— Да, — наставник кивнул. — Не факт, но он может быть здесь. Приготовься.

Я достал пистолет из кобуры. Пусть окружающие иногда называл меня стажёром, я уже по документам был полноценным опером, вот у меня и был табельный Макарыч. Старый, потёртый, шестидесятых годов выпуска, но надёжный, как советский танк. Я вспомнил его тусклый блеск воронения. Снял оружие с предохранителя и взялся левой рукой за холодный затвор. Оттянул назад и резко, не сопровождая, отпустил, тот с лязгом вернулся на место, досылая патрон. Курок встал на боевой взвод.

А вот Якут всегда носил оружие с патроном в стволе, хотя инструкции такое запрещали, так что у него уже всё готово. Он лишь мягко щёлкнул флажком предохранителя.

Уже лучше, он тоже напрягся. Я пошёл первым по скрипучей лестнице. Нужная нам дверь, обтянутая кожей молодого дермантина, как тогда говорили, была справа.

Я постучал в неё пару раз, не нажимая на звонок. С той стороны почти сразу раздались щелчки, и дверь открылась. Темноволосая девушка лет семнадцати в одной ночнушке с испугом смотрела на нас. Все как тогда… Аж мурашки по коже.

— Кто там припёрся? — раздался громкий женский окрик откуда-то с кухни. — К тебе опять, Наташка? Ну-ка гони его!

В прошлый раз дочка тоже открыла сразу. Как она признавалась потом, прямо сейчас она хотела сбежать, потому что очень боялась сожителя матери, который сегодня перепил и приставал к ней. А тут мы пришли, и она нас впустила.

Но сразу она ничего нам не сказала, слишком она была запуганная и забитая. Впустила, но промолчала из-за страха. Как же я тогда не заметил, что она сильно боится? Опыта не хватало.

— Милиция, — спокойно сказал я. — Если не забыла со вчерашнего дня.

Для неё мы приходили вчера, а для меня минуло больше двадцати пяти лет.

Девушка отошла назад, так ничего и не сказав. А в коридор вышла её мать, Галина, от которой так разило выпитым, будто она бухала целые сутки. Впрочем, так оно и было.

Одета она была в китайский халат и домашние резиновые тапочки с цветочком, а на голове уже красовались старые бигуди. Кажется, она их просто не сняла со вчерашнего дня.

— Чё вам надо? — протянула она, уставившись на нас. — Никого здесь нет! Мы вам вчера всё рассказали! Чё вы опять пришли? Не знаю я, где он! Не видела его уже месяц! Идите отсюда!

— Я барсетку забыл, — Якут прошёл вперёд. — На кухне у вас, посмотреть надо.

Про барсетку он говорил и тогда. Кажется, Якут решил, что сейчас не до моей учёбы, и надо срочно брать гада самому. Но что тогда не вышло, выйдет сейчас.

— Не было никакой барсетки, — женщина задумалась и поковыряла пальцем в ухе.

— Мы её на холодильник поставили, — нашёлся я, вспомнив обстановку на кухне. — Там, за хлебницей, точно помню, упала, может, на пол. У вас же «Бирюса» холодильник? Там ещё наклейки с Терминатором на нём, от жвачки. Вот я запомнил, когда ставил.

— А, это мне брат отдал свой старый, себе новый купил, — она вдруг нахмурилась. — Себе-то новое покупает, а мне старьё отдаёт! Я в детстве с ним всем делилась, а он…

Где же прячется Дружинин? Тогда я это проглядел, а он откуда-то выскочил и схватил дочку своей сожительницы, будто живой щит. Пьяный он был сильно, тормоза в голове совсем отключились.

Якут решительно пошёл на кухню по скрипучему полу.

— Уже отмечаем? — донёсся его голос. — С самого утра? Дома жрать нечего, дочка заморенная, зато водки полно.

— А ты меня не учи детей ростить! — возмутилась Галина. — Вырастила сама, никто не помогал! А сейчас-то советы дают…

Глянул и я на кухню мельком, а там и правда только бухло. Бутылки водки, пива, алюминиевые банки с ядрёной «Чёрной Смертью», с нарисованным на ней черепом в шляпе, пластиковые бутылки «Белого орла», наверняка палёного («Ты кто? Белый орёл», тут же всплыло в памяти), популярный тогда Довгань, ставивший своё лицо на каждую упаковку продуктов и водки.

И, судя по запаху, здесь не только водка, ещё есть и разведённый спирт, возможно, даже тот самый «Рояль», но скорее всего — какая-нибудь китайская техническая бурда из пластиковых пакетов или купленный на разлив в ближайшей нелегальной точке. Ну а из еды варёная картошка и банка шпрот, пустая такая же использовалась как пепельница.

Застевнявшаяся девушка, дочка Галины, отошла к вешалке, глядя на меня. На вешалке висела старая китайская куртка красного цвета. Обои на стенах облезли, линолеум под ногами встал дыбом, но в одном месте всё-таки лежал лист нового. Сожитель матери, очевидно, поначалу хотел делать в доме ремонт, но потом загулял и на всё плюнул.

— А чего не в школе? — спросил я.

— Загрипповала, — пролепетала она.

Я посмотрел на неё, а потом вопросительно показал на дверь кладовки одними глазами.

— Он там? — шепнул я, очень тихо. — Скажи, и мы его заберём. Он тебе больше не навредит.

Она помотала головой, испугавшись ещё больше. Я молча показал на дверь в санузел, и она кивнула.

Попался, гад.

— Зря в школу не ходишь, — громко сказал я, пройдя внутрь квартиры. — Прогуляешь, а потом…

Якут выглянул из кухни, я показал ему на туалет. Он удивился, но кивнул. Я медленно подошёл туда, убрав руку под куртку и обхватив рукоятку пистолета, и встал у двери.

— Ладно, — очень громко сказал старший опер и протопал мимо туалета, чтобы под его ногами скрипело. — Мы пошли. Барсетки нет, в машине наверное осталась.

— А где ещё-то⁈ — возмущалась женщина. — Сами потеряли, а на меня валите. Уходите уже, никакого продыху от вас…

— Идём, идём мы… Пашка, давай!

Я взялся за ручку двери и с силой дёрнул её на себя. Шпингалет не выдержал, а державшийся с той стороны Дружинин выпал вперёд и растянулся на полу.

Я напрыгнул на него сверху, а с другой стороны налетел Якут, и мы заломили ему руки.

— А-а-а! — завопил Дружинин, короткостриженный плюгавый мужичок под сорок в грязной майке. — А-а-а! Мусора легавые, падлы! Вы чё творите, волки позорные! А, пусти, больно! А-а-а!

В голосе слышались гнусавые блатные интонации. Плечи у него были густо покрыты тюремными татуировками, партаками, будто он там был авторитетом, хотя сидел простым ворюгой.

— А это чё? — Якут показал на обрез, упавший на грязный линолеум. — Откуда? На охоту собрался? На кого?

— Пусти его! — Галина склонилась над Якутом и начала отчаянно шлёпать его по спине двумя ладонями. — Пусти его! Пусти!

А дочка убежала в спальню, чтобы не видеть ничего.

Дружинин извивался как уж, но я держал. Получилось. Мне уже не придётся видеть, как умирает друг, этого не случилось.

У меня получилось. А если получилось с этим, получится и с другим. Теперь я это знаю.

— Потащили его, Пашка, — сказал Якут. — Увезём к нам, вопросики к нему имеются…

Под сильный скрип тормозов служебная машина остановилась у отдела милиции, рядом со стоящим там белым москвичом 412-й модели.

Очень хорошо знакомая мне машина. На мгновение я даже опешил. Но это он. Из москвича вышел мужик с морщинистым лицом, одетый в кожанку, среднего роста, но крепкий. Он нас узнал, помахал нам широкой ладонью и закурил, потом махнул рукой, показывая, что хочет со мной поговорить.

— О, Лёха Васильев, — сказал Якут. — Тебя ищет, Пашка. Ладно, поговори, а мы сами дотащим, никуда он не денется.

Он открыл дверь и выкрикнул, глядя на здание:

— Васька! Помоги мне!

На втором этаже в открытое окно высунулся высокий мужик под полтинник, с красным лицом и пышными рыжими усами. Это был опер Устинов. Шутник и балагур в звании капитана.

— Ща, погодь, Андрюха! — пробасил он из окна. — Иду!

А я вышел из машины, убедившись, что сидящий рядом Дружинин не сможет сделать ничего дурного. И отец, стоящий у москвича, шагнул ко мне навстречу.

Я уже вымахал выше его на голову, но он был шире в плечах. Говорил он медленно, спокойно, будто всегда обдумывал каждое слово. В руке держал сигарету без фильтра, всегда курил «Приму», только с получки покупал что-то чуть подороже.