— Ты, Иван Борисович, к моим заводам близко не стройся. Урал большой, места хватит нам обоим. Как у тебя с народом? — спросил он купца.

— Купил несколько деревень в Пензенской и Орловской губерниях для Белорецкого завода. В Катав и Юрюзань посылаю мужиков и баб из Рязанской, Тамбовской и Смоленской. Не знаю, как дотянутся до Урала, обессилели, год неурожайный. Какая была скотина, прирезали. — Вздохнув, Иван Борисович продолжал: — Если доберется до места хотя бы половина, и то, слава богу, убытка большого не будет. Народ почти даровой.

— А с беглыми и раскольниками как думаешь поступить? — вельможа пытливо посмотрел на Твердышева.

Иван Борисович усмехнулся в седую бороду:

— На полатях не пролежат. Огненное да солеваренное дело крепких рук требуют. Как-нибудь управимся. Ох-охо, грехи наши тяжкие. Забот много. Всяк норовит околпачить.

Спрятав купчую, Иван Борисович стал прощаться.

— Похоже, переплатил я тебе за земельку, но как-нибудь наверстаю в другом, — притворно вздохнув, Твердышев взялся за картуз. — В нашем деле приходится каждую копейку беречь, — сказал он степенно и, поклонившись хозяину, вышел.

«Неспроста эта старая лиса явилась», — подумал Строганов, но посмотрев на пачку денег, переданных ему Иваном Борисовичем за покупку лесного участка, успокоился.

Через несколько дней после сделки с Твердышевым из Троицко-Саткинского завода прискакал на взмыленных лошадях заводской управитель — Фатей Карпович Кошкаров. Не переодеваясь, он поспешно вошел в хозяйские апартаменты и заявил с порога:

— С радостной весточкой вас.

— А что? — лениво спросил сидевший в глубоком кресле Строганов.

— На Зяр-Кускане и Шуйде найдены богатейшие запасы железной руды.

Вскочив с кресла, Строганов забегал по комнате.

— Старый плут! Мошенник! — Вспомнив недавнюю сделку с Твердышевым, начал ругаться барон. — А ты-то где был? — подбежав к испуганному управителю, Строганов энергично встряхнул его за шиворот. — Проворонил руду, разиня! Я ее продал Твердышеву.

Дав пинка Кошкарову, разъяренный хозяин крикнул:

— Вон, чтобы духу твоего не было!

…Мясников прожил в Симбирске несколько дней и, несмотря на уговоры жены, стал собираться на заводы. Твердышевы не задерживали зятя.

— Поезжай, в добрый час. Без хозяйского глаза там плохо, — говорил ему Иван Борисович. — Железо надо отправлять в Нижний Новгород на ярмарку. А то как бы Мосолов вперед нас не выскочил, — заметил он озабоченно. Помолчав, старший Твердышев продолжал: — Мы с брательником думаем в Нижний съездить. Вот жалко, со здоровьем у Якова плоховато. Кашляет. Не знаю, выдюжит ли дорогу, — высказал он Мясникову свое опасение о брате. И, посмотрев по сторонам, нет ли кого лишнего, наклонился к уху Мясникова:

— Примечаю я, что Аграфены-то муженек за арфистками все больше глядит, чем за делом. Деньгами швыряет без разбора. Пугнул бы ты его, Иван Семенович.

— Жаловалась мне она, — сумрачно произнес Мясников, — да поймать его, брандахлыста, не могу. Гуляют вместе со Степкой за Волгой. Вырастил змейку на свою шейку, — вспомнив про сына, сказал он сердито. — Растет балбесом, от дела бегает, как черт от ладана.

— На заводы бы послать их надо, — заметил Твердышев, — может, образумятся.

— Попытаюсь, — согласился Мясников, — но боюсь, как бы и там куролесить не стали.

— Приставь надежных людей, чтоб охальства не допускали, — сказал Твердышев зятю и, прощаясь с ним, заметил: — Железо посылай ко мне, запрос есть от англичан. Сколько его там будет?

— С Катава можно отправить тысяч семьдесят.

— Ну, с богом. В случае какой заминки, шли гонца.

Иван Борисович поцеловал зятя и, проводив его до крыльца, вернулся в свою комнату.

…Переезжая на пароме через Волгу, Иван Семенович еще с середины реки заметил на противоположном берегу какую-то странную процессию.

«То ли хоронят кого, то ли свадьба», — подумал он, вглядываясь в толпу. Чем ближе подъезжал Мясников к берегу, тем сильнее багровело его лицо.

Окружив по бокам ярко убранную телегу, пьяная ватага, оглашая воздух непристойными песнями, кружилась в дикой пляске.

Возле большой деревянной кадки, стоявшей на телеге, размахивая пустым ковшом, что-то орал полуодетый человек. У ног пьянчуги, распустив волосы, расположились в свободной позе несколько женщин, одетых в прозрачную одежду, с венками на головах. На передке правил лошадью второй мужчина. Вместо обычной одежды на нем висела перетянутая тонким ремешком козья шкура. Пьяная компания устремилась к берегу, стараясь попасть к парому, который подходил уже к причалу. Приглядевшись к виночерпию, Иван Семенович узнал в нем своего сына Степку. На козлах сидел зять Дурасов.

— Ах, сукины дети, что придумали. Тьфу! — Мясников плюнул и, попросив батожок у стоявшего рядом с ним странника, не торопясь вышел на берег.

Пораженные неожиданной встречей, Степка и Дурасов ошалело смотрели на приближавшегося к ним Мясникова. Первым пришел в себя Степка. Соскочив с телеги, он, выделывая кренделя, пошел навстречу отцу.

— Богоданный тятенька, — начал было он, но получив резкий удар по спине, взвыл от боли. — Родитель, зачем драться при народе! — Почувствовав второй удар, Степка опустился на колени.

— Тятенька, мы с Петром сцену «Вакханок» репетируем, — взмолился он.

Бросив Степку, Иван Семенович подошел к зятю и, вытащив его за ноги из-под телеги, куда он заполз со страха, с наслаждением огрел Дурасова батожком.«Вакханки» с визгом разбежались по берегу. Какой-то мужичонка из свиты Дурасова пытался ухватиться за батожок Мясникова, но получив пинок, кубарем скатился с берега.

Ехавшие на пароме торговые людишки, глядя, как расправляется Мясников с сыном и зятем, надрывались от смеха.

Умаявшись, Иван Семенович, садясь в тарантас, крикнул сыну и зятю:

— Штоб этой дури больше не было, стервецы! — И, смягчившись, произнес: — Через неделю выезжайте на заводы. Пора за дело приниматься.

Пара лошадей дружно взяла на крупную рысь и исчезла за поворотом.

После приезда из Симбирска у Мясникова забот было много. Рудники на Шуйде и Иркускане требовали рабочей силы. С покупкой крестьян в центральных губерниях дело затянулось. Иван Семенович решил послать на рудники подростков.

Мясников вместе с Гурьяном метался по заводам, где с помощью приказчиков отбирал крепких ребят на руду. Работать киркой, лопатой, а где и ломом может всякий. Был бы хороший надзиратель. Убежать с Шуйды они не могут. Кругом на сотни верст глухая тайга.

Недели через две удалось набрать около двухсот подростков и под командой Гурьяна отправить вместе с каменщиками на Шуйду.

Мясников не ошибся, поставив во главе рудного дела бывшего каторжника. Правда, Гурьян для вида поломался.

— Что я понимаю, избавь лучше меня, Иван Семенович, от этой обузы, — говорил он хозяину.

— Понятие там одно: не выполнил парнишка уротчину — пори. Выжимай все из них. Сам, поди, видел, сколько камня там лежит, знай только дроби да просеивай — и вся твоя забота. А руду на заводы мужики доставят. Как Ахмедка? — спросил он неожиданно.

Гурьян поскреб пятерней затылок, потоптался на месте и, подняв глаза к потолку, произнес со вздохом:

— Убег.

Иван Семенович вскочил с лавки.

— Как убег?

— Приказчик Кузьма Ксенофонтович распорядился отправить Ахмедку на дальний курень. А дорогой, возле Шуйды, тот сбежал.

— Но ты-то, олух царя небесного, где был?

— Отправлял ребят на рудники.

Иван Семенович плюнул.

— Черти окаянные, чтоб вас холера взяла, — выругался он.

Опустив голову, Гурьян вышел.

Оставшись один, Мясников долго не мог успокоиться. «Правда, башкирин теперь не опасен. Строгановская бумага о покупке Шуйды — в надежном месте. Но как быть с Фатимой?..»

Перед отъездом Мясникова в Симбирск на завод приехал за обещанными подарками Шарип с Фатимой. Отвели им малую избу, стоявшую во дворе управительского дома, где жил Иван Семенович.