Задыхаясь, Сысоич подбежал к Гурьяну и с силой ударил его палкой по голове. Тщедушное тело старика, казалось, все тряслось от гнева.

— Лютовать вздумал! — второй удар заставил Гурьяна попятиться к дверям. — Галиться над ребятами, варнак ты этакий.

Защищаясь от ударов, которые продолжал наносить ему Сысоич, Гурьян запнулся о порог и упал. Старик в сердцах еще раз стукнул его палкой и крикнул:

— Вон отсюда, чтоб духу твоего не было на Шуйде!

Гурьян тяжело поднялся и, потирая ушибленную коленку, сказал угрюмо:

— Уйти-то я уйду, только как бы пожалеть тебе об этом не пришлось.

— Вон отсюда, бродяга! — Сысоич застучал палкой об пол. — Стращать меня вздумал. Опять потянуло на мокрое дело. Знаю тебя.

Гурьян, тяжело ступая, зашагал по склону Шуйды. Через несколько минут он как бы слился с темнотой. Сысоич вернулся в казарму.

— Ребятушки, — обратился он к присмиревшим подросткам, — ложитесь спать, а завтра с богом за работу, пошлю другого надзирателя. Будет полегче. Да и родителям накажу, чтоб побывали.

Сысоич направился по дороге на кордон.

— Если хозяин станет спрашивать про меня, скажи, что заскучал, мол, старик и уехал на завод, — говорил он леснику и, взяв у него лошадь, отправился в Юрюзань.

«Кого же послать на рудники? — думал он всю дорогу. — Неофита? Правда, мужик грамотный, но характером слабоват. Не справится. Кажется, осенью из-за границы должен приехать свой штейгер? Помню, покойный Иван Семенович говорил про одного из них. Кайгородов, что ли? Его и поставим на Шуйду. Но сейчас кого-то там надо иметь. Схожу к отцу Василию. Здешний народ он хорошо знает».

Приехав в Юрюзань, Сысоич чуть отдохнул и сразу же пошел к попу. Попа он застал за самоваром. Отец Василий вышел из-за стола и, протягивая руки гостю, прогудел:

— На старости лет балуюсь чайком, садись с нами за стол, — пригласил он старика. — С моей попадьей Феоктистой, знаю, встречался, а вот вдовицу Серафимию, должно, зришь впервые, — сказал он, показывая на Грохотову.

Старик внимательно посмотрел на красавицу, о которой слышал раньше, но вида не подал.

Старик принялся за чай. Пил он сосредоточенно, обтирая лысину большим платком, лежавшим у него на коленях. Мать Феоктиста, напоив гостя чаем, вышла с Серафимой в соседнюю комнату.

— Посоветоваться к тебе пришел, — начал осторожно Сысоич и скосил глаза на открытую дверь, за которой слышались голоса женщин.

— Был я на рудниках, видел там работу, — продолжал он. — Сам знаешь, руда для завода — что хлеб для человека и святой церкви благосостояние. Чем богаче завод, тем лучше живет приход. Скажу тебе, — Сысоич ближе подвинулся к хозяину, — на руднике мне надо человека башковитого поставить. Чтоб польза была от него всем. Нет ли у тебя на примете?

— С управителем не говорил? — спросил в свою очередь отец Василий.

— Что управитель? Он только об одном думает: как бы свою мошну набить и домой укатить. Но ведь мы с тобой — русские, должны заботу иметь о заводах. А иноземцы, что им? Работают заводы — ладно, заглохли — еще лучше.

— А хозяин? — отец Василий вопросительно посмотрел на гостя.

— Хозяин? Ему только гули до погули, а там хоть трава не расти. — Сысоич помолчал. — Вот я и пришел к тебе за советом, кого послать на рудники? Хотя бы до осени. Видишь ли, какое дело… Покойный Иван Семенович отправил за границу учиться шесть человек. Все они должны вернуться к Покрову. Писали оттуда, что прилежны к наукам и будет польза от них большая железному и рудному делу.

Не замечая показавшейся в дверях Серафимы, старик продолжал:

— Хвалят шибко Данилку Кайгородова. Будто сами учителя дивятся ему, сколь он способен в науках. Берг-коллегия хотела оставить себе Кайгородова, но хозяин согласия не дал. Велел непременно выезжать в Юрюзань.

Слушая старика, Серафима прислонилась-к косяку.

Вскоре женщина ушла домой. Ей хотелось побыть одной. Она поднялась на крыльцо своего дома и, облокотившись на перила, задумалась.

— Только бы дождаться. Все отдам тебе, любимый.

Женщина изнемогала от сомнений. Она понимала: нет никакой надежды на взаимность — Даня так молод, но она ничего не могла с собой поделать. Это было единственное, ради чего стоило жить.

— Съезжу в скиты, к старцам, помолюсь, а там… — Серафима закрыла глаза, — будь что будет, — и, решительно толкнув дверь, вошла в дом.

По совету отца Василия Сысоич определил надзирателем рудников вместо Гурьяна бывшего кричного мастера Автомона Лупановича Усольцева. Славился он когда-то как лучший литейщик, но, потеряв руку на работе, жил теперь на свои маленькие сбережения. Ехать на рудники большой охоты у Автомона не было, но и сидеть без дела не хотелось.

— В рудничном деле я разбираюсь плохо, — говорил он Сысоичу, — но, может, попривыкну.

— Твое дело только смотреть, чтоб на пожоги вместо чистой руды породу не складывали, да за батами гляди. Дай им только палец, так они последнюю руку у тебя отхватят. Народ таежный, — усмехнулся Сысоич.

— Знаю, — мужики прижимистые. Дешевле рубля не буди. Но как-нибудь справлюсь, — отвечал Автомон.

Вскоре за Усольцевым потянулись на рудники оставшиеся без дела работные люди. Сысоич всячески помогал им в отъезде. Знал, что лучший железняк уходит уже далеко в землю и добывать его ребятам не под силу.

Возле старой казармы выросли новые дома и прямой улицей потянулись по склону Шуйды. В тайге вырос поселок Рудничный.

Дурасов и Мейер по-прежнему проводили все время на охоте и в заводские дела не вмешивались. Сысоич был доволен.

— Пускай себя тешат рябчиками да тетеревами. А с заводом и рудниками как-нибудь один управлюсь.

В горах вместо старой таежной избушки был построен небольшой охотничий домик. Дурасов с Мейером изредка наведывались на завод и, пополнив запасы провизии, возвращались обратно. Густав Адольфович всячески потакал хозяину в его причудах. Одно беспокоило Мейера: старый мясниковский слуга каждый день суетился то на заводе, то в конторе, вел какие-то разговоры в своем флигеле с Неофитом и барочниками. Была поднята вся заводская отчетность за последние два года, и в один из летних дней Сысоич после долгих поисков положил в карман документ, подписанный Мейером о тайной продаже большой партии железа уфимскому купцу Виденееву. Боясь «вспугнуть дичь», старик, не доверяя Дурасову, с большой осторожностью повел дело сам. Немец был настороже.

— О, это старый лис, — говорил он жене в один из своих приездов на завод. — Его нужно остерегаться. Дурасов что? Пхе! — Густав Адольфович презрительно махнул рукой. — Большой младенец.

Назначение Усольцева на рудник вывело из равновесия Мейера, и он пожаловался Дурасову:

— Сысоич начинает забывать, что на заводе есть хозяин.

Петр Сергеевич, прищурив левый глаз, долго смотрел через ружейный ствол на солнце и наконец лениво спросил:

— В чем дело?

— Старик без нашего ведома назначил на рудники нового надзирателя.

— Ну и что? Пускай занимается заводскими делами. Посмотри-ка, мне кажется, что Фролка вычистил плохо.

Мейер мысленно выругался и взял из рук Дурасова ружье.

…Под напором ветра глухо шумела тайга. Роняла листья черемуха, обнажались кустарники и поблекли травы. Сыро и холодно. В тоскливом безмолвии тайги глухо плескались о камни торопливые волны реки. Осенняя печаль лежала на всем: на могучей лиственнице, которую, точно саваном окутывал туман, на красавице пихте, на запоздалых цветах, горестно припавших к земле. Унылая, хватающая за сердце картина.

В один из таких дней Серафима увидела из окна дорожный возок, который с трудом тащила по липкой грязи пара усталых коней. Возница, лениво помахивая кнутом, безучастно смотрел по сторонам, обращаясь порой к седоку, одетому в кафтан немецкого покроя. Возок повернул в переулок, где стоял дом Неофита. Серафима поспешно протерла запотевшее окно рукой и припала к стеклу. Лошади остановились у ворот дома магазинера. Соскочив с сиденья, приезжий энергично постучал. На стук вышла Марфа и, всплеснув радостно руками, повисла на его шее. Серафима в глубоком волнении отошла от окна. Машинально подойдя к зеркалу, она поправила волосы.