— Ну зачем ты меня вызвал? — негодовал следователь Румянцев, пухлый краснощёкий парень, которому все на вид давали лет двадцать, хотя ему уже за тридцать. — Ясно же, забухал дед, ушёл в загул, а девка эта, внучка — истеричка колхозная, запаниковала. Не надо всякую ерунду регистрировать, он сам бы пришёл завтра.

— Положено так, — промямлил усатый дежурный Сурков и неодобрительно зыркнул на Румянцева в ответ. — Вдруг чё случится, а я опять крайний буду. Вдруг его там убили, а потом проверка — и я опять виноват. Ты, что ли, отвечать будешь? Нет, с меня спрашивать будут!

— А меня зачем вызвал? Трупа нет, чё мне там делать? Пусть опера или участковый бы прошвырнулись, а потом бы мне позвонили, если что.

— Потому что ты — дежурный следователь, а вон там, — Сурков показал на меня, — дежурный опер! А по правилам, Димка, если человек пропал, нужно делать осмотр, как положено, дело возбуждать, даже если тело ещё не нашли. Ну ты же сам прекрасно знаешь. Вот ты сегодня дежуришь, ты и занимайся, а то я опять крайним буду.

— Если по каждой потеряшке убийство возбуждать, вся страна темнухами завалится, — продолжал разоряться тот.

— Ой, не лечи меня, Румянцев. Знаю я, как вы там возбуждаете. Материалом держите и волокёте, пока рак на горе не свистнет. Короче, положено выезжать на заявление о пропаже прокурорскому, вот я тебя и поднял.

Оказаться крайним, как часто говорил Сурков — это его самый большой страх. Чуть что случалось, он страховался по полной, он единственный в ГОВД, кто действовал всегда строго по УПК, по инструкции и по приказу, чтобы избежать проблем, и действительно по каждому чиху мог поднять среди ночи начальника и трезвонить во все колокола, даже если в отделе просто прорвёт трубу в туалете.

Но и следователь Румянцев — та ещё ленивая жопа, это я понял с первого дня, когда с ним познакомился.

Он и теперь развёл руками и вздохнул:

— Мне будто заняться нечем, бухого деда искать. Бумагу марать.

— Не всё так просто…Там странное дело, — влез я. — По месту жительства пропавшего, на квартире, посторонние люди живут, которые будто бы её купили. Слышал я о подобных вещах, и мне они не нравятся.

— Ну мало ли, — спорил Румянцев, — может, собутыльники его, не выгнал. И чё теперь делать?

— Ну я пока опрошу заявительницу, — я внимательно посмотрел на следователя — да нет, сам он не узнает ничего, только время потратим, — а ты пока пинай дежурного, чтобы дал участкового в помощь и криминалиста. Пусть соберёт группу в полном составе.

— Ты чего это, Васильев, раскомандовался? Так-то я старший оперативно-следственной группы, — он нахмурился. — Если ты не в курсе.

— В курсе, ну и какие будут указания, товарищ руководитель следственно-оперативной группы? — спросил я с усмешкой. — Кроме того, что я сказал.

— А, ладно, — Румянцев поморщился. — Занимайся, Васильев, по намеченному плану.

Он отошёл к столу, у которого под одной из ножек был засунут свёрнутый в восемь раз лист бумаги, чтобы не шатался, сел на стул с отломанной спинкой и стал что-то писать.

Это дельце с пропавшим дедком мне не досталось в первой жизни, его на дежурных сутках кто-то другой отработал, но раз я его не помню, значит, слепили по итогу отказной или возбудили на корзину и «глухарём» повесили. Это сейчас Сафин дал его мне, по рекомендации Якута, будто бы проверить меня на чём-то серьёзном.

Но пусть даже я по нему ничего не помню — опыт-то остался, его не пропьёшь. Надо раскрутить его побыстрее, заодно буду заниматься своим списком в записной книжке. А работа в «поле» на дежурных сутках может неплохо мне помочь найти хвосты других дел. Ведь подавляющее число небытовых преступлений, странно это или нет, совершается одним и тем же контингентом.

Город всегда полнится слухами, так что нужно оперативные позиции свои нарабатывать. И скоро я так или иначе выйду на киллера Федюнина или тех отморозков, которые устроят налёт на кассу завода. И не пропущу момент, когда вернётся из Чечни Орлов, вмешаюсь в ход событий, чтобы он не сколотил свою ОПГ из подобных ему боевых ветеранов, не знавших, куда приткнуться в мирной жизни.

Спустился Толик, причёсанный и довольный — готовился, блин… Ведь придётся опрашивать женщину, а этот бабник своего не упустит.

— Ну что, Паха, где она? — не скрывая улыбки, спросил он. Судя по тону, ту нашу старую ссору забыл не только я за давностью лет, но и сам Толик. — Где там наша заявительница? Ещё не ушла?

Но городской интеллигент, сын художника и учительницы музыки, не ожидал, что вместо симпатичной молодой заявительницы придёт крепкая деревенская баба. Ей хоть и под тридцать, но выглядит заметно старше. Зато сильная, привычная к тяжёлой работе и громогласная. И очень, очень разговорчивая.

Сели мы в бывшем красном уголке, который приспособили как закуток под всякий хлам и сломанную мебель. Своей комнатой для опросов-допросов дежурная часть образца девяностых пока не разжилась, а тащить в кабинет женщину мы не стали. Тут спокойнее. Как раз у бюста Ильича свободное место было, и даже стол там стоял приличный. Правда, вместо стульев были только старые лавки. Но это сейчас дело привычное.

На голове у Любы цветастый газовый платок, на плечах — китайская ветровка, староватая, но чистая и починенная. Женские сапоги из чёрной кожи — совсем не по погоде, они явно уже для более поздней осени. Но, скорее всего, Люба просто надела всё лучшее для поездки в город, чтобы повидаться с дедом.

Всего за пять минут мы узнали, что у неё есть дети, Машка и Колька, кошку зовут Светка, и она пятнистая, а собака откликается на кличку Байкал. Что муж Петька работает трактористом, и он тот ещё алкаш, который ухлёстывает за какой-то Людкой с почты, пока заявительница Люба не дала ему по горбу кочергой.

Ну а потом она перешла к делу.

— А я приехала к нему, на автобусе, вон, пять тыщ стоил! — чуть ли не кричала она. — Звал меня, чтобы с этой больницы его увезла, на квартиру-то! А мне-то некогда, картоху копать пора! Корова вон недоена осталась, я соседку попросила, чтобы подоила, и сена ей подбросила, а я же знаю, что она половину молока себе заберёт.

— Что с дедом? — спросил я.

— Так говорю же, всё бегом успевала. Но надо было ехать, а то знаю, что он опять забухат! Всегда бухат, как папка вон мой, Царствие небесное, тот тоже кажный день гулял! Ох! Зелёный змий ему в ребро!

— Так что с дедом? — Толик устало потёр лоб и склонился над листком бумаги в клеточку, куда собирался вносить стоящую информацию, но пока только нарисовал сбоку косичку.

— Так приезжаю, а в больнице его уже нету! — заявила внучка. — Говорят, выписали. Ну думаю всё, забухат старый, значица. Вышла тогда, попутку ловить давай, а он говорит, за пять тыщ довезу! Пять тыщ! А морда не треснет, за пять тыщ-то?

— Так, стоять, — я поднял руку, — с чем он лежал в больнице? По какой причине?

— Я-то откуда знаю? Положили и положили, старый же. Он ещё тогда с поста мне звонил, на почту, мне туда пришлось бежать, всё побросала. Жаловался, что кормят плохо и уколов много ставят. А ещё курева совсем нет.

— Значит, почему заболел дед, вы не знаете?

— Да на скорой увезли. Он ещё ругался, зачем, мол, всё же здоровый, как конь.

— Так, — я пометил это себе в уме. — В больнице его не оказалось. Тогда вы пошли к нему домой?

— Ага-ага, — Люба закивала. — А там какой-то мужик открыл, морда во! — она показала руками.

— Бандит? — спросил я.

— А я-то откуда знаю? На нём не написано. Толстый, жена у него там, тоже толстая, дети бегают, собака такая мелкая, гадина, лает, мне сапоги нюхает и рычит. Тьфу, а не собака. У меня кошак больше. И говорит, иди-ка ты, мать, отсюда, квартира моя, я её купил, твоего деда знать не знаю.

— Собака говорит? — Толик заулыбался.

— Мужик этот! Собака-то чё скажет, брехает только впустую! А плюгавенькая, её кошка моя задрёт!

— Во как, — произнёс я и переглянулся с Толиком. — А документы на квартиру они показали?