Даже не знаю, что сказать. Это странное ощущение, ведь я не видел очень долго. И думал, что никогда не увижу. А отец заметил, что я какой-то не такой, как обычно.

— Смотришь как-то странно, — сказал он, с недоверием оглядывая меня.

— Не выспался, — я откашлялся. — Всё хотел снова повидаться с тобой.

Хотелось наброситься на него и обнять. Но я сдержался.

— Молоток он у тебя, Лёха, — Якут тем временем вместе с Устиновым вытаскивали сопротивляющегося Дружинина.

— О, даже Якут тебя похвалил, — отец удивился. — А чё повидаться-то хотел? На прошлой неделе же виделись, — он усмехнулся. — Я ненадолго, ехать надо по работе. Если чё, вечером подплывайте. Вот, друга твоего привёз с дачи, а то с собой взять не могу, — он показал на машину. — Ждёт тебя, не дождётся, все три дня скучал.

— Будто двадцать лет тебя не видел, — с усмешкой сказал отец, не подозревая, насколько прав.

А из москвича доносился радостный лай. Отец открыл заднюю дверь машины, и оттуда выскочила крупная немецкая овчарка. Со счастливым повизгиванием пёс оббежал меня вокруг, ткнулся мокрым носом в руки, попрыгал пару раз, понюхал туфли и запрыгнул в тачку. Совсем ненадолго, а только чтобы взять оттуда поводок и принести в зубах мне.

— Гулять уже хочет, — с притворной строгостью произнёс отец и хмыкнул. — Утром я с тобой гулял, разбойник. Ладно, погнал я, некогда. Если скажет, что голодный, то врёт, я его кормил.

Он хрипло засмеялся, а пёс продолжал бегать вокруг меня. Ведь и правда мы с ним не виделись больше двадцати лет.

Отец махнул рукой, сел в машину и завёл двигатель. И вот так всю жизнь, всегда на работе.

— Ну что, Сан Саныч, — сказал я псу и присел перед ним, чтобы погладить и застегнуть поводок на потёртом кожаном ошейнике. — Вот и с тобой мы встретились.

Довольный пёс высунул язык и преданно смотрел на меня, думая, что я буду с ним гулять по улице. Но на деле он пойдёт со мной куда угодно. Снова молод и жив.

Это настоящий ментовский пёс, он проходил обучение у МВД-шных кинологов. Но на службе он работал исправно, когда вдруг его захотели списать, как профнепригодного. Состряпали липовый акт, что, якобы, нервная система неустойчива, и он агрессивен. Я потом выяснил, что на самом деле он слегка прикусил одного вредного начальничка кинологов за филейную часть, когда тот замахнулся на него палкой, и пес сразу впал в немилость и в профнепригодность.

Усыпить его должен был ветеринар в областном кинологическом питомнике МВД. Но он оказался моим знакомым. Он собаку пожалел и позвонил мне, я как раз подыскивал себе серьёзного пса. Вот так Сан Саныч оказался у меня.

— Пошли, — я поднялся, и пёс важно пошёл рядом со мной.

Тогда в милиции было проще, и никто особо не возмущался, когда я приходил в отдел с собакой. К нему даже привыкли и узнавали.

— Сан Саныч пришёл, — через стекло посмотрел дежурный Ермолин, держа у уха трубку телефона.

Его вечно недовольное, кислое лицо, будто он каждое утро съедает половинку лимона, при виде собаки выправилось в радостной эмоции, но совсем ненадолго. Он снова принялся орать на кого-то по телефону вредным, громким и въедливым голосом. А я пошёл дальше, в сторону лестницы.

На первом этаже под ногами лежала старая мелкая узорчатая плитка, местами поколотая, местами отсутствующая, из-за чего проглядывал слой положенного ещё при царе Горохе бетона, на который в некоторых местах стелили линолеум. Здание очень старое, в нём и в советское время была милиция, а кто-то говорил, что ещё и до революции здесь сидели городовые. В нулевых это здание снесут, а мы переедем в другое, более удобное помещение.

— О, Сан Саныч, — из кабинета впереди выскочил запыхавшийся мужик в кожаной жилетке и быстрым шагом прошёл мимо нас. — Васильев, доброго! Видел, кого вы с Якутом притащили. Потом забегу, пока занят.

Здоровались с нами и ещё, знали нас уже все. Наконец, я добрался до тёмной лестницы, где снова сгорела лампочка, и поднялся на второй этаж. Ремонта здесь не было очень давно. Потёртый линолеум ходил под ногами, то поднимаясь горкой, то опускаясь, а грубо оштукатуренные стены осыпались от одного взгляда.

Прямо напротив выхода висела доска с информацией, на которой кто-то повесил вырезку из газеты с толстощёким лицом подполковника Вадима Шухова, начальника отдела уголовного розыска.

Впрочем, что гадать, это точно он сам и повесил, потому что статья хвалебная. Кстати, этот тот самый Шухов, который в будущем станет начальником УВД. Вредный уже сейчас, а с возрастом станет ещё хуже. Кто-то пририсовал ему усы и фингал, и я даже знаю, кто именно. Любит он ребячиться, а ведь ему уже пятый десяток.

Ругань Шухова я услышал ещё до того, как его увидел.

— Пока не найдёшь ветеранские медали, никакого перевода, Толя! — орал начальник угрозыска Шухов на попавшегося ему опера. Надрывался, аж щёки покраснели. — Ноги в руки и ищи, носом землю копай! Это же ветеран, Берлин брал, до генерала дослужился! А какая-то падла у него медали свистнула, Толя. Найди их уже! На рынки походи, поспрошай там вороваек всяких. Скупки прошерсти. Найди!

— Найду, Вадим Петрович, — произнёс Толик.

Толя Коренев, точно. Я аж остановился на месте. Он тоже живой. Один из тех немногих людей, которых я считал своими настоящими друзьями. Но поговорить с ним не дали.

— Опять с собакой! — Шухов заметил меня. — Устроили тут зоопарк! Зайду потом к вам, посмотрю, как работаете! Сидите там, пиво жрёте, как всегда! А работать кто… А?

Он не договорил и ушёл, заметив, что с его портретом на доске что-то неладное. Толик равнодушно посмотрел на меня и пошёл дальше. А что это с ним? Почему не поздоровался даже?

Точно, вспомнил, мы тогда были с ним не в ладах. Из-за чего-то не сошлись во взглядах и поцапались, горячие финские парни. Ха! Надо срочно исправлять.

Думал, не вспомню старое здание, но Сан Саныч уверенно вёл меня в наш кабинет, а по пути всё вспомнилось само. Раньше все опера сидели в другом, просторном кабинете, но там устроили вечный ремонт, и убойное отделение раскидали по всем имевшимся закуткам.

Помню, долго мы очищали этот кабинет от стопок старых дел, некоторые из которых были заведены аж в двадцатых годах. Потом расставили столы и попытались обжиться во временном убежище, прекрасно зная, что нет ничего более постоянного, чем временное.

Дружинина тоже притащили сюда. Не в обезьянник и не в подвал ИВС, а прямо в кабинет, чтобы колоть, пока тёпленький. Приковали наручниками к чугунной батарее, уже отполированной браслетами его предшественников.

Он немного протрезвел, пока вели, и до бывшего и будущего зэка уже дошло, что его взяли с волыной, когда он готовился пострелять в ментов, пока те искали его по подозрению в убийстве, и положение его — не просто не очень хорошее, оно крайне хреновое.

Задержанный крутил головой, но Якут спокойно и молча сидел за столом, записывая всё на бумагу.

— О, Сан Саныч пришёл нам помогать, — пробасил Устинов, пожимая мне ладонь своей ручищей, а потом сел перед псом. — Дай лапу. Молодец!

Из-за пышных усов Устинова иногда в шутку называли капитан Врунгель, милицейское звание у него тоже было «капитан», но чаще звали по имени-отчеству, Василий Иваныч. И это подходило ему больше, ведь он сам просто ходячий анекдот. Если видишь, что он куда-то пошёл, то явно для того, чтобы устроить какую-то пакость. Веселую подлянку. Сто пудов это он фингал Шухову нарисовал на стенде.

В отличие от всегда серьёзного Якута, Устинов был шутником и балагуром, часто подкалывал коллег, и Шухова в особенности, по всякой мелочи, но иногда придумывал и серьёзные планы.

По возрасту ему давно пора было на пенсию, но он ещё работал. Выпивал, правда, Василий Иванович как не в себя, но его ценили, потому что он настоящий профи. И даже мне, после того, как я отработал в органах всю сознательную жизнь, будет теперь чему у него поучиться.