— Пожалуйста, не надо…

Я уже практически плачу, потому что не справляюсь с нахлынувшими эмоциями. Остатки разума умоляют остановиться, пытаются достучаться до меня, но тело предательски требует чего-то большего.

— Ничего не бойся… — жарко шепчет Горин. — Я просто покажу… как это бывает…

Он покрывает поцелуями мои щёки, спускается к уху и слегка прикусывает шею. Моё дыхание срывается, голова кружится, а все мысли разом исчезают.

Горин не останавливается ни на миг, задевая сквозь тонкую ткань колготок какие-то особо чувствительные точки, отчего по телу проносятся яркие вспышки молний, и откуда-то изнутри поднимается обжигающе-горячая тягучая волна.

Мой рот закрыт поцелуем, а язык Егора движется в одном темпе с телом, и со мной происходит что-то странное и необъяснимое. Волна жара накатывает, накрывая меня с головой, и всё тело дрожит под её напором.

Выгибаюсь дугой, откидываю голову назад, ловлю пересохшими губами воздух и больше не могу сдерживать стоны.

Они вырываются из груди сиплыми хрипами, и я цепляюсь за крепкие плечи и впиваюсь в них онемевшими пальцами, теряясь в яркой вспышке. Меня обдаёт огненной волной снова и снова, а потом трясёт.

— Какая же ты чувственная… — шепчет Горин, покрывая моё лицо жаркими поцелуями и двигаясь всё легче и медленнее. А потом замирает и, крепко прижав к себе, тяжело дышит в шею. А я тихонько вздрагиваю, ловя затихающие отголоски удовольствия, и медленно прихожу в себя.

Сознание возвращается всполохами. Что это было?.. Что Горин со мной сделал?.. Я же сейчас… вот на этом столе… посерёд бела дня, в институте… А если бы… он зашёл дальше… я бы всё ему позволила… А я и позволила… Практически всё… И что самое ужасное, я сама — САМА! — этого хотела!..

Что я наделала?..

Всхлипываю и отпихиваю Егора. В глаза ему смотреть не могу. Хочу сквозь землю провалиться, покажите, где тут ближайший разлом?

— Подожди… не шевелись… — хрипит Горин.

Он даже не думает отстраняться, по-прежнему упирается лбом в моё плечо и тяжело дышит. И сжимает так сильно, что мне становится больно.

Упираюсь ещё сильнее, но делаю только хуже — захват железных лап становится очень болезненным.

— Пусти!

Тоненько пищу и дёргаюсь, хочу вырваться из кольца его рук и хоть немного вдохнуть. Но тело парня настолько напряжено, что сейчас Горин напоминает железного человека. Только под напряжением. Потому что у меня такое чувство, что по его телу текут токи высокого напряжения, и от этого его даже немного потряхивает.

Не понимаю, что с ним происходит, и это пугает.

— Замри хоть на минуту…

Горин рычит, и мне становится безумно страшно. Начинаю вырываться с удвоенной силой, и вдруг слышу болезненный стон.

Замираю.

— У тебя что-то болит? — шепчу испуганно.

Горин задерживает дыхание, а через пару секунд раздаётся короткий смешок, и хватка, наконец, ослабевает.

— Какая же ты ещё… ромашка…

Егор делает пару глубоких вдохов и медленно отстраняется. Кидаю на него короткий взгляд. Дольше смотреть не могу — слишком стыдно. Но дольше и не нужно. То, что успела увидеть в его глазах, заставляет сердце сжаться.

Если в коридоре, когда мы встретились с придурками, его взгляд напоминал грозовое небо, то сейчас он просто… чёрный, как ночь. Егор отпускает меня и крепко сжимает столешницу, словно пытается удержаться.

— Застегнись… — хрипит он, — …и беги отсюда… Если не хочешь продолжения…

Замираю испуганным сусликом, таращусь на него. Видимо, мне суждено резко тупеть рядом с ним, потому что смысл его слов доходит до меня очень медленно.

Горин отталкивается от стола, а я испуганно вздрагиваю, спрыгиваю со стола и срываюсь с места. На ходу застёгивая блузку, пулей вылетаю из аудитории. Бегу по коридору, даже не понимая, куда и зачем.

Только спустя пару секунд до меня доходит, в каком я виде. Слава Богу, коридор пуст. Залетаю в туалет, запираюсь и подбегаю к зеркалу. В отражении вижу себя и не верю глазам.

Боже мой… На кого я похожа? Что Горин сотворил со мной?

Щёки заливает яркий румянец, в глазах лихорадочный блеск, а губы припухли и предательски пульсируют, стоит лишь вспомнить, что только что произошло. Как Егор шептал мне что-то едва слышное, как его горячие руки скользили по моему телу, а я… Я не только позволяла ему это, но и, кажется, сама отвечала на каждое его движение, поощряя его своими стонами и тем, как подавалась навстречу его обжигающим прикосновениям, как жадно целовала его и выгибалась в его руках, отзываясь на каждую ласку.

— Что ты творишь, Соната? Что ты творишь? — шепчу, прижимая ладони к горящим щекам.

Открываю кран, наклоняюсь и долго умываюсь ледяной водой. Капли стекают по лицу, смывая с меня следы страсти и стыда, но жгучее волнение внутри не проходит.

Это больше, чем просто тепло. Это огонь, оставленный прикосновениями и поцелуями Егора, и мои глубоко въевшиеся под кожу развратные и откровенные мысли о нём.

Распускаю волосы, переплетаю косу заново, пытаясь хоть как-то вернуть контроль над своим телом и жизнью.

Опираюсь о края раковины и долго стою, вглядываясь в своё отражение. Взгляд слишком живой, слишком острый, губы всё ещё припухшие, призывно приоткрытые. И я ненавижу себя, такую бесстыдно довольную.

Как я могла такое допустить? Как позволила Горину сделать это с собой? Почему я такая неправильная? Почему не следую своим же собственным установкам? Неужели мне мало опыта мамы? Неужели я иду по её стопам, совершаю те же ошибки, что и она, и меня ждёт такая же судьба?

Качаю головой, словно это может прогнать нахлынувшие мысли.

— Остановись, Соната! Остановись, пока не поздно, — шепчу своему отражению и плачу.

Потому что знаю теперь, что значит — быть желанной. Знаю, как это — чувствовать касание горячих рук, вбирать в себя жадные поцелуи, растворяться в безумных эмоциях и понимать, что они отражают твои собственные. И знаю, что значит желать самой. И если Горин не может остановиться, то это должна сделать я.

Вытираю дорожки слёз.

Это не я плачу. Это рыдает моя душа, из которой я выдираю всё хорошее, что знаю о Горине, всё, что помню о нём и с ним, все свои чувства к нему и всего его…

Достаю телефон, быстро проверяю время — до пары всего несколько минут. Я сегодня пришла раньше. Зачем? Потому что дура!..

Раз за разом медленно и глубоко вдыхая, успокаиваюсь. Решение принято, и отступать я не собираюсь.

Выхожу в коридор и уверенно шагаю к нужной аудитории. По сторонам не смотрю. Я себя настолько накрутила, что Горину лучше на глаза мне не попадаться.

Захожу в кабинет одновременно со звонком, стараясь не смотреть на одногруппников, и сажусь на своё место. Преподавателя ещё нет, и в аудитории царит привычный шум. Студенты галдят, переговариваются, кто-то переписывает конспект, кто-то уткнулся в телефон и комментирует видюшки.

— Сонь, — торкает меня ручкой в бок Люба.

Неохотно поворачиваюсь.

— Что?

— Что с тобой? — она рассматривает меня с нескрываемым любопытством.

Невольно облизываю вмиг пересохшие губы. Неужели у меня на лице всё написано?

— А что со мной? — цежу с вызовом.

— Ну… Ты какая-то… странная. Взбудораженная.

— Взбудораженная? — саркастично усмехаюсь. — Собака бешеная напала. Убегала от неё. Вот и взбудоражилась.

Да-да, Горин, сравнила тебя с собакой. Бешеной! Потому что из-за угла налетел, ошарашил, увлёк, зацеловал и…

От воспоминаний кидает в жар, в животе скручивается тугой сладкий комок…

Не думать! Нет! Стоп, Соната!

Люба приподнимает идеально очерченные перманентные брови:

— Правда?..

— Ещё бы! — хмыкаю. — Я всегда говорю только правду.

Девушка недоверчиво смотрит на меня.

— Вообще-то, больше похоже, что ты…

Не даю договорить, неожиданно срываюсь и зло восклицаю:

— Люб, тебе заняться больше нечем? Сессия на носу, а ты за чужими делами следишь. Лучше бы конспекты писала!