Наступила ночь. Данилка осторожно обошел серое здание казармы и, когда рудник оказался далеко позади, подросток побежал к кустарнику, где ждал его Ахмед.

— На, поешь, — подавая хлеб беглецу, сказал Данилка и, усевшись возле своего нового знакомого, стал наблюдать за быстро исчезающей краюхой хлеба.

— Ты, поди, пить хочешь? — не дожидаясь ответа, Кайгородов содрал с дерева бересту и, сделав из нее подобие стакана, быстро спустился к ручью. Когда Ахмед утолил жажду, Данилка вытащил напильник и снял ему кандалы.

Из-за Шуйды поднималась луна. Залила мерцающим светом тайгу и осветила фигуры двух людей: молитвенно склоненного башкира и русоголового подростка, который смущенно слушал быструю речь беглеца. В ней звучала клятва верности Данилке и ненависть к хозяину тяжелых камней.

Перед рассветом друзья расстались. Один из них осторожно крался вдоль просеки на Катав, второй, опустив голову, медленно шел к рудничной казарме.

Неожиданно умер старший Твердышев.

После его смерти Иван Семенович оказался полновластным хозяином восьми заводов на Южном Урале. По указу сената ему было предоставлено право приписывать к заводам крестьян окрестных деревень.

Когда вышел сенатский указ, баты, как их обычно звали заводские, пошумели и смирились с новой повинностью. Те, кто имели несколько лошадей в хозяйстве, не так страдали от вывозки руды на заводы. Плохо было однолошадникам: хозяин платил с пуда, и на одной лошади даже на хлеб не заработаешь.

Нарастало глухое недовольство порядками, которые ввел Мясников. Особенно резко оно проявилось в деревнях Первухе и Меседе. Там большинство батов отказалось возить руду на заводы. Узнав об этом, обеспокоенный Иван Семенович выехал с отрядом казаков в непослушные деревни. В Первухе собрали сельский сход и главного зачинщика Никиту Грохотова выпороли.

С помощью казаков порядок в деревне был восстановлен. Мясников в сопровождении нового подручного по прозвищу Сенька-Хват выехал в Катав. Работал Сенька когда-то на заводе каталем. Это был лихой малый, драчун и забияка. Поблескивая черными озорными глазами, он вьюном вертелся перед мастером, всячески угождая ему. Иван Семенович по совету мастера приблизил Сеньку к себе. Тот скоро вошел в свою холуйскую роль: песню спеть — споет и спляшет, выпороть кого — только глазом моргни, ножиком пырнуть — за Сенькой дело не станет. Новый слуга был для Мясникова настоящей находкой. Ни одна хозяйская поездка не обходилась без Сеньки.

Проехав просеку, ведущую на Юрюзань, Иван Семенович повернул коня на кордон, к Афоне. Сенька последовал за ним. Тропа пошла в гору, кругом стояли могучие лиственницы; чередуясь с сосняком, они мохнатой шапкой лесов одели вершины хребтов. Лошади пошли тише. Порой попадались маленькие валуны, обросшие мхом, коряги и бурелом.

Мясников пытливо вглядывался в едва заметную тропу, стараясь не сбиться с пути. Скоро перевал. Иван Семенович сидел в седле, бросая порой взгляды по сторонам. Ехавший сзади Сенька дремал. Вот и вершина перевала. Еще версты две, а там жилье лесника. Первым начал спуск Мясников. Натянув поводья и слегка откинув назад свое грузное тело, он ехал не спеша. Между тем опасность была близка…

Скрытый деревьями, прислонившись к шихану, с казаргой в руках стоял Ахмед. Он пристально следил за спутниками и, когда лошадь Мясникова вместе с хозяином показалась из-за поворота, башкир, подняв казаргу, натянул тетиву. Твердая, как железо, глиняная пуля ударила в козырек мясниковского картуза, сорвала его с головы хозяина. Выхватив револьвер, Иван Семенович выстрелил в сторону шихана. Вторая пуля из казарги больно царапнула щеку, и Мясников открыл беспорядочную стрельбу. Сенька поспешно соскочил с лошади и кинулся к шихану. Но там уже никого не было.

После встречи с Данилкой Ахмед на следующую ночь пробрался на Шуйду в поисках Фатимы, но ничего, кроме опустевших двух-трех изб и кучи золы, не обнаружил. Тархан откочевал неизвестно куда. Исчезла и Фатима. И Ахмед облюбовал себе место в глухом овраге, недалеко от деревни Первухи. Устроил шалаш, покрыл его сверху корой лиственницы и с помощью Данилки, с которым он продолжал встречаться, достал нож, кремень и котелок для варки пищи. Казаргу он сделал сам.

Удерживало здесь Ахмеда чувство мести к Мясникову, который обманом завлек его в Катав и заковал в кандалы. Близость рудников и дороги пугали, но все же время от времени он выходил к дороге. И вот однажды, заслышав цокот копыт, он поспешно спрятался за шихан. Вскоре показался небольшой отряд казаков во главе с Мясниковым, который направлялся к Первухе. Стрелять было бесполезно. Вечером, пробравшись задами в деревню, Ахмед увидел на площади большую толпу батов, угрюмо смотревших, как пороли Никиту. Из отрывочных разговоров крестьян он понял, что казаки останутся в деревне на несколько дней.

Ахмед терпеливо ждал, когда Мясников поедет обратно в Катав и целыми днями сторожил у шихана. Наконец долгожданный час настал. Как только показался Мясников, ловко пущенная из казарги пуля ударила в козырек стеганого картуза, и это спасло заводчика. Видя, что вторая пуля попала в Мясникова, Ахмед скрылся.

Жизнь на руднике шла своим чередом. Подростки поднимались рано. Кружка воды, кусок ржаного хлеба с луком, и ребята, разбившись на группы по четыре человека, принимались за работу. Грязные, оборванные, исхудалые от непосильной работы, они по выходе из казармы тесно жались друг к другу, не спуская испуганных глаз с пьяного Гурьяна. Пропуская мимо себя ребят, идущих на работу, он то и дело взмахивал плетью.

— Душа из вас вон, чтобы камень был на пожогах. Кто не выполнит, драть буду беспощадно, — грозил он подросткам. И так каждый день. Некоторые из ребят не выносили такой жизни и убегали.

Кругом лежала тайга с каменными громадами гор, узкими темными ущельями, сплошь заросшими густым непроходимым лесом.

…Как-то на рудники пришла мать Данилки — Федосья. Поднялась на выработку и, увидев Гурьяна, сидевшего на пеньке с трубкой в зубах, подошла к нему, низко поклонилась и промолвила:

— Мне бы сыночка повидать, Данилу Кайгородова.

— Убег, стервец, в тайгу, — сплевывая, сказал тот равнодушно.

В широко раскрытых глазах женщины сначала промелькнула растерянность, затем испуг. Она едва слышно спросила:

— Стало быть, не увижу его?

Гурьян поднялся с пенька и, не глядя на женщину, тяжело зашагал к казарме.

Перебирая узелок в руках, Федосья тихо побрела вдоль рудничных ям.

Навстречу ей шел подросток. Она едва узнала Артемку Рогачева, дружка Данилки.

Артемка опасливо посмотрел на широкую спину Гурьяна, который не торопясь шел к казарме, и зашептал:

— Данилка убег в тайгу с башкирином, — оглянувшись, он продолжал: — Гурьян начал пороть Данилку чуть не каждый день, да и работы стал наваливать на него все больше. Позавчера начал опять стегать, а откуда ни возьмись появился башкирин да как пустит в Гурьяна из казарги, так тот взвыл и схватился за глаз. А Данька в суматохе и убежал. Он, тетя Феня, жив. Днем на рудник не показывается, а ночью иногда приходит. Мы с ним хлебом делимся. Все ребята жалеют Даньку. — Помолчав, Артемка продолжал: — Я знаю, где он прячется. Ты иди на сверток, где дороги расходятся, а как только стемнеет, я к тебе прибегу и вместе пойдем к Даньке. Он недалеко.

Женщина вздохнула с облегчением.

— На, поешь.

— Я потом, — поспешно ответил Артемка и, спрятав хлеб за пазуху, полез в яму.

Окинув взглядом рудник и разбросанные по нему в беспорядке выемки, Федосья стала спускаться по северному склону Шуйды. Вот и развилка. Женщина опустилась на траву и стала ждать Артемку. Наступал вечер. Розовый закат, охватив полнеба, начал медленно угасать. Показались звезды. Стало прохладно. До слуха женщины донеслись чьи-то легкие торопливые шаги.