– Добрейшее утро, доктор Ди!

– Прочь, благая дева, прочь!

Но она вцепилась в его колет, и наконец он узрел ее лицо.

– Совета, добрый мой мудрец, молю.

– Совета?

– По философскому вопросу. – Глянцевый бодрый взгляд снизу вверх. Теплая рука обняла его талию, ибо леди Блудд нуждалась в опоре.

– Ага! – Привлекательнейшей замены он и вообразить не мог. Он сделался добрым доктором. В свой черед стиснул ее плечи. – В мое жилище! Шире шаг, леди Блудд, и клянусь, вы станете сочиться моей философией.

С любезностью он помог ей одолеть лестницу, ведущую в Восточное Крыло и его башню, где, традиционалист до мозга костей, он содержал свои мастерские, свою лабораторию.

Лорд Брамандиль Рууни, огромен и жовиален, капитан Почетных Гвардейцев, Охранитель Королевы, принял под свою ответственность Квайра (с головой в капюшоне, как у вспыльчивого ястреба) из рук людей сира Кристофера и немедленно стал расчесывать и прихорашивать ежившегося соглядатая, чьи одежды (с чужого плеча) впитали более чем солидную толику содержимого темницы Маршалси: навоз и солома с плесенью наделяли Квайра ароматами давно заброшенного скотного двора.

– Так не пойдет, если уж тебе понадобилось предстать пред великим лордом Монфальконом. Хотя, к чему скрывать личность эдакого хмыря, я никак не возьму в толк.

Круглое красное лицо сияло над алыми брыжами, багровые руки выпрямляли Квайров воротник, между тем капитан уже обещал себе, что, если лорд Рууни когда-либо впадет в немилость лорда Монфалькона или забредет однажды в воровские клоаки города, Квайр даст себе ровно сорок восемь часов на его убийство и проявит милосердие лишь на шестидесятой секунде сорок восьмого часа, и сейчас улыбался под капюшоном, почти присев в реверансе, сгорбясь под хваткой великана.

– Спасибо вам, милорд. Премного обязан, милорд.

Он смолчал, когда Рууни изъял из ножен его добрый меч.

– Останется тут. Никаких мечей при Дворе, исключая таковые Гвардейцев Королевы и ее Воителя. – Рууни хлопнул по своему. – Пошли. – Скорым шагом по коридору, рука на кисти Квайра; полуослепленный капитан вынужден был бежать, страдая после битья тюремщиков и скамьи и камней узилища, в коем провел всю ночь.

– Чуть помедленней, милорд. Мне нехорошо.

– Лорд Монфалькон горит от нетерпенья тебя узреть. Видимо, тщательнее допросит тебя касательно сарацина. Тебе повезло – лорд Монфалькон замолвил за тебя словечко, сказал, что ты в ту ночь наведывался по его делам в деревню Ноттинг и за тебя приняли похоже одетого негодяя. – Скользя взглядом по драному лоскутью, лорд Рууни смаковал пересказ, как он сильно подозревал, компендия сплошной неправды. – Я вот не испытываю особой любви к сарацинам. И к убивцам, – добавил он благочестиво, – чем бы те ни руководились. Королева ясно высказывалась по сему вопросу.

– Всецело согласен, милорд. – Одышливый Квайр держался за бок. – Опасаюсь за шов.

Полные уста лорда Рууни бились друг о друга, точно губы перегревшегося жеребца.

– Почти пришли, парень. – Они достигли вместительного холла, Третьей Приемной Палаты, вдосталь широкой для изрядной рыночной площади; здесь разбившиеся на группы вельможи беседовали, проявляя к спешащей паре лишь поверхностный интерес. Лорд Рууни приветствовалто одного, то другого. – Сир Амадис. Добрейшее утро, мастер Уэлдрейк. Леди Блудд.

Капитан Квайр, с другой стороны, заботился о том, чтобы не узнать немногочисленных знакомцев, однако лицо под капюшоном привлекло внимания больше, нежели лорд Рууни. Они шагали теперь по срединной галерее, свернули прежде, чем добрались до дверей Тронной Залы, и подошли к двери, у коей была видна единственно ручка, ибо остальное скрывал гобелен. Лорд Рууни постучался. Их пустили внутрь.

Лорд Монфалькон стоял пред огнем к ним спиною, ссутулив плечи воина.

– Рууни?

– Мой Лорд-Канцлер. Он здесь.

– Я благодарю вас.

Лорд Рууни еще раз подхлестнул Квайровы плечи, после чего, загадочно улыбаясь, ретировался, утаскивая с собою толедский меч. Квайр в ярости оглянулся, затем сказал себе успокоиться. Он, тем не менее, не желал тратить время на притворную смиренность и оглядел комнату. В ней не было ничего непривычного. Он почесал ухо. Вытащил сомбреро из-под одолженного капюшона. Сдернул его, открывая свою темную мелкую личность.

– Капитан Квайр, сир. Я сделал как вы велели – и я пред вами.

Лорд Монфалькон кивнул, теребя отделанную бобром шелковую накидку на груди и оборачиваясь.

– Вы удачливы, Квайр, не так ли?

– Как обычно, милорд.

– Только не в ночь накануне Новогодия. Вы сработали топорно, переоценили себя, вас видели.

– Я сработал вовсе не топорно. – Квайр грозил вспыхнуть.

Лорд Монфалькон вздохнул и явил капитану ледяной, злой глаз.

– Лудли принес вашу записку. Разведка относительно Арабии полезна. Но лорд Ибрам был человек со связями. Более того, мы заверили его дядю в том, что в Лондоне он в безопасности. Если б не его репутация буяна, коей и было объяснено произошедшее, мы возымели бы немало забот, Квайр. Видимо, мне следовало позволить вам расплатиться по полной. Неудачливый Квайр мне ни к чему.

Капитан грел руки. Он не рисовался, но говорил с умеренной гордостью:

– Умертвить меня? Вестимо, во имя Знания, быть может, – ибо стоит мне пасть, как нога, попирающая крышку Пандоры, воздымется, и хлынут наружу всякие тайны, коим лучше оставаться укупоренными. Или, может, вы не согласитесь, сир, со столь осмотрительной философией – и поступите с темнейшими секретами Королевы на манер доктора Фаусти?

Монфалькон слушал не из любопытства к произносимому, но потому, что, как ему казалось, глядел в Квайрову душу.

Тот же продолжал:

– Однако же, сир, я знаю, что вы о таком помыслить не можете. Вы уже увидели смысл в сохранении жизни капитана Квайра. Любой ценой, сир, верно ведь? Во что бы то ни стало, да? Ибо пред вами – страж-Цербер, призванный препятствовать побегу из Гадеса бесов и проклятых. Я стою на страже вашей безопасности, лорд Монфалькон. Вы чтите меня недостаточно.

Размышляя о том, что Квайр зашел слишком далеко и тем выдал себя, лорд Монфалькон расслабился более прежнего.

– О, так вы у нас – недопонятый пес?

– С коим плохо обращаются, милорд. Констебли сира Кристофера были со мной неучтивы, и я был посажен в худшую камеру Маршалси. Соглашаясь на ваши интриги, я ожидал большего. Кроме того, моя личность не была сокрыта полностью…

– Моя награда вам, Квайр, – ваша свобода. Я сохранил ее.

– Я рисковал ей, сир, – и не сбежал. Я – ваш лучший агент в Лондоне – во всем Альбионе – в Империи. Ибо я художник, как вы знаете. И уязвить меня невозможно.

– Что делает вас в иных аспектах сомнительным слугой, капитан Квайр. Вы слишком умны для сей работы. Вы происходите из славного йоменского рода, обучались в Кембридже, в Иоанновом колледже, и могли бы стать глубокоуважаемым богословом, но отринули все респектабельные возможности.

– Творческие наклонности вышнего порядка приказали мне исследовать собственные чувства, милорд, а также мировую географию. Я бесталанен, не считая того, что зовется порочностью, и на вашей службе, сир, я получаю возможность продолжить обучение. Я размышлял над многими занятиями, однако все они видятся недостойными. Мне не по нраву образчики различных профессий, с коими я сталкивался, и я полагаю, что нынешнее мое призвание, на вашей службе, милорд, и, следовательно, на службе Королевы, столь же ценно, если не ценнее, любого другого. По меньшей мере, вы согласитесь, я способен оценить точную степень порочности, коей предаюсь, – если уж сие порочность. Все прочие – грамотеи, стряпчие, придворные, купцы, солдаты, государственные мужи, столпы нашей Державы – бросают камни из-за плеча, опасаясь увидеть что-то или кого-то, в кого метят. Но я смотрю в глаза тем, в кого мечу, милорд. Я извещаю их о том, что делаю, как извещаю себя самого.