С некоторым довольством капитан Квайр узнавал симптомы.

– Тише, милорд. Вас подводит сердце. – Взяв со стола бренди, он держал его поблизости от тянувшейся к нему руки. – Зачастую именно сердце отказывает первым, когда люди огорчаются, вот как вы. Мой дядюшка… Нет, нет – вино лишь навредит. Что, если вы умрете и не спасете Клочка? Клочок должен погибнуть, кроме вас его некому убедить молчать. Скажите мне, милорд.

Ингльборо скулил глубиной глотки. Его рот отверзался шире, шире, будто Верховного Адмирала удавливали веревкой. Его язык вывалился. Глаза вылезли из орбит.

Квайр позвал с великой заботой в голосе:

– Лакеи! Живо! Ваш господин болен!

Молодые слуги прибыли не сразу, ибо картежничали за пару комнат отсюда.

Они узрели Квайра в попытке влить бренди в рот своего господина. Крозье вынул кувшин из Квайровой руки, сказав печально:

– Слишком поздно, сир. Он мертв. Думаю, он умер счастливым. Вы воодушевили его до чрезвычайности, сир. Но, возможно, возбуждение было слишком сильным.

– Я боюсь, что вы правы, – согласился Квайр.

Ее костюм, надетый в ответ на великую жару сего дня, а равно дабы акцентировать ее настроение, хвастал восточными мотивами: раскаленные шелка и хлопковые покрывала, многие нити жемчуга и орнаменты барочного сарацинского золота. Квайр, в черном, оставался рядом с нею, на кушетке, помещенной подле ее кресла у открытого окна Покоя Уединения. Она удалилась сюда, презрев Палату Аудиенций: та слишком уж напоминала о просителях, что по-прежнему оккупировали Приемные Палаты, куда с надеждой водворились после Дня Восшествия. Глориана была вяла и снула: Императрица Египетская. И самые манеры ее сделались сатиричны, будто она пародировала собственную внешность, однако Королева была добра, улыбаясь всем и каждому; чуть опечалена еще потерей Ингльборо.

– Увы, сие было неминуемо, и я довольна, что он умер не в одиночестве, – сказала она любовнику утром вслед за тем, как он умиротворил ее до ее нынешнего – и непривычного – спокойствия; затем она обнаружила и удовлетворила его желание. Она жила, чтобы ему угодить, и не знала никого, кто принимал бы любовь столь изящно. Его крепкое, красивое маленькое тело вдохновляло ее на творческие достижения, как превосходный инструмент может вдохновить композитора. Прикасание открывало ей свежие, сладкие ноты, насыщавшие ее чудесно; теперь она с легкостью могла совершенно позабыть свою плоть, ибо он и не пытался возбудить ее, и она была ему благодарна; сие доказывало его понимание и его любовь.

Ее леди, одеты с нею в унисон, разделяя ее расположение, превратились почти что в хихикающих одалисок индийского гарема, находя Квайра весьма любопытным. Он удостаивался львиной доли их внимания. Когда к ним присоединился Джон Ди в бело-золотом наряде, леди упорхнули обратно в переднюю. Доктор был бледен и переполошен, но его кивок Квайру был не просто дружеским, и он нижайше склонился пред Королевой с придворной цветистостью, ранее ему не свойственной.

– Ваше Величество. Я повиновался лорду Монфалькону, как вы соизволили мне повелеть. Присутствовали и иные лекари, ибо он, вы знаете, во мне сомневается. Тело было вскрыто, его содержимое разнюхано. Если не считать бренди, все чисто. Никакой пищи в последние двадцать четыре часа не принималось. Ни намека на яд по цвету, запаху и иным признакам.

Она повела веером, словно смахивая наколдованный им образ.

– Благодарим вас, доктор Ди.

– По моему мнению, мадам, лорд Монфалькон стал охоч до заговоров. Он жаждет предателей, как пес жаждет крыс; живет только для охоты.

– Милорд Монфалькон защищает Державу. Он исполняет свой долг, доктор Ди, каким его видит. – Королева оборонялась апатично.

Джон Ди цапнул ногтем снежную бороду и фыркнул.

– Шестеренки Монфальконова разума вертятся будто в часах без маятника.

– Лорд Ингльборо был стариннейшим его другом. Он горюет. И, горюя, отыскивает злодея, что олицетворил бы судьбу, настигающую всех нас. – Королева сделалась сочувственнее. – Вот почему его внимание устремлено на того, кто в его глазах наиболее подозрителен, – на чужака при Дворе. Новоприбывшего. Капитана Квайра.

– Он желал найти Ингльборо отравленным и пребывает теперь в унынии. – Ди глядел на Квайра с нежностью. – Он к вам ревнует, капитан, и готов поверить, что вы виновны во всяком злодеянии в государстве.

Тот, пожав плечами, изогнул губы в раздумчиво-меланхолической улыбке:

– Он думает, что знает меня. Он мне так сказал.

– Он не мог, – сказал Ди мрачно, – знать вас, сир, ибо вы лишь месяц или два назад прибыли в нашу сферу в колеснице мастера Толчерда.

Квайр потянулся на кушетке.

– Вы все-таки настаиваете, доктор Ди. – Что касаемо Ди и сего конкретного вопроса, он симулировал амнезию. Но его бы устроило, как устраивало Королеву, отсутствие какого бы то ни было прошлого в Альбионе.

Украшенные резными розами двери в Покой Уединения отворились, за ними стоял лакей в ливрее.

– Ваше Величество. Сир Томашин Ффинн ожидает вашего соизволения.

– Мы все в ожидании. – Глориана сложила веер и простерла руку, кою Том Ффинн уже хромал облобызать. Ворчание для Ди, улыбка для Квайра, и он опустился, подчиняясь знаку Королевы, на кресло белого шелка.

– Доброго утречка, Ваше Величество. Джентльмены, Перион Монфалькон покончил с отвратительной своей работой, нет?

– Я только оттуда. – Доктор Ди соединился с ним взглядом. – Вестимо.

– И никакой отравы?

– Абсолютно.

Том Ффинн был удовлетворен.

– Сбежал его маленький паж, знаете ли. Клочок? Сбежал, несомненно, услыхав весть, ну или узрев господина мертвым. Исчез с концами.

– Объявится со временем, я уверен, – сказал капитан Квайр.

– Он будет горевать. Клочок сильно привязался к Лисуарте. Однако бедняга страдал кошмарно. Его телу лучше было умереть. Хотя он живет здесь. – Ффинн постучал по лбу. – Прекраснейший из всех нас. Благороднейший из прежних слуг Герна. Что станется с его землями – в отсутствие прямого наследника?

– Есть племянник в Долинной провинции, – сказала ему Глориана, – много лет служивший ему дворецким.

– Настоящий племянник или?..

– Есть и бумаги, коих достаточно для доказательства кровных уз. – Королева Глориана улыбнулась. – В таких делах, если соискателей нет и не будет, метрика подправляется сообразно определенным дипломатическим требованиям. Его племянник – новый лорд.

– А где сейчас Перион? – поинтересовался Том Ффинн у доктора Ди.

Между тем Глориана и капитан Квайр обменялись взглядами, назначенными друг для друга и понимающими, не слыша его слов.

– Возвратился, предполагаю, в свои кабинеты. – Ди поправил златую шапку на белой голове. – Я не пользуюсь доверием Монфалькона, сир Томашин.

– Вестимо. С ним сейчас трудновато. Помню, когда он был молод и семья его еще не погибла, движения души его были мягче. Однако понемногу, во имя Альбиона, его дух терял гибкость, совсем как члены горемычного Лисуарте, – и, подозреваю, страдает он никак не меньше. Вам не следует думать о нем слишком плохо, доктор Ди.

– И в мыслях такого нет, сир Томашин. Лорд Монфалькон, вот кто считает меня злом. Будто бы я колдун, наведший чары на Королеву.

– Будет, будет вам, – сир Том осклабился. – Вы не тот авантюрист, коим некогда были, в его глазах. Ныне есть опасности пострашнее. Капитан, к примеру. – Проницательные глаза обратились к Квайру.

Тот беспечно засмеялся:

– Что же он говорит обо мне, сир Томашин?

– О, тьму всего. Вы – яблоко всего раздора в Альбионе.

– Сие я уразумел сполна. Он вдается в подробности?

Сир Томашин ухмыльнулся. Он знал, что Квайр наверняка осведомлен о доверии Монфалькона к своему другу. Он знал, что Квайр рискнет дать ему высказать то, что сам Монфалькон не рискнул бы высказать Королеве. Он потряс головой и поведал восхищенно: