Грязнов — худой, длиннобородый, с неспокойными глазами, одетый в чекмень и шапку, опушенную лисьим мехом, с пристегнутой с боку шашкой, молодцевато сидел на поджаром башкирском скакуне. Со своей армией он остановился недалеко от Челябы в деревне Першино. Здесь к нему после нескольких дней тяжелого похода и явился Кайгородов со своим отрядом.

— Прибыл? — спросил он Даниила слегка глуховатым голосом. — Сказывал мне про тебя Иван Степанович, будто ты немецкую речь и письмо разумеешь?

— Маракую маленько, — скромно ответил Кайгородов.

— Ладно, — Грязнов потер руки, — сколько людей привел?

— Побольше сотни.

— Давай устраивайся на ночь, а вечером зайдешь ко мне. С вами, ребята, — повернулся он к Артему и Варфоломею, которые прибыли вместе с Кайгородовым, — поговорю на особицу. Идите отдыхайте с дороги.

Оставшись один, Грязнов опустился на колени перед иконой. Только занес руку ко лбу, чтобы перекреститься, как в дверь постучали.

— Ково там несет? — поднимаясь с пола, сердито спросил он.

Перед ним стоял молодой офицер в форме казачьих войск.

— Кто такой? — насупился Грязнов.

— Хорунжий Оренбургского казачьего войска Невзоров, — четко ответил пришелец.

Иван Никифорович подозрительно оглядел незнакомого офицера.

— Зачем пожаловал?

— Желаю служить законному государю нашему.

— Откуда явился? — уже мягче спросил Грязнов.

— Из Челябинской крепости.

— Ну, садись на лавку, рассказывай, что там делается?

— Что сейчас делается в крепости — не знаю, но вчера день для нас был жаркий, — усаживаясь, бодро заговорил Невзоров, — маленько помяли воеводу да еще кое-кого, но допустили промашку.

— Постой, постой, дай разобраться, — перебил хорунжего Грязнов, — народ там поднялся, что ли?

Невзоров подробно рассказал о неудачном восстании в крепости.

— Так, говоришь, пушки-то без охраны оставили?

Пришелец молча кивнул головой.

— Как же это так, — произнес сокрушенно Иван Никифорович. — Пушки самое главное. Без артиллерии какая война.

— Ваше высокоблагородие, разрешите мне штурмовать крепость, — поднимаясь с лавки, пылко произнес Наум.

— Ишь ты, какой горячий, — усмехнулся Грязнов. — А насчет моего высокоблагородия — ты это слово оставь. Кто твой отец? — спросил он неожиданно.

— Мельник.

— Ну и я одно время чином был не выше. Ежели его императорское величество произвел меня в полковники, значит, заслужил. Но нутро-то осталось у меня мужицкое? Мужицкое. Теперь мы этих самых высокоблагородиев бьем? Бьем. Стало быть, и меня не конфузь. А насчет Челябы — кровь православную проливать напрасно не будем. Может, так сдадутся на милость божью и царя-батюшки.

Невзоров в недоумении пожал плечами и, простившись с Грязновым, вышел из избы.

Вечерело. Прибывшие к Челябе пугачевцы обложили крепость со всех сторон. Горели костры. Слышался разноязычный говор.

«Цыганский табор, а не войско. Эх, кабы мне все это в руки, навел бы порядок, а потом трахнул бы по Челябе, да так, что от нее щепки полетели бы», — объезжая отдельные группы пугачевцев, подумал Невзоров и, выехав на проселочную дорогу, подстегнул коня.

Вот и станица. Наум соскочил с седла и, привязав лошадь, энергично постучал в маленькое оконце небольшого домика, стоявшего на окраине. На стук вышел немолодой казак, узнав Невзорова, пропустил его в горницу.

Прошел час. В домах замелькали редкие огоньки. То собирались казаки на зов Невзорова. Наум волновался: «Примкнут ли казаки к Пугачеву или останутся в стороне? — Шагая по комнате, он размышлял: — Сейчас или никогда. Все поставлено на карту. Мешкать нельзя. Де-Колонг может вот-вот нагрянуть на Челябу, и тогда все пропало. Да и поручик Пушкарев время не терял. Укрепил вал рогатками, заделал пробоины в стенах и выставил усиленную охрану на сторожевых башнях. Как это я сплоховал, оставил артиллерию без охраны? Не будь ошибки, Пушкарев не мог бы войти в Челябинск. Впрочем, когда толпа хлынула к винному складу, мне было нужно во что бы то ни стало остановить ее, и в суматохе я забыл про орудия», — начал оправдывать себя Невзоров.

…Решение круга было единодушным: выступить к Челябе. Ночью Наум Невзоров неожиданно появился с верными ему казаками под стенами крепости.

Между тем жизнь в лагере Грязнова шла своим чередом.

Сотня башкир, выпустив по крепости стрелы, рассыпалась за рекой. К стенам подтягивались пешие отряды, устанавливали пушки. Полковник Грязнов долго совещался со своими приближенными — брать крепость штурмом или послать увещевательное письмо воеводе. Остановились на последнем. Сотники разошлись по домам.

Стоял тихий вечер. Кайгородов, простившись с Артемом и Варфоломеем, которые уезжали на Тобол, направлялся к избе Грязнова. В сенках остановил его казак.

— У Ивана Никифоровича сидит Туманов.

Даниил вышел на крыльцо.

По улице шли, о чем-то разговаривая, группа пугачевцев. Бешеным галопом промчались куда-то всадники. С конца Першино показалась шумная толпа крестьян, она вела за собой на веревке двух каких-то канцелярских служек, одетых в изорванные мундиры. В соседней избе горланили пьяные голоса, затем из дверей вывалился клубок человеческих тел. В воздухе замелькали кулаки, слышалось кряхтение и отборная ругань. Мимо Кайгородова промчался на коне молодой всадник. Соскочив на ходу, он энергично начал разбрасывать пьяных по сторонам.

— Наум Андреевич, да мы што, да мы…

— Геть по местам! — раздался властный окрик, и бородачи неохотно поплелись обратно в избу.

Легко вскочив в седло, всадник бросил насмешливый взгляд на Кайгородова и повернул коня в переулок. За спиной Даниила раздался голос дежурного.

— Заходи.

Кайгородов открыл дверь. За небольшим крестьянским столом сидели полковник Грязнов и Григорий Туманов.

— Садись, — кивнул на лавку Иван Никифорович и погладил бороду. — Наши ребята задержали монаха с церковной кружкой. Он хотел было дать тягу, помяли его, значит, маленько, кружку отобрали, а в ней — вот это. Почитай, не по-нашему что-то написано.

Кайгородов углубился в бумагу. Письмо было на немецком языке. В нем на имя сибирского губернатора Чичерина сообщалось, что отряды генерала де-Колонга двигаются на помощь Челябе очень медленно и за малочисленностью гарнизона не исключена возможность падения крепости…

Даниил перевел письмо Грязнову. Тот посмотрел на Туманова.

— Что советуешь?

Туманов слегка побарабанил пальцами по столу.

— По-моему, тянуть нечего. Надо завтра же начинать приступ. Упаси бог, подойдет де-Колонг — тяжелее будет.

— А ежели попытаться еще раз им написать? — спросил Грязнов, — ведь убийства будет много.

Туманова возмущала нерешительность Грязнова. Но разве этого упрямца уговоришь? Как-никак, он полковник, сам царь-батюшка его пожаловал, значит, доверие к нему имеет. Да и ссориться теперь не время.

Туманов прошелся по избе.

— Смелому горох хлебать, а несмелому и щей не видать, — промолвил он как бы про себя.

Грязнов вскинул на него ястребиные глаза.

— Добрая наседка одним глазом зерно видит, а другим — коршуна. Так-то. Ежели ответа из крепости не будет, то с божьей помощью приступим к ней утре.

Туманов с Кайгородовым вышли из избы и разошлись по своим квартирам.

Ночью выпал снег. Прикрыл белым пухом изрытые конницей дороги, лег на крепостной вал и сторожевые башни. Ни звука. Тихо было и в пугачевском лагере, только где-то на окраине слышалась песня. Молодой голос грустно выводил:

Певец удалялся от лагеря все дальше и дальше. С ним улетала и песня.