– Полезайте, милорд.

Король хихикнул и затряс головой. О’Бриан выразился по-полонийски, и Полониец, опять воссмеявшись, с готовностью оседлал гнедую. Квайр обрел своего воронка и запрыгнул в седло, взяв гнедую под уздцы, водрузился на коня и О’Бриан. Квайр слышал, как Лудли криком велит матросам идти вброд на берег, ища их господина, после чего десяток подлецов под Лудлиной командой принялась лупить из мушкетов и пистолетов, срезая матросский авангард.

Король надсадно вопрошал О’Бриана, тот вновь ответствовал, как условились они с Квайром, что на берегу хозяйничают разбойники, вечно вылезающие из нор в надежде напасть на потерпевших кораблекрушение, и что береговые охранники отгоняют злочинцев.

Они стремительно галопировали по мелководью, разделяющему остров и материк, пока Полониец не заорал и не попытался натянуть поводья.

– Чего он хочет, О’Бриан? – Квайр перекричал ветер.

– Говорит, беспокоится за своих, должен остаться.

– Сколь достойно. Скажи ему, что грядет прилив и всем следует перебраться на возвышенность, что наши люди присмотрят за оставшимися.

О’Бриан медленно заговорил по-полонийски. Король ответствовал, упрямясь по-прежнему.

– Что там еще, О’Бриан?

– Говорит, сейчас вроде отлив.

– Так и есть! – Квайр ухмыльнулся. Не отступай вода, они и вовсе не смогли бы пересечь широкую полосу песка. – А он местами наблюдателен, верно? Скажи, что прилив обманчив. Вложи в голос настоятельную нотку, О’Бриан!

На них обрушился порыв ветра, ударив с такой силой, что покачнулись лошади.

– Н-но, Митра вам в печень! – завопил Квайр.

Сзади раздались новые выстрелы. Король пытался развернуть гнедую.

– Всласть твою Ариадну! – Квайр подскакал ближе, сбил королевскую шапку, извлек из чересседельной кобуры пистолет и, пока Полониец изгибал шею, дабы уразуметь, что происходит, сильно стукнул его в основание взлохмаченного черепа, перехватил прежде, чем тот сверзился, уложил на луку седла, опутал для верности поводьями, взял уздечку и повел гнедую далее. О’Бриан разрядил один пистолет, явно от радости, и помахал вторым. Они почти добрались до травянистых дюн, на коих посверкивал снег, ясно свидетельствующий, что приливные отмели позади и вскоре покажется взаправдашняя суша.

Они скакали галопом, вглубь и на восток, прочь от портового города Родж, ибо Квайр принял решение оставить по меньшей мере полсотни миль между собой и кораблекрушением, дабы их не обнаружили по воле случая.

Квайр оглянулся и увидал редкие вспышки, сопровождаемые столь же скудными стрельбой и криком. Если расчет верен, Лудли и его людям пришлось трудиться даже менее, чем предполагалось, и ныне они верхом удаляются от «Миколая Коперника» и его команды, скача во весь опор, пока вести не добрались до Роджа и не выслана подмога. К тому времени настанет утро, лиходеи будут на пути в Лондон, Лудли присоединится к ним в условленном месте, везя с собой, на счастье, сокровище полонийского Короля.

Они мчались, и Квайр зашелся вдруг грубым, лающим хрипом где-то между воем и граем, заставляя О’Бриана преизрядно занервничать, пусть до него и дошло, что Квайр смеется.

Считаные часы спустя перепачканный, дрожащий Лудли – кривой зуб отплясывает в унисон с другими, менее заметными собратьями, тюк зажат меж бедрами и седельным рожком, лицо синюшное, а взгляд тусклый, будто оледенелый, – узрел мельницу, на коей была условлена встреча. Ветряк вздымался черным силуэтом в рассветной бледности, его старые крылья поскрипывали, будто пытались вызвать ветер. Лошадь шлепала по мелко-топью; ее копыта с каждым шагом ломали лед; гнулась и ломалась замерзшая трава. Пейзажу явственно недоставало красок, и Лудли казалось черным все, что не было белым. Даже ссутулившаяся фигура Квайра, сидящая близ мельницы у костерка, представала глазам Лудли всецело черной. Он крикнул и перепугался, поскольку с губ его сорвался устращающе громкий рев, и сколько-то белых гусей забили крыльями, срываясь в блеклое небо.

– Квайр!

Тот поднял голову и бодро махнул рукой. На его колене покоилась мертвая ощипанная дичь.

Лудли повел лошадь по маленькому гниющему мостику через засорившийся ручей.

– Где наш опекаемый?

– Внутри, связан и дремлет.

– О’Бриан?

Квайр повел ножом, используемым для потрошения гуся. Холмик, на коем он сидел, пошевелился и застонал. Из недр медвежьей шкуры страдальчески глядели налитые кровью глаза.

– Он послужил первой цели – налаживанию контакта с опекаемым. Ныне служит второй. Той, что предложена им самим. Он приятственно согревает меня последние два часа, пока еле теплится огонь.

О’Бриан отверз рот и застонал снова. Его стиснутые зубы сочились кровью, стекавшей по губам. Смекалистый Квайр взял несколько гусиных перьев и плотно вогнал их меж зубами О’Бриана, дабы бегущая кровь никак не попортила медвежьей шкуры. О’Бриан заскулил, моля Лудли о помощи, но тот отвел глаза и вошел в мельницу, заметив, ибо он был заметлив, три тщательно всаженных кинжала, торчавших из дергавшейся спины О’Бриана.

– Что далее? – вопросил он, глядя на полонийского Короля, храпевшего на древней соломе. Усадив свой зад на обломок разбитого жернова, он стал развертывать тюк.

– Монфалькон притворится, будто послал отряд. Свинн доставит послание о выкупе одному из полонийских купцов в Лондоне – внеся ясность в том смысле, что мы понятия не имеем, кого захватили, – и в итоге после суеты сует нашу жертву обнаружат целой, невредимой и с почти полным комплектом ее сокровищ. – Квайр говорил, не глядя на Лудли, что аккурат подносил золотую фигурку к лучу света, проникшему сквозь прореху в мельничной крыше. – Почти полным, Луд. Если нас поймают с лишком хабара, на сей раз болтаться нам на перекладине как пить дать, пусть даже придется менять Закон. Монфалькон не сможет позволить себе нас спасти. Полоний востребует наши жизни. Сокровище, или большую его часть, должно вернуть с владельцем.

Лудли возвратил ценности на место. Поднял тюк и бросил его в угол.

– И когда сие случится, капитан? – Он поскреб, как то было в его обычае, неприкрытый зуб.

– Вскорости после Двенадцатой Ночи, Луд. К Придворному Маскераду, когда прибудет тучная туча сановников и суверенов, так что наш бедняга король затеряется среди них и любые его жесты, речи, протестации никого не впечатлят. Пусть винит себя – ну и разбойников – в провале – лишь бы не Альбион и не Глориану. В чем и весь вопрос.

Лудли к сему выступлению почти не прислушивался. Вновь переступив через голову О’Бриана, он изучал ныне умелые руки Квайра.

– Долго ей еще готовиться, а, капитан?

И Лудли потянулся, дабы отщипнуть гусиного мяса.

Лежа ничком, уперши взгляд в решетку непосредственно и непредумышленно напротив той, коей пользовался Джефраим Саллоу в Канун Новогодия, безумица вглядывалась в холл, услаждая слух красотой единого голоса хора, что развлекал трапезничающих дворян внизу. Безумица, как водится, была истощена, однако не голодна. Тонкие пальцы касались решетки, изредка расчесывали спутанные рыже-бурые волосы либо расцарапывали серую плоть длинного тела, в то время как паразиты выныривали из рванья и вновь исчезали в нем, оставаясь незамеченными. Серафическая улыбка блуждала по немытому лицу – музыка, а равно и красота соснедников наполняли безумицу такой негой, что глаза ее были на мокром месте. Уже подали лакомства и острые закуски, уже отмахнулись от вина, предвещая конец пиршества. Как другой смотрит любимейшую игру, так безумица пыталась силой воли оставить гостей на местах, но постепенно они восставали, откланивались серому лорду в кресле во главе стола, удалялись по своим делам.

Все свое внимание безумица сосредоточила на двух оставшихся гостях. Арабийский посланник и лорд, коего она почитала как величайшего из своих героев и чье имя знала, как знала почти всех при Дворе.