– Ты ее не уважаешь. – Лорд Ингльборо воззрился на друга сурово. – Думаешь, что знание ее сломает.

– Подобное сему знание понудило бы ее выискивать слабину во всем. Она посмеялась бы над добродетелью, утратила бы веру в искренность. И стала бы Герном перерожденным, дабы править с циничным деспотизмом. – Кулак Монфалькона врезался в локотник трона. – Ты бы все вернул? Достанет ли тебе храбрости рискнуть всем, милорд? Придется ли результат тебе по совести, милорд? Поздравишь ли ты себя, если станешь тем, кто высвободит дух Герна, дабы тот опять витал над миром?

– Она противится сему духу с твердостью любого из нас, – сказал Том Ффинн. – Тут я с Лисуарте. Тебе должно ее уважать. Дать ей знание.

– И смириться с недоверием? Вручить подозрение без доказательств? Как я докажу все, что говорю, не открыв всякую закулисную интрижку, содеянную именем ее? Молю, Лисуарте, поговори с нею. Ты знаешь, к тебе она прислушается.

Наваждаемый мукой взгляд потупился.

– Раз ты так считаешь, Перион. Однако – ты клянешься, что не имеешь ничего общего с убийствами во дворце?

– Клянусь.

– И ты обещаешь, что не замыслишь более убийства? Что с Квайром поступят по справедливости – например, сошлют?

Монфалькон знал, что число трупов не может возрастать. Еще один намек на убийство – и Двор возвернется к настроениям худшим, чем перед Летней Сшибкой.

– Клянусь и в сем тоже. Квайр не умрет ни от моей руки, ни по моему наущению. Но изгнать его необходимо.

– Тогда я поговорю с нею завтра. – Ингльборо приблизил перекрученную кисть к лицу. – Мне легче по утрам.

– Ты послужишь Альбиону – и Королеве, – пообещал Монфалькон.

– Надеюсь. – Он сморщился. – Клочок! Сходи за слугами, парень, чтоб унесли кресло.

Маленький паж исчез, возможно уже предвосхитив желания господина.

Трое ждали во взаимном молчании, ибо говорить было более не о чем. Казалось, каждый в те минуты затаил скепсис в отношении остальных и должен был поразмыслить наедине с собой.

В конечном итоге Том Ффинн не вытерпел и отправился искать пажа и лакеев самостоятельно. Он обнаружил слуг и приказал им заняться работой, но Клочка найти не удалось, и Ингльборо, полуобморочный в агонии, по возвращении в родные покои едва ли заметил отсутствие маленького катамита.

Лорд Ингльборо возлежал, вцепившись рукой в подлокотник кресла, покоясь головой на его спинке, аккурат перед отверстой дверью в свое жилище, что вела в скромный уютный дворик, тот же, в свой черед, вел на большую площадь за ним. Во дворике росли бархатцы и розы, и маленький фонтан бил из центра водоема. Вечер выдался теплым, и господин наблюдал насекомых, образующих узоры с водяными брызгами. Лакеи ожидали его, готовы подать бренди, а он время от времени осведомлялся о пропавшем Клочке, нежно размышляя о том, что парень, должно быть, заплутал, предавшись, как порой делал, играм с товарищами.

Ворота дворика скрипуче отворились, заставив Ингльборо сфокусировать взгляд в надежде увидеть Клочка. Но близившаяся персона оказалась немного выше (хотя назвать ее высокой было нельзя) и носила блеклое черное. То был капитан Квайр, новый фаворит Королевы, человек, коего Ингльборо обещал обвинить завтра. Лорд решил, что, возможно, Монфалькон, разъярившись, известил Квайра о сем намерении – и ныне капитан явился утихомиривать обвинителя или переговариваться с ним. Старик выпрямился в кресле.

Капитан уже снял головной убор, демонстрируя массу густых волос, обрамляющую лицо. Его сомбреро пребывало под накидкой, в спрятанной правой руке, в то время как спрятанная левая лежала на спрятанном навершии меча: Королева, в слепой страсти наименовав Квайра своим Воителем, дозволила тот к ношению.

– Мой Лорд Верховный Адмирал. – Глас гладок и даже добродушен по интонации. Квайр учтиво поклонился. – Вы наслаждаетесь такими вечерами, милорд?

– Тепло чуть расслабляет мои косточки, капитан Квайр. – Ингльборо, всегда сентиментальнейший из троих выживших, обнаружил, что неспособен держаться с незнакомцем сколь-нибудь надменно, особенно после изрядного употребления бренди, размягчившего и без того беззлобную натуру. – Они всё более застывают, знаете ли, день за днем. Каменеют, говорят мои лекари. – Он изогнул губы: улыбка. – Вскоре я весь стану скалой, и прекратится, по меньшей мере, агония. Водружусь вон там, – кивок во двор, – и избавлю каменщика от хлопот, сделавшись памятником себе же.

Квайр разрешил себе выказать веселье.

– Хотите вина, капитан? – Ингльборо мучительно пошевелился.

– Благодарю вас, сир, но откажусь.

– Вы не выглядите пьяницей. Может, вы из тех, кто полагает, будто все вино – отрава?

– Оно всего лишь растратчик времени, милорд. Помутитель. Народы обретали величие и терпели бедствие вследствие вина. Я признаю его власть. А власть необязательно зловредна.

– Я слышал, у вас есть вкус к власти.

– Вы слышали обо мне, милорд. Я польщен. От кого же?

– От лорда Монфалькона, а он – мой старый друг. Он говорит, что нанимал вас.

– Одно время он был моим покровителем, вестимо. – Квайр прислонился к косяку, оказавшись наполовину на свету и наполовину в тени, наискосок к Верховному Адмиралу.

– Из сказанного им у меня создалось впечатление, что вы – человек жесткий. – Лорд Ингльборо изучал Квайра. – И в общих чертах злодей.

– В иных кругах моя репутация такова, милорд. Как и у лорда Монфалькона. И у сира Томашина Ффинна. Все вынуждены были проявлять суровость, по временам, из целесообразности.

– И я?

Квайр казался почти удивленным.

– Вы, милорд? Вы вели образцовую жизнь, как на нее ни посмотри. Странно, однако вас в тайных пороках не винят.

– Ого, капитан. Вы пришли, в конечном счете, мне льстить!

– Нет, милорд. Кроме прочего, лордом Монфальконом и сиром Томашином, главным образом, восхищаются как хитрецами. Я не хвалил вас.

– Но я благочестивее, да?

– Ваши руки не в крови, как минимум. – Капитан говорил по-прежнему мягко и бесцельно, словно проведывал больного друга, коего регулярно навещал. – А ведь редкая душа могла остаться невинной в правление Короля Герна.

– Меня впервые называют невинным. Что ж, я известный содомист. Все мои лакеи – вон те юнцы – перебывали у меня в любовниках. – Ингльборо заерзал в кресле. Обернулся глянуть на ухмыляющихся слуг. Он был уязвлен. – Невинность! – И все же Квайру удалось ему угодить. – Хо-хо! – Он содрогнулся от пронизавшей тело боли. – Ипократ, Ипократ! Мне так нужна твоя помощь! Еще вина, Крозье. – Лакей наполнил оловянную чашу бренди из кувшина и поднес ее к губам Ингльборо. – Спасибо тебе.

Он пригвоздил Квайра взглядом.

– Я внес свою лепту в строительство нового Альбиона, как вы знаете. Я нарушал избранные мной верования раз или два, ради Королевы – дабы защитить Державу. И я стану защищать Державу от любого врага.

– Как и мы все, я полагаю. Я неизменно служил интересам Королевы.

– Поистине?

Капитан Квайр поднес палец к приподнятой губе.

– Что ж, сир, уместно ли будет сказать, что я совершал поступки, о коих другие сообщали, что те в интересах Королевы?

– У вас нет своего мнения? Сие вы имеете в виду? Или вы скептик?

– У меня нет своего мнения.

– Значит, вы безнравственны.

– Думаю, милорд что именно таков я и есть. – Квайр улыбнулся лучезарно, будто Ингльборо ни с того ни с сего его просветил. – Безнравствен. Каковым и полагается быть всякому художнику во множестве отношений – за исключением, разумеется, защиты своего искусства.

– Так вы художник, сир? – Ингльборо спешным жестом велел влить в себя еще вина. – Пишете красками? Высекаете в камне? Или же вы драмодел? Поэт? Сочинитель прозы?

– Ближе к последнему, я бы сказал.

– Вы скромны. Вы должны рассказать мне больше о вашем искусстве. – Ингльборо ощутил сильную симпатию к Квайру, пусть мнение о капитане не заставило бы его отступиться от данного Монфалькону обещания.