— У нас осталось мало времени, поэтому буду немногословен, — сказал Кэндзо, разливая по пиалам холодный сакэ. В таком освещении он был еще больше похож на своего отца, Дадзая; те же впавшие щеки, окаймленные острыми скулами, те же узкие, глубоко посаженные глаза, тот же скошенный подбородок. — Мы существуем в новом времени, времени, когда корпорацию переполняют гайдзины, которые воспринимают свою службу исключительно как карьеру. Они употребляют наркотики, бездумно растрачивают деньги, злоупотребляют своими полномочиями. Они сеют хаос и постепенно разрушают нас изнутри: наши принципы, честь и авторитет. Ведь для них ни сама корпорация, ни ее философия ничего не значат. Такова реальность, с которой мы вынуждены были столкнуться. Тем не менее, существуют и другие сотрудники, которые относятся к корпорации и своей службе на полном серьезе. Они знают, что такое честь и уважение, знают наши основополагающие принципы и соотносят свои действия с кодексом бусидо. Дадзай, мой отец, называл таких частью Одокуро — голодного скелета, который во много раз превосходит размерами обычного человека. Они — это части основы, костяка корпорации «Ханзо».

Акутагава непроизвольно сжимал изо всех сил челюсть. В его теле все сильнее раздувался жар, и воздух от кондиционеров обволакивал кожу плотной холодной пеленой. Он пригубил сакэ, орошая сухой рот. Кэндзо тоже сделал несколько глотков и продолжил говорить: вдумчиво и с расстановкой.

— Твоя безупречная служба, твои подвиги в Токио и здесь, в Детройте, наконец, твоя готовность пожертвовать собой ради сохранения безопасности корпорации делают тебя частью этой основы, частью Одокуро. Я много слышал о тебе от Ясубицу, слышал, что тебя прозвали Сецуши, потому что отданные тебе приказы на устранение всегда заканчивались подтверждением смерти цели. Ты многое сделал и многое отдал ради процветания «Ханзо», и я ценю это. Мы все — кто принадлежит Одокуро — ценим твои подвиги. Ты действительно особенный человек.

— Благодарю вас, Кэндзо-сама, — Акутагава поклонился, сжимая татами до боли в пальцах.

— Не нужно поклонов. Это я тебе благодарен, я должен клониться тебе за твою готовность отдать свою жизнь. Мой отец... Он еще при жизни предвидел, что корпорации наводнят ненадежные люди, и у него была мечта обьединить Одокуро, создав коллективную волю с помощью лиминала. Красивый, масштабный проект, державшийся в сторжайшем секрете даже от меня, его собственного сына... — Кэндзо задумчиво вздохнул. — Я до сих пор не знаю, где именно он просчитался, как он допустил выход ситуации из-под своего контроля и позволил воплотиться тому, что сейчас известно как «Мугэн»... Но мы должны будем остановить их любой ценой и ты, Сэцуши, нам в этом поможешь, как только твоё новое тело будет готово.

— Надеюсь, что окажусь полезным даже после смерти.

— Ты наша последняя надежда. Что ж... — Кэндзо встал, следом за ним поднялся и Акутагава. — Еще раз благодарю тебя за твою службу. Думаю, нам пора идти.

Акутагава в сопровождении Кэндзо и его личной охраны поднялись на последний, девяносто третий мансардный этаж. Вдоль окон по всему периметру помещения уже сидели на татами члены корпораций «Ханзо» и «Харвест», ожидая исполнения ритуала. По окнам стучал шквальной дождь, чёрное, как смола, небо тяжело нависало над стеклянной крышей, создавая ощущение невесомости, оторванности от пространства. Кэндзо обошёл зал по левой стороне и сел рядом с Болдсеном. Перешёптывания резко провалились в тишину. Акутагава прошёл к центру зала, где лежало татами, бумага с перьевой ручкой и танто — ритуальный кинжал в строгих чёрных ножнах и с рукоятью, обшитой плетёнными золотыми нитями. Он сел на татами, поклонился, коснувшись лбом холодного пола, и сомкнул руки в мудре концентрации, положив правую ладонь на левую и соприкоснув большие пальцы. Зал, наполненный людьми, застыл.

Прошла минута. Акутагава распустил ладони и взял перьевую ручку. В его уме пульсировала пустота.

— Что он делает? — спросил Болдсен, склонившись над ухом Кендзо. — Пишет завещание?..

— Нет. Он пишет поэму смерти.

Аккуратные иероглифы уложились в четыре ровные строки. Акутагава расписался снизу листа и отложил ручку. К нему подошёл Ясубицу, удерживая руку на рукояти катаны в ножнах. Акутагава взял танто, вытянул его перед собой и плавно обнажил клинок. Затем он развязал пояс кимоно и обнажился. Ясубицу вытащил катану.

Капля пота стекла по носовой перекладине и упала на бумагу. Акутагава вонзил танто в левый бок и вспорол себе живот. Во рту возник привкус железа. Сверкнуло лезвие катаны, перерубая его шею.

Голова повисла на лоскуте кожи, и тело завалилось на пол; из-под него растеклась алая лужа крови, пропитывая края листа бумаги с предсмертным стихом:

Прощаясь с миром,

Я хотел создать поэму

Но, став ее писать, я понял:

Нет смысла дальше множить пустоту.

https://imageboard/731/snf/onion

_breeder: доброй ночи хх не мог уснуть решил выйти на прогулку.. потянуло в клуб куда-то где погромче чтоб голова затрещала еббаные нейролептики путают мысли = заебало, ноо подвернулось вдохновление, сейчас монтирую все как надо ))

deathphaze: ОО! новый контент??

benladen: наконец-то , без твоей помощи я чувствую себя импотентом Т_Т

hitlerwassadist: щас как раз уложу детей спать, жена на даче, буду поебывать дырку дивана глядя в монитор

bbrainrott: СДеЛАЙ ЖЕСТКО!!!! ЧтОБ КРРУПНЫМ ПЛАНОМ!! И поигРАЙСЯ ЧУТКА )) ПУскаЙ ЗАЙЧИК ПОЙМЁТ ЧТО имееТ ДЕЛо С ВОЛКОМ !!

aezakmi88: не отошёл еще от предыдущего. ты внатуре конченый

gothicslurp: надеюсь ты доберёшься и до меня однажды <\3

В комнате пахло тухлым мясом. Тед прочитал сообщения в маленьком окне браузера, сжатом таким образом, чтобы по его размеру нельзя было вычислить диагональ монитора. Из спальни послышались стоны. Он встал, взял окровавленный молоток со стола, который нюхал во время мастурбации, и зашёл в спальню.

— Пожалуйста... — хрипло простонал трансвестит, подвешенный к стене на цепи. Тед крякнул от удивления.

— Ты что, еще жив? Или живо? Или жива? Как там к тебе нужно правильно обращаться?..

— Пожалуйста... Я никому...

Тед ударил молотком ему в живот. Трансвестит согнулся от боли, из его рта вылетела кровь.

— Красивый бы вышел кадр, — задумчиво произнес Тед, и вернулся в гостиную за камерой. Ему хотелось поскорее выложить своё «произведение искусства», но без настоящей кульминации весь сюжет терял смысл; момент смерти жертвы, момент, когда в ее глазах угасает жизнь, последний выдох и следующая за ним тишина — вот, что наделяло его творчество такой чарующей силой. На анонимном форуме его называли маньяком или психопатом, но сам Тед себя таковым не считал; ему больше нравилось видеть себя режиссером, который преследует в своих работах нарратив смерти и эстетизирует физические страдания, работая в жанре васэй-эйго доведённом до экстрима. В отличие от других создателей снаффа, которые просто документировали убийства, Тед действительно старался применять творческий подход: брал необычные ракурсы и планы, заигрывал с рапидной съемкой, применял эллиптический монтаж и вручную обрабатывал уже готовый материал, скрупулёзно доводя его до идеала. Иногда он даже верстал обложки для своих короткометражных фильмов и прикладывал к ним «бонусный» материал в виде раскадровок или неудачных дублей. Вот и сейчас он хотел сделать нечто оригинальное, как-то обыграть тему «транса», переход между мужским и женским, между жизнью и смертью, между возбуждением и ужасом. Осталось только доснять кульминацию.

Камера взяла детальный план короткой интимной стрижки на паху. Тед за кадром сделал сверху надрез ножом, и кровь заструилась по паху, стекая вместе с плавно двигающейся камерой на пухлый член. Капли крови упали с головки. Синяки на коленях, разрезанные сухожилия на голенях, дергающиеся пальцы ног над лужицей крови. Крупный план опухшего, раздутого лица сужается на разрезанных губах.