– Да, сир.

– Ты считала себя слабой, а Фила – столь сильным. Я доказал твою неправоту. Именно ты сильна, Алис, и вот-вот станешь еще сильнее. Умелый лейтенант для капитана Квайра в его постоянной войне со слабаками мира сего. Ибо Квайр есть молотильщик Матери-Природы. – Его черные глаза тлели самоосмеянием, однако она, будучи месмеризуема два месяца кряду, не могла его ни понять, ни осознать. – Ровно по сей причине я никогда не оскорблял твою силу и твой разум, требуя от тебя любви. Вместо сего я требовал строжайшего подчинения, а взамен даровал тебе силу и безопасность. Ибо мало кто из мужчин осознаёт то, что осознаёт Квайр, – меру физического страха женщины. Его-то я и эксплуатировал в тебе поначалу. Ныне я предлагаю тебе избавиться от страха. Я наставлял тебя, как сержант наставляет солдат. Я говорил: доверь мне свою жизнь, душу, свободу – и я стану защищать тебя и обучу тебя защищаться. – Он протянул к ней жестокую мускулистую руку и воздел ее подбородок. – Ты ощущаешь силу, Алис? Ты ощущаешь безопасность?

Ее серые глаза смотрели ровно, но без особой жизненности.

– Да, сир.

Паланкин покачался из стороны в сторону и глухо осел на булыжники. Квайр открыл дверцу и выпрыгнул. Они стояли у ворот в огражденный высокими стенами двор. За ним, окружена раскидистыми кустарниками и декоративными деревцами, виднелась белая стена двухэтажного домика, каким мог владеть успешный купец.

Оставив Алис Вьюрк в паланкине, Квайр забарабанил по воротам и заулюлюкал:

– Патер! Ты там, дружище? – Лаяли собаки. С левой стороны дома вспыхнули два фонаря. Их несли слуги среднего возраста, одетые в короткие блузы и лосины. – Патер! Се Квайр!

Прежде чем слуги достигли ворот, дверь дома распахнулась, и двор залила новая порция света. Тощий силуэт. Рука поднялась.

– Впусти джентльмена, Франклин.

Квайр вернулся к паланкину и помог Алис Вьюрк, естественная грация коей в его глазах усовершенствовалась и коя ныне была сдержанна скорее намеренно, чем инстинктивно, сойти на каменную мостовую. Он выдал прохвостам вдвое большую, чем они просили, плату, проигнорировал их искренне выраженную благодарность и повел девушку через ворота, выкрикнув, когда те захлопнулись и были заперты за его спиной:

– Мастер Патер, я доставил вам юную леди для обучения манерам и танцу, а также обычаям, принятым при Дворе.

Джозайя Патер, учитель танцев, длил ожидание на пороге. Под его бархатным ночным колпаком помещались жидкие, бесцветные волосы. Его глаза бегали, его нижняя челюсть отвисала, так что мягким ртом он походил на вздорного и изнеженного пони. На костлявом теле на голову выше Квайрова висела ночная рубашка одного с колпаком темного бархата. В правой руке Патер держал обеденный нож, однако в позе его не наблюдалось ни грана агрессии.

– Поздновато, капитан Квайр, – сказал он, когда посетители вошли внутрь.

– Тебе не нужно приступать сегодня же вечером. – Голос Квайра звучал грубовато. Водянистые глаза Джозайи Патера сделались еще более настороже. – Она останется тут, дабы ты обучил ее тщательно и быстро.

– Я не даю приюта ученицам, капитан…

Квайр прошел меж тем в Патерову столовую. Здесь накрыт был огромный стол с трапезою столь скудной, что устыдился бы и речной падальщик. Квайр с прискорбием обозрел корку сыра, ветчинный жир, черствый хлеб.

– Ей понадобится пища получше. Она – моя особенная подопечная, она мною опекаема, и я желаю, чтобы ее кормили от души, разнообразнейшим питанием. – Он отодвинул стул для Алис, и та, уставясь в столешницу, села. – Добейся успеха с нею, и я приведу еще одну для твоей труппы.

– Неблагоразумно, капитан, поселять юных обучающихся леди в том же доме. Начать с того, что пойдут слухи. Кроме того, сей ненадлежащий эксперимент вреден другим ученицам. И далее, всегда остается опасность, что юницу постигнет, э, сердечная склонность…

– Тебе грозит опасность влюбиться в мастера Патера, Алис?

– Нет, сир.

– Вот! Патер, ты в безопасности. Не можешь ведь ты воспротивиться с такими-то гарантиями? Я желаю, чтобы она ни в чем не знала отказа, – и ты должен снабжать ее лучшим. Ты же профессионал. Ты должен выучить ее ходить, танцевать, вести непринужденную беседу. Самое главное, ты научишь ее науке лести. Ты же знаешь, как подлещиваться, а, Патер? Разумеется, знаешь, се величайшее твое уменье, да что там – твоя философия! Итак, сговорились: манеры, танец и лесть. Я буду время от времени заглядывать, как вы продвигаетесь. И я ожидаю стремительного продвижения, Патер!

– Капитан Квайр! У меня нет свободной комнаты!

– У тебя есть большой дом и слуги. Уволь одного из них, коли потребуется. Се будет милосердный поступок, если подумать как следует. – Квайр приноровил сомбреро к толстым черным волосам, восторгаясь собой в одном из множества зерцал мастера Патера. – Будь хорошей девочкой, Алис. Я стану присматривать за тобой.

– Да, сир.

– Наряды пришлю с человеком, – сказал Квайр мастеру Патеру.

Со стуком отложив нож, Патер попытался сопротивляться:

– Уроки? Поселение? Как она за все сие заплатит?

– Плачу я, мастер Патер.

– Сколько?

– В моей обычной валюте, имеющей хождение между мной и тобой. Я заплачу шестью месяцами молчания.

Мастер Патер сел лицом к своему ужину и отпихнул тарелку.

– Хорошо же. Но с какой целью вы желаете ее обучить? Квайр приостановился в дверях и поскреб подбородок. Потряс головой, ухмыльнулся:

– Пока ни с какой. Может, все и впустую. Мои поступки, мастер Патер, как ты должен бы уже зарубить на носу, часто совершаются ради самих поступков.

– Я не понимаю вас, Квайр.

– Я художник, а ты, мастер Патер, ремесленник. Для тебя всякое действие обязано подытоживаться ясной наличной прибылью, пусть и маленькой, пусть и непрямой. Ты ведешь счета. Я создаю события. В мире есть место нам обоим. Делай как я говорю. Не пытайся понять меня. Помни оба правила – и быть тебе, Джозайя, куда как счастливым Патером.

Твердый, значительный взгляд в очи Алис – и Квайр был таков.

Длинный стол напоминал Глориане белую тропу, вдоль коей она принуждена бежать, словно бы в кошмаре, с равномерными капканами по обе стороны и путаницей помех (серебряные тенета для приправ, изысканные солонки в форме легендарных зверей), препятствующих ее продвижению к центру; всякий столовый прибор представлял зловредного духа. Она долила вина – на сей раз презрев обычную предосторожность, – и сделала вид, будто вслушивается в ближайших гостей, слева и справа, абстрагированно выражая заинтересованность, изумление либо сочувствие. Противостоя и апатии, и цинизму, она обязана сносить свою боль, свое томление неразбавленными (ибо вино не действовало, разве что снимало гран сопутствующей напряженности).

В самом деле, милорд. Как верно, милорд. Как жаль, миледи. Как хитро… Как здраво…

Лорд Монфалькон, гранитно сер, в черном плюше, в серых накрахмаленных брыжах, с эбеново-золотой цепью на груди, напыщенно беседовал через стол с сиром Амадисом Хлеборобом, что пытался пренебречь бубненьем своей маленькой супруги и расслышать его лордство.

– Находятся таковые, сир Амадис, кто взял бы пример с Полония и сделал Альбион демократией. Я слыхал сии взгляды здесь, в самом дворце. Кое-кто покончил бы с нашей монархией намертво! Предконечный шаг к тотальному декадансу, говорит Платон, есть установление в стране демократии.

Ах, избавленье от сего бремени! Но нет, мой Долг… мой Долг…

Сир Амадис, консервативно изящен по контрасту с изрядно ярким червлено-золотым нарядом супруги, вложил кус куропатки меж усов и бородою и принялся жевать медлительно, дабы выказать достодолжную слушателю серьезность.

– А что Арабия? Не найдется ли тех, кто направляет взор к тиранической Арабии – и сделал бы Альбион нацией воинственной, всепожирающим драконом?