— Нет! — распалившись, уже почти рявкнула женщина. — Говорят, вали отсюда, а то в милицию позвоним! А я говорю — сама туда пойду, чтобы вас выгнали отсель! Ну не вас, в смысле, а их! А то поселились там, у деда! Вот и пришла к вам!

— Понял. Толик, — я поднялся, — проверь, что там за жильцы и собака такая. Сгоняй в больничку, потрещи с врачами. Узнай, что за диагноз у пропавшего был, и каким макаром его вообще туда запихнули, если он здоров. И вы тоже, — я посмотрел на женщину, — если что-то важное вспомните, говорите Толику. Но сами в квартиру деда больше не ходите, ждите окончания проверки. Если что важное, звоните в отдел, спросите лейтенанта Васильева, то есть меня, или Коренева, — я похлопал Толика по плечу.

— А вы их выгоните? — с надеждой спросила она. — А то двухкомнатная хата, а тама они поселились! Дедовская же, а у него больше нет никого из родни, кроме меня!

— Выселяет, гражданка, суд. А мы ищем преступников и злой умысел. Может, действительно ваш дед продал хату. Если нет, то заберём постояльцев в новое жилище, — Я кивнул в сторону обезьянника. — Разберёмся, в общем.

Толик было начал было спорить, с чего это я командую, но я усадил его на место.

— Ты собери пока всё, что можешь, — шепнул я. — А я подготовлю остальное. И поедем с тобой туда. Сафин сам сказал, что это дело нам доверит, но надо себя показать, чтобы доверял. Поэтому поработаем, да, Толик?

— Ну лады, — Коренев вздохнул, поправил чёлку и приступил к рутине.

Я вышел из красного уголка и пошёл в дежурку, чтобы договориться о машине и взять следователя, пока он не свалил к себе в прокуратуру. Он для дела мне нужен, как Сан Санычу пятая нога, но протокол осмотра ведь тоже надо кому-то писать. По потеряшкам всегда так — положено осмотреть место последнего проживания пропавшего на предмет возможных следов крови и следов борьбы.

Но память и оперская чуйка услужливо вторили, где-то в глубине меня: «Да, знаем точно, как и откуда растут хвосты у таких дел, и нам они не нравятся». Вспомнились другие глухари из прошлой жизни, с похожими эпизодами, когда хаты на раз-два отжимали.

И почему это меня заботит?

А потому что пока Люба рассказывала, я вспомнил, что отец за неделю до гибели интересовался такими вот пропажами пожилых людей, приходил к нам в отделение, искал, есть ли связь между всеми этими делами, и подозревал, что это может проворачивать какая-то ОПГ, чтобы завладеть квартирами.Так что выясню сам, вдруг это дельце тоже из той оперы. После его гибели я рыл в этом направлении, но ни на что не наткнулся. Молодой был, зелёный… А вот сейчас, по горячим следам, могу выяснить новые подробности.

У дежурного я застал снова ругань до потолка.

— Ты смотри, что творят! — Шухов бросил перед дежурным пачку газетных вырезок, аккуратно разрезанных по полосам. — Ты как за этими газетами смотрел? Я же тебе всю пачку оставил!

— Я эти ваши газеты не нанимался охранять! — Сурков потянулся за телефоном и начал набирать номер. — У меня своё начальство! Сам бросил, а дежурный опять крайний. Смотреть надо было!

— А что случилось, Вадим Петрович? — участливым голосом спросил я.

— Про нас тут статейку написали, видал, Васильев? — Шухов взял первый лист из стопки вырезок. — Как мы преступления раскрываем и с мафией боремся. Я вот в киоск утром заехал специально, в шесть утра, взял побольше пачку, чтобы по всем кабинетам раздать! Чтобы почитали мужики про нас, про наше ГОВД и УГРО…

Вернее, не про нас, а про Шухова и немного про Федорчука, потому что хоть все листы и разрезаны на полосы, но фрагменты их довольных рож видно.

— А кто-то взял, разрезал все страницы по полосам и в туалете положил! Представьте себе! Я зашёл, а там на тебе!…

— Так люди подумали, что газеты надо по назначению использовать, — ехидно заметил Сурков, отвлекаясь от телефонного разговора.

— … А там вырезки лежат, с этой статьёй! — закончил Шухов, игнорируя Суркова. — Прямо для этого самого дела! Ети их в сраку! С нашей статьёй, представь себе! Поймаю засранца, ноги из жопы вырву.

— Как у кого-то совести хватило! — пробасил за его спиной Устинов так громко, что Шухов вздрогнул. — Опять уважаемым печатным изданием вместо испорченных листов пользоваться. Кстати… У нас же в бюджете заложена, да, Вадим Петрович, туалетная бумага?

— Откуда? — воскликнул Шухов. — Я же вам, мужики, предлагал сложиться, чтобы купить…

— А мы сложились, разве нет? А бумаги так и не появилось.

— Потом поговорим, — подполковник торопливо ушёл, прижимая к себе «спасённые» вырезки.

— Потом, — Устинов покачал головой, потом ехидно усмехнулся и пошёл в сторону туалета. На ходу он достал из кармана ещё несколько таких листиков, чтобы снова повесить их в сортире.

— Хорошо, что сегодня вы дежурите, Марк Фёдорович, — я наклонился к окошку дежурного. — Насчёт этого пропавшего деда. Другой бы на вашем месте никакие меры бы не принял, а там всё серьёзно оказалось. Вдруг какая проверка, скандал бы был, ой-ой… а крайним-то бы опять дежурный стал.

— Ещё бы, — тот посмотрел на меня, как на лучшего друга. — Вот ты, Пашка, человек умный, сам всё видишь, что творится. Только ошибёшься, и с говном сожрут.

— И не говорите, Марк Фёдорович. Нам теперь необходимо съездить на место его жительства, всё оформить, нужна машина. По горячим следам, так сказать.

— Ща, Пашка, будет. Ты же без собаки? — с тревогой спросил он, уже подняв трубку. — А то вдруг какая проверка… Давеча из области проверяющий приезжал. Так он какашки собачьи возле крыльца увидел — и так орал, так орал.

— Обижаешь, Марк Фёдорович. Сан Саныч у меня культурный. Но сегодня я без собаки.

Пока дежурный искал нам транспорт, вернулся задумчивый Толик, держа в руке блокнотик.

— И что дальше? — он посмотрел на меня. — Тут что-то нечистое? Сначала думал, дед — алконавт, а вот потом засомневался. Что-то мне кажется, что внучка из-за квартиры и приехала, всё бросила, а там какие-то люди другие. Какая-то схема эта мутная. Ты что думаешь?

— Не только думаю. Я знаю, что это. Это, Толян, чёрные риелторы, зуб даю.

— Чего? Почему чёрные? Ха! В чёрных плащах, что ли?

Это он пока веселится.

— Вот ты деревня. Я думаю, деда обманули, квартиру продали, а его самого… короче, надо искать концы, потому что они, суки, жадные, и на этом не остановятся. Сто пудов серия будет.

Сразу уехать не получилось. Шухов, то ли вдохновлённый общением с журналистами, то ли опечаленный своим портретом в газете, висящим в сортире, яростной фурией пронёсся по коридорам, собирая оперов на короткую планёрку. Мы такие сходки называли дураковками. Ты начальник, я дурак.

Обычно на таких совещаниях он орал во всю глотку, что мы нихрена не работаем, и, тыча пальцем в окно, добавлял, что там, за забором, стоит очередь на наши места. При этом мы вытягивали шеи и старались выглянуть из окна на улицу, где никакой очереди и в помине не было.

А когда не блажил, то нудно зачитывал аналитические справки из главка по раскрываемости, докладные об оперативной обстановке и прочий мешающий работе бред. При этом подремать на планерке он нам не давал. Особенно его рёв был силён раз в квартал, когда проходили итоговые совещания в нашем подразделении. Ведь если текущие показатели были ниже показателей за аналогичный период прошлого года, он совсем не затыкался и брызгал слюной аж через весь стол. Но на его крики у нас уже давно выработался иммунитет.

В этот раз собрался почти весь личный состав уголовного розыска, кто был под рукой и не успел спрятаться. Поэтому в кабинете из-за такой толпы быстро стало жарко, вентилятор не работал, так ещё между нами летала назойливая муха с мерзким зелёным брюшком, из тех, что всегда такие приставучие в это время года.

Шухов приложил жёлтый лист с недельным отчётом по раскрываемости почти к глазам и жевал цифры, которые никто толком не мог разобрать. Все скучали, зевали, смотрели на часы или в окно — ожидали, когда шеф закончит.