от всего хорошего, что с тобой случилось. Так быстро рвёшь связи и прекращаешь общение с людьми, не прощая чужих промашек. Сколько всего для тебя сделал Егор, какой счастливой ты с ним была?.. И ты от всего этого открестилась в одну минуту, даже не дав ему возможности объяснить!

Она смотрит на меня с таким гневом, что я на секунду отвожу глаза.

— Мне кажется, или тебе, Сонь, и правда периодически всё равно на людей?

Молча наблюдаю за разъярённой подругой, чувствуя, как её слова находят отклик где-то глубоко внутри.

Она права. Во многом права. Но у меня тоже есть причины не верить людям на слово.

— Ты мне ещё скажи, что я неблагодарная, — говорю устало. — Все вокруг хорошие, а Соната — одна такая, со всеми поступает, как последняя свинья…

— Я так не говорила! — шипит Алина. — Это твои собственные выводы.

— Ну, значит, так оно и есть, — отмахиваюсь я и отворачиваюсь к стене.

Больше не хочу спорить. Сил нет.

Зарываюсь лицом в подушку и чувствую, как мир сужается до одной единственной мысли: как же я от всего этого устала.

Может, начать всё заново? Забрать документы, уехать в другой город, забыть обо всём и обо всех? Начать жить с чистого листа. Может быть, однажды моя жизнь изменится… и я всё-таки стану счастливой?..

Время ползёт, как черепаха, а иногда кажется, и вовсе останавливается. Но вчерашний день пролетел, словно тяжёлый сон, я его вообще плохо помню. Лекции писала вполглаза, преподавателям отвечала невпопад, даже Зорина была мной недовольна.

Домашку совсем забросила.

Девчонки, видя моё настроение, стараются вести себя тихо.

Сегодня утром пришла на пары, голова всё ещё ватная. На первых двух еле высидела. А на третьей — философия.

Зоя Дмитриевна, полноватая дама прекрасного предпенсионного возраста, всегда спокойная и уравновешенная, неспешно диктует:

— Деньги, будучи универсальным эквивалентом ценности, воплощают философские противоречия. Они служат инструментом обмена, символом человеческих отношений и средством власти, способным определять судьбы людей и государств.

Записываю за ней и грустно усмехаюсь про себя, насколько она права.

— Лиесс, что смешного я сказала? — голос Зои Дмитриевны заставляет меня выйти из задумчивости.

Она смотрит на меня, приподняв подкрашенные брови.

Торопливо выпрямляюсь.

— Ничего смешного. Всё правда, — отвечаю, с трудом подавляя грустную усмешку. — Деньги действительно символ власти и человеческих отношений. И способны определять судьбы людей.

— Рада, что Вы понимаете концепцию моих лекций, — удовлетворённо кивает она и продолжает бубнить.

Её голос спокоен и размерен, и я пытаюсь сосредоточиться на тексте, но мысли пьяными улитками так и пытаются расползтись по голове.

В конце пары на стол прилетает бумажка.

"Пойдем сегодня в клуб?"

Оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с насмешливыми зелёными глазами.

— Замётано? — улыбается Олег.

Мотаю головой.

— Да лан. Потусим, развлечёмся. Типа, расслабимся, — шепчет он, наклоняясь ближе.

— Нет! — отвечаю резко.

Его улыбка становится ещё шире. Олег оглядывается на своих друзей и вдруг подмигивает мне.

— А чё так? Перед Гориным ноги раздвигала, а я рожей не вышел? — улыбка исчезает, превращаясь в злобный оскал.

Кровь приливает к лицу. Отворачиваюсь, стараясь не выдать потрясение.

Через минуту в голову прилетает скомканная бумажка. Потом ещё одна.

Молчу, не обращаю внимания, хотя внутри всё кипит.

Ну, вот и начались уже шуточки ниже пояса.

— Никуда я с тобой не пойду! — шиплю, обернувшись, и прожигаю его ненавидящим взглядом.

Олег только смеётся, а я снова отворачиваюсь, утыкаюсь в конспект и пытаюсь игнорировать унизительные перешёптывания за спиной.

До конца пары остаётся несколько минут, но они кажутся вечностью.

Быстрее бы прозвенел звонок… Ещё одна пара, и всё, — можно будет выдохнуть, пойти в общагу и привычно лечь спать. Во сне я снова счастлива, и мне от этого больно, горько и… пронзительно сладко.

Последней парой правоведение. Подумываю не идти, но совесть, как всегда, берёт верх.

Лекция идёт своим чередом, когда дверь распахивается, и в аудиторию быстрым шагом входит… Горин.

Сердце подскакивает к горлу, дыхание останавливается, и я замираю, напряжённо вглядываясь в такие знакомые черты.

Все резко замолкают, преподаватель удивлённо оборачивается к вошедшему.

— Горин? Что Вы здесь забыли?

— Здравствуйте, Андрей Александрович! Не что, а кого! — он тут же находит взглядом меня, а потом быстро подходит, хватает за руку и молча утаскивает из аудитории.

Нахожусь в полнейшем шоке и даже не сопротивляюсь, позволяя увести себя, словно овечку на заклание. И только в коридоре, по которому Горин тащит меня с такой скоростью, что мне приходится практически бежать за ним, я прихожу в себя.

— Пусти! — вырываю руку, но он держит крепко и вообще не обращает внимания на мои жалкие рывки. — Горин, пусти меня! Я никуда с тобой не пойду! Отстань!

Кричу, но он не реагирует и даже не замедляет шаг. Влетев в пустой спортзал, он резко разворачивает меня к себе и впечатывает спиной в стену.

— А вот теперь говори, что ты там себе напридумывала? — наклонившись и крепко держа за плечи, рычит мне прямо в лицо и обдаёт жарким дыханием.

— Мне нечего тебе сказать! Отвали! — кричу на него.

Егор усмехается.

— Тогда я скажу…

— А я не хочу тебя слушать! — перебиваю и тщетно пытаюсь скинуть его руки. — Хватит мне врать! Вали к своей невесте!

Меня будто прорывает. Вырываюсь, как дикая кошка, и бью Горина по плечам, груди и куда попаду.

— Вали к ней! Вали! Не смей больше ко мне подходить! Ненавижу тебя! Ненавижу! — визжу на ультразвуке.

Егор не сопротивляется, позволяя мне выплеснуть всю накопившуюся ярость и обиду за то, что меня в очередной раз бросил дорогой мне человек.

Бушующая в груди буря прорывается слезами, и я рыдаю, захлебываясь в истерике.

— Уходи!.. Уходи!.. Не хочу тебя видеть… Предатель… — шепчу еле слышно, когда силы окончательно покидают меня.

И в этот момент он неожиданно прижимает меня к себе. Тихо, осторожно.

Мои сжатые кулаки бессильно опускаются, и я утыкаюсь лицом в широкую крепкую грудь. Слёзы размазываются по идеально белому мажорскому свитеру, но Егору всё равно. Он гладит меня по волосам и спине, крепко прижимая к себе и что-то нашёптывая в макушку.

Постепенно успокаиваюсь, но ещё долго стою, изредка всхлипывая, вдыхая его тёплый, немного пряный и такой родной запах, и вслушиваюсь в тихий жаркий шёпот.

— Маленькая моя… ревнивая кошечка… сладкая девочка… — шепчет Егор, и я чувствую, как его дыхание касается моей кожи. — Все нервы мне вымотала за эти дни, фурия моя рыжая…

Жадно впитываю его нежные слова, жаркое дыхание и тепло, которое он излучает, и всё остальное растворяется, становится неважным и ненужным.