– Графиня Скайская. Если бы ее нашли?

– Она пропала во благо.

– Ты к ней предрассудочен.

– Так и есть. Но я вижу ее насквозь. Она размягчала Королеву.

– Королева верит теперь в то, что графиня – предательница? – Ффинн был ошеломлен.

– Королева ничего мне не говорит.

– Возможно, она думает, что ты обманываешь ее, Перион?

– Возможно.

– Внимает ли она Ингльборо?

– Он плетет чушь.

– Не сегодня.

– Он обратился к ней с ординарными утешениями, Том, но она отослала и его. Надо думать, она допускает подозрение, что графиня Скайская тоже убита. Она думает, что кровь в комнате – ее подруги.

– Сие исключено?

– Остались бы следы борьбы.

– И никаких следов смерти Жакотта, верно? – Ффинн воспринял версию со скепсисом.

– Сия загадка широко обсуждалась. – Монфалькон медленно поднялся. – У графини был весь календарь, дабы удостовериться, что ее не подозревают в смерти Жакотта. Она не сбежала бы, не заподозри ее кто-нибудь. Разве нет?

– А ее заподозрили?

– Я. Мне она всегда была подозрительна.

– И никаких вестей о ней со Ская?

– Никаких. Она останется за границей. У нее земли повсюду. Иные думают, что Император Татарии – ее любовник.

Том Ффинн отер лицо рукавом.

– Королеве нужна поддержка, Перион. Если она не примет ее от меня, она отыщет ее еще где-нибудь. Уна Скайская была ее ближайшей подругой. Возможно, единственным ее другом в частной жизни.

– Королева – не частный персонаж, – сказал лорд Монфалькон. – Достаточно скоро она вспомнит, что друзья Альбиона – ее друзья. Простое уравнение.

Сир Томашин Ффинн поджал губы.

– Может статься, друг мой, мы чересчур упростили наши уравнения. Где, кстати, доктор Ди? Я бы решил, что ему в радость утешать Ее Величество.

– Одержим своими экспериментами. Ныне едва показывает нос из покоев.

– Будто мы сразу все с нею развелись. – Ффинн поскакал к двери. – Чем бы все сие можно объяснить, как думаешь, Перион?

Монфалькон поднял глаза.

– Что? Ты тоже винишь меня?

Том Ффинн обернулся, дабы его рассмотреть.

– Ты скор подозревать обвинение. Я лишь задал вопрос, надеясь, что твой ум, тоньше моего, нашел бы ответ.

– Я зачумлен множеством вопросов. – Монфалькону стало стыдно за себя. – Прости меня, Том.

– Ну ты подумай. В конце-то концов, твоя миссия – поддерживать единство Двора и Державы. И сердце сего единства, как всегда, Глориана. Если сердце не выдержит, не выдержит вся структура, так?

– Я не уставал сие повторять.

– И все же мы недостаточно размышляем о защите сердца. О его исцелении, как если б оно было изранено. – Том Ффинн был добродушен. – Мы должны быть мягки. Она по-прежнему, в одном отношении по крайней мере, не женщина. Потому думай о ней как о ребенке, Перион.

Но лорд Монфалькон сделал усталый вдох.

– Нежность вся вышла, Том. Остается лишь Долг.

– Вот так браки и пропитываются кислятиной и цинизмом, я полагаю. – Том Ффинн уходил. – Но, подобно Лисуарте, я не был женат, и, быть может, не мне судить.

– Я был женат много раз, – молвил Монфалькон голосом, густеющим от горя.

В полыхающем золоте и пылающем серебре, в мерцающей смоли и сверкающей стали, в пластинах и цепях, в мантиях нежнейшего рябящего шелка, в светло-синем и ярко-алом, в зеленом и желтом, в лиловом и буром, в пляшущем море радужных плюмажей, с копьями, перевязанными парчовыми шарфами, со сдержавшими легендарных врагов щитами, со штандартами накрахмаленными и блистательными, на лошадях, разряженных не менее витиевато и бронированных не менее причудливо, чем они сами, Паладины Королевы громыхали чрез широкие врата на Великую Площадь и процессией объезжали ее по периметру. Над ними на стенах и крышах, пользуясь древней привилегией, со всех сторон света простолюдье ревело и привечало своих любимцев. Со старинного балкона в Восточном Крыле, где восседали некогда ее отец и дед, Королева Глориана махала рыцарям, распределяла розы (бросаемые наугад) и принимала салютование – к вящему ору и разнузданному ликованию толпы, горячечной от помпезного зрелища и жары в разгар лета. Воздевались и наклонялись копья; являлись взору баклеры, и герольды объявляли означенных в Гербовнике. Изо всех уголков Державы приехали сюда рыцари, дабы сразиться пред Королевой. Здесь были славные имена – Тирант, герцог Лионесский, с Западных островов; сир Гандалак из долины Полумесяца в Северной стране; сир Эспландиан Валентийский; сир Эктор Ранахский из Гибернии; сир Бирюзен Линкольнский; все со своими йоменами, своими пажами и своими слугами, своими герольдами и своими сквайрами. А из-за пределов Альбиона прибыли сир Хакан Тауронский, Король Гуронов, в доспехе, украшенном сверху донизу боевыми перьями и бусами; сир Эрлуин Уичитоский; Король Дезраме Мавретанский; Эмир Сарагосский; Князь Хира Бом-Байский; Султан Матроко Абиссинский; Князь Шань Катайский; сир Буламве Бенинский – многие из них знакомы толпе, ибо посещали Сшибку всякий год, меряясь не только удалью, но и великолепием снаряжения, оружия, коней и свиты; та же облачилась в фантастические костюмы фавнов, дикарей, божков. Иные везли с собою зверей вроде единорогов, слонов и камелопардов, дабы те влекли удивительные колесницы; иные ехали словно бы на собаках, погоняя упряжки ученых гиен или же обезьян; а сир Майлз Коканьский, хваставший тем, что не выиграл ни схватки за всю свою карьеру, окружился скрипачами и танцовщиками, и йомены его вместо оружия несли сакбуты, и сам он, в шахматной накидке и свободного покроя, из черных, синих, оранжевых ромбов составленной кольчуге явился как сир Харлекин Храбрый, потешая и Королеву, и Народ.

Все искали угодить Глориане, однако знать из замков и великих домов Альбиона, что содержала свои угодья и своих крестьян ее именем и именем Рыцарства, что отправляла ее правосудие, что принадлежала поколению, почитавшему ее, знать, для коей она – символ преданности и идеализма, изучала ее, жаждя подтверждения того, чем Королева должна дарить подданных, и ведая, сколь легко добродетели Романтики пресуществляются в пороки Цинизма. Через Глориану и при ее абсолютной поддержке переиначил Монфалькон суть Альбиона, через искусное применение помпезных зрелищ и мифа – навевая златую ложь в стойкой вере, что сия ложь продержится и во благовременье сделается серебряной правдой, – ложь, кою почти все готовы были принять, и ровно потому, почему Монфалькон ее распространял. И празднества Восшествия, что продлятся всю неделю, стали видимым знаком согласия с сими принципами и приверженности им. Оттого знать салютовала Глориане и была весела, когда сражалась в добром дружестве и по сложным Рыцарским кодексам в спектакле на потеху простолюдинам, дабы подтвердить свою верность всему, что означает Глориана, дабы соревноваться не просто в боевом изяществе, но и в ритуалах чести и смиренности, дабы зримо воплотить свою волю к духовности, к истинному значению Рыцарства.

Королева, удаляясь в длинную галерею, где, по королевской привычке, она сидела и наблюдала турнир через стекло, защищающее ее от пыли и в какой-то степени шума, вела себя столь непосредственно, что кое-кто из не ведавших о ее силе мог решить, будто она бесчувственна, будто она быстро позабыла утраченных подруг. Галерею заполонили многие иноземные посланники, а равно избранные фрейлины и компаньонки, просители их рук, родственники Тайных Советников, жены и дети соревнующихся внизу, провинциальные знакомые Королевы, пользующиеся шансом ее посетить, а равно лучшая часть самого Тайного Совета, что не посетит сегодня Сшибку, а станет дожидаться Королевы в цветах Романтики в последний день, День Восшествия, когда она должна явиться Королевой Ургандой Незнаемой, мистической и благодетельной колдуньей из легенды, подругой героев, спасительницей благородных и бравых.