(Демо-записи сделаны в июне и июле 1977 года.)

«Калейдоскоп», 2 мая 1978 года

Калейдоскоп: Итак, назад – или все-таки вперед? – во времени, в мифическую Империю Королевы Глорианы, владычицы Альбиона, верховной правительницы Европы, Америки и большей части Азии:

Глориана, единственный ребенок Короля Герна VI (деспота и дегенерата, предавшего Государство и изменившего Долгу, повелевшего отсечь сотни тысяч голов, трусливого губителя своей души), Властительница, в чьих жилах течет древняя кровь Эльфиклея и Брутия, ниспровергшего Гогмагога, ни на миг не забывает о любви к ней подданных и возвращает их любовь; однако чувство сие, даруемое и принимаемое, для Королевы бремя – бремя столь великое, что она едва ли признаёт его наличие; бремя, составляющее, надобно думать, основную причину ее неимоверного частного горя.

К.: Ее частное горе в том, что Глориана – не королева-девственница, в отличие от Елизаветы I, прозванной Глорианой, – совсем наоборот. Немало покоев ее обширного дворца отданы наложникам и наложницам. Никто, однако, не может ее удовлетворить. Для Империи Альбиона оргазм стал делом государственной важности, и великий Златой Век рыцарства, мира во всем мире и просвещения, обретенных в правление Глорианы, – иллюзия в той же мере, в какой иллюзорно королевское спокойствие. Эти иллюзии лелеемы и поддерживаемы Канцлером Глорианы, лордом Монфальконом, – пауком в центре паутины, состоящей из шпионов, предателей и убийц. Главнейший рабочий инструмент Монфалькона – безжалостный, аморальный капитан Квайр, для которого злодейства сродни искусству:

Я жалостливый приятель – но лишь для слабых. Безумных и сильных я не стерплю – с такими я дерусь или же их бегу. Мои благие дела, лорд Монфалькон, подобно всем моим делам, своекорыстны. Вашей и моей службе весьма содействует моя репутация щедрой души. Мы нанимаем великую армию лояльных простаков, верующих слабоумных мужчин и женщин, скучного, сердечного, честного народа – ибо такие люди никогда не квитаются с врагами. Они вечно незамечаемы, удостаиваемы лишь снисхождения. Оттого они более прочих благодарны за мои благие дела и доставляют мне всевозможные сведения – не из жадности, а из обыкновенной преданности. Я – их герой. Они поклоняются капитану Квайру. Они простят ему любое злодеяние («у него имеются на то причины») и защищают его, как могут, от любых последствий. На них держится любая интрига.

К.: В какой-то миг король бесстрастного порока и Королева холодной, иллюзорной добродетели соединяются; такова сочная плоть сюжета Майкла Муркока. В примечании на шмуцтитуле автор настаивает на том, что, несмотря на имя «Глориана», брыжи и дублеты, а также присутствие исторических лиц XVI века вроде доктора Ди, это «ни „елизаветинская фантазия“, ни историческая беллетристика». Оттого я в некотором замешательстве обращаюсь к Питеру Акройду, литературному редактору «Спектейтора». Если роман – не то и не другое, что он вообще такое?

Питер Акройд: Что ж, я полагаю, это своего рода притча. Многие великолепные современные прозаики отказываются от реализма как формы и обращаются к притче как способу исследовать и создавать новые миры. Я думаю, в сегодняшнем контексте данный процесс очень важен – благодаря ему мы избегаем ограниченной беспримесности реализма, и он позволяет писателям быть изобретательнее, осваивать новые территории, давать волю воображению. В данном случае, например, Майкл Муркок использует нагромождаемые один на другой образы; он придумывает цветистые неологизмы. На всем протяжении книги чувствуется неизбывное напряжение почти маниакальной изобретательности, и это чрезвычайно важно. Разрушив плотину реализма, ты позволяешь явиться иным формам, которые до недавнего времени считались чуждыми. Ты задействуешь, к примеру, фэнтези, задействуешь аллегорию, задействуешь притчу – и магию определенного рода тоже.

К.: Хорошо, но, если убрать чрезвычайную цветистость и изобретательность за скобки, что останется? Муркок признаёт, что обязан кое-чем «Королеве Духов» Спенсера, а «Королева Духов», как мы все знаем, аллегория – политическая аллегория. Можно ли прочесть «Глориану» как политическую аллегорию?

А.: Зависит от того, что для вас «политическое». Мне представляется, что напряжение в этой книге, которое в каком-то смысле скрыто – закамуфлировано, если хотите, – это напряжение, я бы сказал, магическое, и, если считать, что магия есть иной способ обсуждения отношений Человека с самим собой и с окружающим миром, тогда, конечно, это политический роман. Ведь что делает Муркок: он пронзает завесы обычного реализма, если говорить о сочинительстве, и открывает магическую подоплеку реальности; и, когда мы видим эту подоплеку, она нас изумляет, даже ошарашивает – оказывается, вот каким мир может быть на самом деле.

К.: Но автор явно хочет увлечь нас еще дальше. Его тридцать пятая, и последняя, глава носит заголовок «В Коей Альбион Зачнет Новый Век, Что Будет Истинно Веком Златой Умеренности при Романтике и Разуме – в Кои-То Веки – в Равновесии», – и я думаю: бог ты мой, какая старомодная идея!

А.: Да, я думаю, она старомодная потому, что это по сути метафора. Ее не надо понимать буквально. Такова же и роль Глорианы, Королевы, которая не может достичь оргазма, – и тут, мне кажется, автор чуть переигрывает, – но ведь и Держава Глорианы являет собой метафору сознания. Глориана сублимирует свою несчастность, она избегает лабиринтов и коридоров дворцовых подземелий, делает вид, будто их нет, и мне представляется, что это в некотором смысле описание сознания, которое помещается на подсознании.

Роль Квайра объяснить значительно сложнее. Он – своего рода литературная фигура. Литературный типаж, который, тем не менее, постоянно комментирует литературные методики, в границах которых работает. В одной сцене он говорит: «Миф – всего лишь синоним Невежества». И это Муркоку удается лучше всего, если мы говорим о его посягательствах на саму реальность, – на то, как мы понимаем мир вокруг нас: Муркок берет определенные элементы, которые мы в реальном мире обычно не воспринимаем, и увеличивает их. Например, он рассуждает о науке в терминах Властелинов Энтропии; он рассуждает о Лондоне как о городе, в котором высятся Храмы Созерцания. Получается своего рода галлюциногенный трип по реальному миру, который не просто усиливает резкость нашей картинки реальности, но и попросту ее расширяет.

На одном уровне это своеобразное фэнтези. На другом это Лондон преображенный. Глориана, ее подручные и слуги для меня – весьма недвусмысленные портреты двора Елизаветы I. Развращенность, рыцарские турниры, сшибки, грандиозные празднества на замерзшей Темзе более чем живо воскрешают Англию XVI века. Однако на другом уровне это Лондон преображенный; это Лондон, каким он мог бы стать, сохрани мы добродетели, которые Муркок видит в елизаветинской Англии. Это мир, например, опутанный феодальными связями, но не коммерческими.

К.: Вы, кажется, описываете книгу, которую считаете очень важным явлением.

А.: Да, несмотря на высказанные не так давно мнения других критиков, мне представляется, что это одна из самых важных книг, которые я читал, – надеюсь, это не прозвучит напыщенно, – в том смысле, что Муркок старается сделать что-то такое, чего никто пока не делал; старается изо всех сил, и частично ему это удается – он пробивается сквозь стены обычного реализма, с которым мы все уже свыклись.

К.: Отменная рекомендация! Питер Акройд пылко хвалит «Глориану, или Королеву, Не Вкусившую Радостей Плоти» Майкла Муркока. Роман вышел в издательстве «Эллисон энд Басби» и стоит 4,95 фунта.

Майкл Муркок за длящуюся седьмой десяток лет карьеру фантаста написал очень много очень разных книг. Есть среди них довольно простые на всех уровнях, включая лексику и синтаксис. Есть весьма непростые, и «Глориана» – из их числа. Для переводчика это и ад, и рай. Рай, потому что, чем сложнее книга, тем увлекательнее процесс перевода, ад – по вполне очевидным причинам.