— Что ж, приходи вместе с ним, лошадей достанем.

Заслышав скрип двери, Фрося шепнула:

— Жди, — и поспешно юркнула в калитку.

Даниил, прижавшись к плетню, как бы слился с темнотой ночи.

День для девушки прошел в мучительной тревоге. Ей было жалко родителей. Знала, что плакать будет мать, горевать отец. Хотя и суров он был с ней, но по-своему любил.

В тот день она была особенно нежна с матерью.

После обеда родители по обыкновению легли отдохнуть. Девушка долго маячила о чем-то с Дормидоном. Глухонемой одобрительно кивал головой, а когда она ушла в свою светелку, начал готовиться к отъезду.

Наконец спустились сумерки. Фрося сказала матери, что сходит ненадолго к подруге, и вышла на улицу, посмотрела последний раз на родной дом, вздохнула и ускорила шаги. Дормидон незаметно ушел раньше. На развилке старой дороги их уже ждал Даниил с Артемом. Кони взяли на крупную рысь; ночь спрятала беглецов в тайге. На вторые сутки они были у подножия хребта, недалеко от Зюраткуля.

…Глухонемой спустился с горы и начал что-то рассказывать Фросе.

— Он говорит, что видел в устье реки Большой Кыл дымок и предполагает, что там находится жилье Ахмеда, о котором ты сказывал, — пояснила она Даниилу.

Всадники тронули коней. Первой заметила приближение незнакомых людей Фатима. Разбудила мужа.

— Кто-то к нам едет.

Ахмед быстро поднялся, зарядил ружье и торопливо сказал:

— Спрячьтесь в лесу, — а сам выбежал из избы.

К устью реки не спеша спускались четыре конника.

Фатима с Файзуллой исчезли в густых зарослях черемушника. Ахмед притаился за большим валуном.

Впереди показался Дормидон, за ним Кайгородов и остальные всадники.

— Данилка! Друк! — поставив ружье к камню, Ахмед бросился навстречу приятелю.

— Якши, якши. Твой баба? — глаза охотника перешли с Кайгородова на Фросю.

— Моя, моя, Ахмед, — улыбнулся Даниил.

— Латна. Тапир Фатима зовем, мой парня зовем, мясо варим, маленько ашаем. Э-ой! — охотник стал звать жену с сыном.

Расседлав коней, путники уселись возле костра, над которым был подвешен таган с мясом. Фатима все еще пугливо смотрела на гостей и, лишь когда Ахмед рассказал ей о том, что это Даниил, который помог бежать ей из дома Афони, она впервые улыбнулась.

Сидя у костра, друзья беседовали. Недалеко паслись кони. Длительный переход достался им нелегко, и хозяева решили дать лошадям отдых.

Наутро гости в сопровождении Ахмеда стали подниматься на Уреньгинский перевал. Сначала тропа повела их по междугорью, сплошь покрытому густыми зарослями черемухи, малины и других кустарников. Кони с трудом пробивали себе путь через густые сплетения дикого хмеля и высокой, в рост человека, медвежьей пучки. Изредка попадались небольшие поляны, где из травы робко выглядывали синие и голубые венчики горечавки, белые ромашки и колокольчики. И чем ближе становилась граница леса, тем суровее была природа. Теперь уже встречались частые россыпи камней: серые, покрытые лишайниками, огромные валуны и мрачные шиханы.

Друзья поднялись на перевал. С его высоты открывалась неповторимая красота южноуральской тайги. Невдалеке высилась громада Сюги́. С запада, точно два брата-великана, стояли как бы на страже лежавшего внизу глубоководного озера горы Нукаш и Нургуш. Дальше к Бакалу в дымке летнего дня дремлет каменный исполин Иремель.

Настала минута прощания. Даниил положил руку на плечо опечаленного разлукой Ахмеда.

— Не горюй, Ахмед. Мы еще вернемся в горы.

— Ай-яй, Данилка, шибко тапир трудна. Однако смотри, — глаза охотника просветлели.

Высоко в небе стая птиц преследовала коршуна, державшего в когтях какую-то добычу. Птицы налетали на хищника со всех сторон, били его крыльями, взмывали вверх и вновь нападали. Коршун пытался защищаться, увертываясь от ударов, он то камнем падал вниз, то поднимался выше стаи и, наконец, обессиленный борьбой, выпустил добычу и скрылся за горой.

— Вот так и наша человек-та. Когда собирайся псе косяк — злой коршун гоням. Когда летам одна — коршун голова нам долбил. Уй-бай, шибка хороший примета. Дорога не забыл? — спросил он заботливо Даниила и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Спускайся Уреньга, едем деревня Мулдашево, потом Кундрава, потом Таянда, приезжал деревне Сафакулово, а потом куда хошь. Везде степь, — начал он перечислять пункты следования своих друзей.

— Прощай, Ахмед, — Даниил обнял своего друга. — Спасибо тебе за все.

— Давай обнимам, Данилка, — дрогнувшим голосом произнес Ахмед, — шибка большой друк. Жалко отпускать.

Поцеловав своего друга, Ахмед простился с остальными.

Кайгородов и его спутники начали медленно спускаться с перевала. На его вершине долго еще виднелась фигура охотника. Махнув ему картузом, Даниил повернул коня в обратную сторону Зюраткуля.

Вот и Уреньгинский скит. При виде знакомых построек у Фроси сдвинулись брови, она подъехала ближе к Даниилу.

— Не бойся. Теперь скит не страшен, — Даниил ласково посмотрел на Фросю. — Теперь нас с тобой никто не разлучит, — сказал он ей тихо.

Неожиданно девушка вскрикнула и прижалась теснее к Даниилу.

— Она! Ты видишь? Какие у нее страшные глаза. Даня, я боюсь.

Кайгородов посмотрел в сторону скитских ворот и от изумления чуть не выронил повод из рук. Он узнал Серафиму. Одетая во все черное, женщина стояла, перебирая пальцами лестовку[9].

Лицо Серафимы было бледно, но по-прежнему прекрасно. И когда Даниил, придерживая Фросю, поравнялся с ней, скитница подняла на них глаза. В них столько было муки, безысходной тоски, что Даниил, не выдержав, опустил голову и тронул коня за повод.

Всадники проехали мимо. Когда они скрылись за высоким частоколом, Серафима, превозмогая душевную боль, прошептала чуть слышно:

— Будьте счастливы, — и тихо побрела в свою келью.