Афоня с помощью жены снял с пьяного Мясникова сапоги и уложил его в постель.

— В кузницу-то поедешь? — убирая посуду со стола, спросила Серафима.

— А ты чо меня провожаешь? — угрюмо ответил Афоня. — С купцом шашни хочешь завести, — лесник недобрым взглядом окинул ладную фигуру жены.

— У купца башкирка есть, — спокойно ответила Серафима, перемывая чашки, — а меня корить нечего. Сам знаешь.

— Узнаешь вашего брата, гляди-кось, — зло усмехнулся Афоня. — Все вы на одну колодку сшиты. Манихвостка[2].

Серафима круто повернулась к мужу:

— Ты чо разаркался. — Хлопнув дверью, она вышла.

После ссоры прошло несколько дней. Афоня с женой не разговаривал.

Узнав о бегстве башкирки, Серафима предалась своим честолюбивым мыслям.

«Уехать бы на завод. А здесь живешь, как лисица в норе. К тебе никто и ты ни к кому. Лучше принять славу, чем жить в лесу. Свету белого не видишь. А Мясникову только сказать, купец слоутный, место для Афони на заводе найдет».

Серафима подошла к зеркалу, повернулась к нему боком и гордо откинула голову.

«Ревнует, ну и что ж, не ходи сорок за двадцать», — зло подумала она и занялась хозяйством.

Неожиданно на кордон снова приехал Мясников. Афони дома не было. Накануне рано утром он уехал в Первуху договариваться с мужиками насчет рубки леса. Ворота открыла Серафима, провела Мясникова в горницу и пока его работник распрягал лошадей, налила гостю браги.

— Со счастливым прибытием.

— Где Афоня?

— В деревню уехал, вернется только к вечеру.

Мясников осушил кружку до дна, крякнул, погладил бороду и, посмотрев через окно на двор, нет ли кого постороннего, подошел к хозяйке.

— Налей-ка вторую да сама выпей.

Выпили. И в тот же миг Серафима почувствовала, как сильные руки Мясникова обхватили ее за талию.

— Закрой дверь-то на крючок, шалый, — точно простонала она и замерла в его объятиях.

Вечером Серафима сказала купцу об исчезновении Фатимы. Он только махнул рукой.

— Ну ее к лешакам. Дикая. Убежала и ладно.

В сумерках приехал Афоня. Приветливо поздоровался с богатым гостем и косо посмотрел на жену. Серафима была спокойна, всячески старалась угодить мужу и гостю. Иван Семенович пил мало, он, казалось, весь был занят какой-то думой.

— Вот что, Афанасий, дело у меня к тебе есть. Барочник мне нужен. Переезжай ко мне на юрюзанский завод. Весной и летом будешь железо отправлять на барках по Белой и Каме, зимой лежи на полатях и получай денежки. Кладу я тебе двадцать пять рублей в месяц. Дом в Юрюзани пособлю построить. Ну, там амбары и все прочее. Поправишься — вернешь деньги. Не поправишься — так живи. По рукам, что ли?

Афоня прикинул: триста рублей в год. На барках можно и свой товаришко провезти в Нижний, но для видимости поломался.

— Не знаю, что делать. Дом-то, поди, дорого обойдется. Надо с бабой посоветоваться, — ответил он как бы неохотно.

— А у тебя своей головы нет, что ли? Утре скажешь.

Мясников стал укладываться в постель.

Сидя в избе, Афоня спросил хлопотавшую возле печки Серафиму.

— Слышала, Мясников чо баял?

— Слышала, — равнодушно ответила жена и, ухватив корчагу, стала вытаскивать ее из печки.

— Ну и как? — Афоня испытующе посмотрел на Серафиму.

— Решай сам, мое дело бабье — куда иголка, туда и нитка.

Ответом жены Афоня остался доволен.

«Не шибко рвется на завод», — подумал он. Последние сомнения исчезли.

— Ладно. Поедем в Юрюзань, — прихлопнул он ладонью по столу и вышел посмотреть коней.

Оставшись одна, Серафима удовлетворенно улыбнулась.

Данилка лежал на холме, с которого хорошо был виден Катавский завод. Ему хотелось сейчас же спуститься и бежать. Отцовский дом был так близко… Но голос благоразумия взял верх, и Данилка решил дождаться темноты.

Как только сумрак окутал завод, подросток, чутко прислушиваясь, стал пробираться задами к своей избе. На стук вышла мать; узнав сына, торопливо впустила его в избу.

— Слава богу, наконец-то. Куда ты от Афони-то утек? — спросила она с укоризной. — Как сквозь землю провалился, — продолжала она. — Пришлось идти одной. Давай поешь, — заботливо сказала она и стала собирать на стол.

— А тятя где? — оглядывая избу, спросил Данилка.

— На работе, — вытаскивая горшок с горячими щами, ответила мать.

Беглец уселся за стол.

— Опять лоб не крестишь, чистый мухамет стал, — проворчала она и, нарезав хлеба, подвинула тарелку сыну. Усевшись рядом с ним, подперла подбородок рукой и с нежностью стала смотреть на сына.

Насытившись, Данилка подробно рассказал об Ахмеде и Фатиме.

— Да ведь ты мог упасть с крыши-то, а тут бы тебя собака сцапала. Давай ложись спать, — заботливо сказала мать, видя, что сына одолевает дремота.

Данилка так крепко уснул, что не слышал, как пришел отец.

В то время, когда Данилка спал, отец с матерью решали его судьбу.

— В Катаве ему оставаться нельзя. Увидят и опять пошлют на рудник, а там могут забить насмерть, — говорил отец.

— Что делать? — Федосья вопросительно посмотрела на мужа.

— Пускай поживет пока дома, а потом отправим в Юрюзань к Неофиту. Детей-то у них нет, они прошлым летом звали Данилку к себе.

Неофит был мужем старшей сестры Федосьи, Марфы, он работал на Юрюзанском заводе магазинером.

— И то правда, — обрадованно заговорила мать, — Марфа-то с охотой возьмет Данилку. Уберегет, а Неофитушка всегда был добрый к нему. Проживет денька два-три дома и отведу к сестре, — продолжала она. — Спокойнее там будет.

— Вставай, сынок, — видя, что Данилка поднял голову с подушки, сказала мать.

— Тятя пришел, — радостная улыбка озарила лицо Данилки.

— Ну, рассказывай, как бросил мать в тайге? — с суровой лаской заметил отец и привлек сына к себе.

Данилке пришлось повторить свой рассказ.

— Ладно, — выслушав сына, отец кивнул головой на стол, — садись, пей молоко. На улицу пока не показывайся. Понял? А я отдохну, — усталой походкой он направился к голбчику.

Первый день для Данилки прошел незаметно. Правда, ему хотелось повидать знакомых ребят, которые еще остались на заводе, но, помня наказ отца, за ворота не выходил. Так прошло два дня. На третьи сутки он отправился с матерью в Юрюзань. Вышли они рано утром. До окраины поселка их провожал отец. Крепко поцеловал сына и сказал на прощанье:

— Слушайся Марфу и Неофита, — оглядываясь, он понуро побрел обратно к заводу.

Данилка с матерью шли больше окольными путями, сторонясь проезжих дорог. На второй день в сумерках добрались до завода.

Марфа Матвеевна приняла их приветливо:

— Пускай живет Данилко у нас. Веселее будет. С приказчиком-то Неофит ладит. Парня сохраним.

— Давненько у нас не были, а мы уже с Марфой к вам собирались. Ишь, как вытянулся, — похлопал Неофит по плечу Данилку. — Настоящий парень стал.

— Парень-то парень, да приходится прятать его.

Федосья подробно рассказала Неофиту о Данилке.

— Значит, ты как колобок: от волка ушел, от лисы ушел, а от медведя мы как-нибудь убережем. — Неофит зажал в кулак свою бороденку и лукаво посмотрел на племянника. Данилке от слов Неофита стало на душе как-то теплее, не так пугала разлука с родителями.

Осенью Афоня с Серафимой перебрались в Юрюзань. Афоня построил дом на пригорке, недалеко от завода. Ждали на новоселье Ивана Семеновича, который должен был вернуться из Сатки. Юрюзанским заводом управлял в то время Густав Адольфович Мейер, немолодой немец, прибывший когда-то в Россию из Саксонии. Литейное дело знал назубок. Отчеты Мейер отсылал аккуратно, плавка чугуна шла своим чередом, и завод в Юрюзани работал бесперебойно. Мясников был доволен своим управляющим и в Юрюзань заглядывал редко.