«Морщины появились, — подумала горько женщина. — Чего жду, на что надеюсь, старая, глупая баба». Тяжело вздохнув, шагнула к буфету, открыла дверцы и, вынув графин с настойкой, наполнила два граненых стаканчика. Затем вяло опустилась за стол и, чокнувшись с невидимым собеседником, произнесла вслух:

— С приездом, Данилушка.

Подперев щеку рукой, долго сидела в глубокой задумчивости. «Что же, выпью пока одна за твой приезд, сокол мой ясный. Скорей бы встретиться, увидеть, какой ты теперь, как на меня взглянешь…» Серафима неуверенными шагами вновь подошла к окну, но в переулке было пусто.

День тянулся мучительно долго. Не раз подходила к окну, хотя бы издали посмотреть на Данилушку, но все напрасно. Начинался дождь. По оконному стеклу, затянутому водной пеленой, одна за другой, оставляя светлые полоски, скатывались крупные капли. Ветер шумел в голых ветвях тополя.

На сердце у Серафимы стало еще тяжелее. «Господи, за что такая мука? — Женщина упала на колени перед иконой и, сложив молитвенно руки, долго смотрела с тоской на потемневший лик старинного письма. — Спаси, сохрани, пречистая. Укрой животворящей десницей своей. — Серафима вздрагивала от глухих рыданий. — И зачем только я, несчастная, родилась на свет. О-о, господи, как тяжело…»

Потолок и стены, казалось, давили Серафиму; поднявшись на ноги, она, точно больная, вновь подошла к окну.

Вечерело. Сумрак наступающей ночи окутал землю. Дождь не переставал. Теперь он глухо барабанил по железной крыше дома, шумел в заводском саду и безжалостно хлестал о стены построек. Где-то далеко на окраине выла собака. Все это еще сильнее угнетало Серафиму. Отойдя от окна, она легла на кровать и закрыла голову подушкой.

Утром встала рано. Подоила корову, выгнала в стадо и постояла на улице в надежде встретить Марфу. Но та не показывалась. Зябко кутаясь в платок, Серафима вернулась в дом и вновь заняла место у окна. Видела, как из дома Неофита вместе с хозяином вышел Даниил. Молодое, с правильными чертами, волевое лицо, стройная фигура, казалось, притягивали к себе. Опершись плечом на оконный косяк, Серафима, не спускала глаз с приближающегося Даниила. Заметила, как он, бросив взгляд на окна ее дома, что-то сказал Неофиту. Вскоре они исчезли за углом.

«Неблагодарный», — с горечью и обидой подумала Серафима и отошла от окна.

Кайгородов расстался с Неофитом у крыльца конторы. Поднявшись на ступеньки, он окинул взглядом Юрюзань. Вот заводской пруд, где он рыбачил с ребятами. Вот сад. Как он разросся, гуще стали кустарники, не видно дорожек, по которым он бегал когда-то. Улицы с прокопченными от дыма стенами — все это давно знакомо. Вот на пригорке дом Серафимы. Толкнув дверь, Кайгородов вошел в контору. Мейер встретил его сухо. В тот день он был не в духе. Пришла весть, что на проданное когда-то тайком от наследников Мясникова железо наложили арест, а это грозило большой неприятностью. Виновником грозящей ему беды Мейер считал Сысоича. Недаром этот старикашка шныряет, как мышь, в архивах и шепчется со служащими. Просмотрев бумаги Кайгородова, Мейер процедил сквозь зубы:

— Ошшень рад. В Симбирске у Петра Сергеевича были?

— Вот его письмо, адресованное вам, — Кайгородов подал конверт с большой сургучной печатью.

Дурасов писал, что на совете наследников решено поручить поиски железных и медных руд заморскому выученику, крепостному Даниилу Кайгородову. Для пользы дела дозволить оному брать на поиски нужных ему людей по своему хотению. Приписать Кайгородова к Юрюзанскому заводу с присвоением ему звания обер-штейгера и выдать провиант: два фунта соли, пуд ржаной муки, а на платье и прочие расходы — пятнадцать рублей в месяц.

«Не жирно», — усмехнулся про себя Мейер и, посмотрев неласково на продолжавшего стоять перед ним штейгера, спросил:

— На совете наследников вы присутствовали?

— Да, я имел честь там быть, — скромно ответил Даниил.

— А мне вы доставите большую честь скорейшим выездом в тайгу, — поднимаясь со стула, заявил Мейер.

Откланявшись, Кайгородов вышел. Заметив расстроенное лицо молодого штейгера, письмоводитель, оформлявший его документы, спросил участливо:

— У Сысоича были? В боковушке он занимается, — служащий кивнул на маленькую комнатушку, — обязательно зайдите, — посоветовал он.

Старик принял Даниила с нескрываемой радостью.

— Вот и хорошо, что вернулся в свои края, — потирая зябнувшие руки, заговорил он оживленно, — своих ученых людей у нас мало. А для пользы дела они, ой-ой, как нужны. Немцам да бельгийцам что? Поднажили денежек и укатили за границу. Где остановился? — Даниил ответил.

— К родителям заезжал?

— Был.

— Стариков забывать не надо, — сказал он наставительно и подвинул Кайгородову табурет. — Давай, садись, рассказывай, чему учился.

Даниил обстоятельно рассказал о своей жизни в Германии.

— Вот бы немецкую ученость да нашу смекалку — скорее бы дело с заводами и рудниками пошло. У Мейера был? — заметив сумрачное лицо штейгера, Сысоич поднялся из-за конторки и подошел к юноше.

— Им, немцам, нелюбы русские-то грамотеи. Не по нутру. Сам должен понимать.

От Сысоича Кайгородов вышел повеселевшим.

«Нашлась хоть добрая душа здесь, в конторе, — подумал он. — И впрямь, что мне Мейер. Уеду в тайгу, буду искать руду».

Даниила потянуло на Шуйду.

«Может, из ребят кого-нибудь встречу. Может, с Ахмедом в тайге увижусь, — шагая по улице, думал он и, подойдя к дому Серафимы, в раздумье взялся за козырек фуражки. — Заглянуть разве? Зайду», — решил он и постучал в дверь.

— Данилушка! — Серафима с сияющим лицом встретила Кайгородова. — Наконец-то я тебя дождалась, — и провела гостя в комнату. Даниил огляделся. Все было знакомо. Большое овальное зеркало, старинный комод, стулья, стоявшие чинно возле стен, полукруглый стол. Портрет Мясникова в дорогой раме. Задержав на нем взгляд, Кайгородов с улыбкой произнес:

— Не забываете благодетеля.

— Висит, мне не мешает, — небрежно ответила Серафима и подумала: «Надо было убрать».

Ей показалось, что Даниил нарочно кольнул ее Мясниковым.

— Давно приехал? — стараясь замять неприятный разговор, спросила она.

— Вчера. А вы, Серафима Степановна, еще пригляднее стали.

Хозяйка довольно улыбнулась.

— Стареть начала я, Данилушка, — оглядывая мимоходом в зеркале свою статную фигуру, ответила она кокетливо и стала собирать на стол.

— Напрасно вы хлопочете, Серафима Степановна, обедать я буду у дяди. Слово Марфе дал, — заметил гость.

— Ничего, подождут. Садись за стол.

Наполнив стаканчики, она подняла один из них.

— Со свиданием.

Чокнувшись с хозяйкой, Даниил выпил. Серафима подвинула ему холодную телятину. После третьего стаканчика Даниил поднялся из-за стола.

— Домой пора.

— Никуда ты не пойдешь, — решительно заявила Серафима и, подойдя к дверям, повернула ключ и спрятала его за лиф. — Садись, — сказала она властно.

— Серафима Степановна, — Даниил опустил слегка охмелевшую голову на грудь.

— Что, Данилушка?

— Домой мне надо. Зачем закрыла дверь?

Серафима порывисто подошла к юноше, прижала к себе его голову и стала страстно его целовать. Казалось, в ней трепетала каждая жилка. Ее горячее дыхание пьянило Даниила, но он мягким, движением отстранил женщину.

— Серафима Степановна, гостем я буду завсегда, но твоим полюбовником никогда! — и, повернувшись, вышел через черный выход.

Домой Даниил вернулся пасмурный. На расспросы Марфы, обеспокоенной его видом, сослался на головную боль и, раздевшись, улегся в постель.

Утром Даниил долго плескался холодной водой из пузатого рукомойника, висевшего у крыльца, и освещенный вошел в избу. Марфа хлопотала возле печки. Неофит ушел уже на работу.

— Что, все еще голова болит? — участливо спросила она племянника, подавая полотенце.