— Да ладно тебе. Могла бы не так резко. Видишь же, она обиделась.

— Сонь, не переживай. Поест и отойдёт.

Закатываю глаза, а Рита веселится.

— Подумаешь, парня симпатичного заприметила. Я вот, может, тоже кое на кого внимание обратила. Но я же не семафорила об этом на всю кухню.

Удивлённо поворачиваюсь к Рите и открываю рот, чтобы задать очевидный вопрос, но вижу, как в другом конце коридора открывается дверь, и появляются какие-то ребята, поэтому ускоряю шаг и подгоняя соседку:

— Ладно, пошли быстрее, пока и нас без ужина не оставили.

Не хочу ни с кем сталкиваться, особенно после странных рассказов о Горыныче.

Заходим в комнату. Алина уже сидит за столом и с остервенением режет хлеб.

— Алин, ты обиделась? — осторожно спрашиваю, усаживаясь рядом.

— С чего бы? — зло зыркает она и швыряет оставшийся хлеб в пакет.

Рита ставит сковородку, усмехается и кидает на соседку мимолётный взгляд.

— Ладно тебе дуться. Мы просто очень голодные. Извини, если грубо вышло, — неожиданно миролюбиво говорит она и вручает нам вилки.

Алина фыркает, но взгляд смягчается, а я улыбаюсь. Ну, может, ужин её немного задобрит.

Торкаю вилку в картофельную дольку, откусываю хлеб. М-м-м! А жизнь-то налаживается.

Первое время едим молча, только вилки скрябают о дно сковороды.

Когда первый голод утолён, вспоминаю брошенную Ритой фразу.

— Рит, колись, кто это там тебе приглянулся?

Та замирает с недонесённой до рта вилкой и театрально закатывает глаза.

— А-а, Сонь, давай я тебе сразу список составлю, чтобы записала!

Она смеётся, но потом наклоняется над столом и шепчет:

— Артём. Он такой интересный.

— Интересный, и всё? — интересуется Алина.

— А чего тебе ещё? Или думаешь, глянула один раз и уже влюбилась? — недовольно фырчит Рита.

— Ну… — мечтательно улыбается Алина. — Иногда бывает и так. Ну а тебе, Сонь, кто-нибудь понравился?

Девчонки смотрят на меня, а я закусываю изнутри щёку и цепляю на лицо безразличное выражение.

— Мне? Не-а, никто.

Но почему-то перед глазами всплывает лицо мажора. Светлые волосы, которые треплет ветер, сведённые на переносице брови, глаза цвета грозового неба, и этот взгляд — пристальный, изучающий.

— Ну-ну, — улыбается Рита. — Так мы тебе и поверили. Колись, давай.

— Никто, — упрямо отвечаю, разглядывая картошку.

— Да уж, как же! — подначивает Алина. — По лицу вижу, что врёшь. Давай, признавайся.

— Да не в чем мне признаваться, — отмахиваюсь. — Я есть хочу, а вы всё глупости какие-то спрашиваете.

Хватаю вилку, накалываю дольку картошки и быстро запихиваю в рот. Всё! Когда я ем, я глух и нем.

Но мысли о Егоре Горине не дают покоя.

Почему я думаю о нём? Почему он наказал тех перваков? И почему так странно на меня смотрел?

Утром подскакиваю раньше будильника. Ночью долго не могла уснуть, но тело будто не чувствует усталости. Внутренний мандраж такой, что даже пальцы начинают неметь.

Линейка в девять пятнадцать. Через несколько часов я стану настоящей студенткой!

Тихонько, чтобы не разбудить девчонок, встаю, надеваю халат и иду в душ. Он на первом этаже, один на всю общагу. Не очень удобно, но уж лучше, чем ничего.

Общага ещё спит, хотя на лестнице на втором этаже встречаю поднимающуюся навстречу такую же раннюю пташку.

Короткостриженая стройная брюнетка. Из-под воротника халата на шею ползёт тату. То ли зме́и, то ли языки пламени. Смело. Я бы не решилась.

— В душ? — спрашивает брюнетка, окидывая меня быстрым взглядом.

— Ага, — киваю.

— Там регулятор не работает, — она недовольно кривит губы. — Вода едва тёплая льётся. За лето сломали, идиоты безрукие.

Я здесь живу уже две недели. И о том, что регулятор сломан, девчонок предупредила ещё вчера.

— Там на подоконнике лежат пассатижи, — говорю. — Берёшь и ими вправо подкручиваешь.

— Спасибо, — благодарно кивает брюнетка. — А я думала, ты с первого курса. Лицо незнакомое.

— С первого, — отвечаю. — Только чуть раньше приехала, с душем уже познакомилась.

Хмыкаю. Вспомнила, как первый раз чуть не завизжала, когда на меня ледяная вода полилась.

— Я — Милана. Второй курс, менеджмент.

— А я на экономическом. Соната. Можно просто Соня.

— Ого, какое имя необычное! Твоя мама явно заморочилась.

Молча киваю и прячу взгляд. Не буду объяснять. Тема о маме больная, а у меня сегодня праздник — первый учебный день.

Милана поднимается на несколько ступенек и оборачивается.

— Я живу в тридцатой. Если что надо, заходи.

Улыбаюсь.

— Ты тоже. Я из двадцать третьей.

В душе холодно. Быстро раздеваюсь, регулирую воду и моюсь.

Закручиваю волосы в полотенце и накидываю халат. Б-р-р! Замёрзла. Но всё равно счастлива.

В деревне баня тёплая, но пока воду и дрова натаскаешь, пока печку натопишь — уже и мыться сил нет. А в городе хорошо — кран открыл, водичка полилась. Ну и что, что в душевой холодно. Если мыться в после кого-то, то она успеет прогреться.

Довольная, поднимаюсь на этаж, иду по коридору.

Самые ответственные уже встали. Кое-где хлопают двери. Кто с чайником идёт, кто в туалет мчится с полузакрытыми глазами, кто, как я, — в душ.

Прохожу мимо комнаты, в которую меня вчера чуть не затащили. Невольно кошусь на неё и жмусь к противоположной стене. Дверь приметная, даже в темноте не перепутаешь — на ней звезда нарисована. Интересно, что это означает?

Слышу скрип справа, но обернуться не успеваю.

Бам!

— Ой!

Лечу куда-то назад, из глаз сыплются искры. Ощутимо бьюсь об пол тем самым местом, которое обычно предупреждает об опасности, но сегодня видимо проспало.

— Бля, ромашка! Я тебя не убил?

Голос знакомый, но сквозь звон в ушах пробивается туго, поэтому не узнаю́.

Тру ладонью лоб. Вот блин!

Дышу, пытаюсь сообразить, что я и где я. Ладно, ладно, это я загнула — что я и где я, помню. Но всё равно больно!

Открываю глаза.

Ошизеть!

Я сижу на полу, а напротив стоит мажор. В серых глазах растерянность. Светлые вихры немного всклокочены, футболка помята, будто он в ней спал.

— Жива, говорю?

Спрашивает, а сам взгляд куда-то ниже переводит. Мееедленно так. И голос хриплый.

Опускаю глаза, и кровь к лицу приливает — полы халата от падения разъехались в стороны, и я сижу практически голая.

Ну не совсем, конечно. Бельё на мне есть. Но мне-то от этого не легче!

Тоненько пищу и пытаюсь стянуть полы вместе.

Где-то хлопает дверь, и коридор наполняется шумом мужских голосов.

Мажор кидает взгляд мне за спину, чертыхается, а потом хватает меня подмышки, и я взмываю вверх.

Открываю рот. Слов нет, одни эмоции. Мажор навис надо мной, такой высоченный. И стоит так близко, что мы почти соприкасаемся.

Полотенце с головы, видимо, слетело, потому что в лицо лезут мокрые пряди. Одной рукой пытаюсь их убрать, другой намертво сжимаю на груди края халата.

— Слышь, ромашка, — хрипит Горин, — ты так по общаге не ходи. Слишком много тут придурков — любителей срывать цветочки.

Говорит, а сам, не отрываясь, на меня смотрит. И в глазах закручивается что-то тёмное и до жути пугающее.

— Я из душа, вообще-то… — оправдываюсь зачем-то.

Ой, что-то ему ещё хуже стало. Вижу, как на шее жилка начинает биться. Быстро-быстро. А глаза абсолютно дурные становятся.

И вдруг он с силой втягивает в себя воздух, протягивает руку, убирает с моего лица мокрую прядь, сглатывает и наклоняется, одновременно притягивая меня за затылок.

Ой, это что… он меня что… э… целовать собрался?

Ну нет, мы так не договаривались! Резко ныряю под руку и выворачиваюсь.

Мне ещё мажоров всяких не хватало! Пусть вон, Элинку свою целует! Или у кого он сегодня ночевал? Куда, вообще, коменда смотрит, или для мажоров у нас отдельные правила?

Отскакиваю в сторону. Сверлю его гневным взглядом.