Углежоги угрюмо зашагали к лесу и скрылись за деревьями.

В рудничных ямах с утра до ночи слышались глухие удары кувалд, стук железных ломов и мерное шуршание решет, просеивающих измельченную руду. Вот, толкая перед собой тяжелую тачку по наклонной доске, выходит из ямы молодой рудокоп. Напрягая силы, он медленно идет с ней на пожог. На одном из поворотов тачка неожиданно дала крутой крен, и просеянная руда хлынула на землю. Рудокоп испуганно оглянулся. К нему не спеша, тяжелой походкой приближался Гурьян. Бывший каторжник изменился мало. Только сильнее обросло волосами плоское лицо и с еще большей злобой сверлили рысьи глаза. Держа за спиной плетку, он подошел к подростку, и показывая на тачку, хрипло спросил:

— Просыпал? Порки захотел? Собирай руду, — уже яростно выкрикнул он и устрашающе потряс плетью: — Ну!

Подросток опустился на колени и торопливо стал подбирать просыпанную руду. Резкий пинок в грудь опрокинул его навзничь, вскрикнув от боли, рудокоп затих. На руднике наступила зловещая тишина. Затем раздались одиночные звуки кирок, и глухие удары кувалд, разбивающих камень. В сырых от почвенной воды ямах, как и раньше, продолжали свой непосильный труд подростки и юноши. Над Шуйдой светило яркое солнце, освещая рудничные ямы и лежавшего возле одной из них рудокопа. Тут же валялась опрокинутая тачка. Недалеко от нее на ветке боярышника, охорашивая пестрые крылышки, сидела какая-то пичужка. Посмотрела темными бисеринками глаз на мальчика, жалобно пискнула и, напуганная стуком колес, стремительно взмыла в голубую высь.

По дороге к рудничной казарме, медленно поднимаясь в гору, один за другим двигались два тарантаса. Заметив их, Гурьян одернул рубаху, пригладил пятерней давно нечесанные волосы и поспешно направился навстречу. Из первого тарантаса, разминая затекшие от долгого сидения ноги, вышел Дурасов, за ним Мейер и, не подавая руки подошедшему Гурьяну, представил его хозяину.

— Горный надзиратель.

Сысоич ловко выпрыгнул из тарантаса и, как колобок, покатился между отвалов пустой породы к видневшимся невдалеке пожогам. Из рудничных ям показались рудокопы. Осмелев, они сбились в тесную кучу.

— Что за народ? — спросил Дурасов, показывая на ребят.

— Рудобои, — ответил Гурьян.

— Значит, рудокопы, так, так, — затакал Дурасов, не зная, о чем говорить с ними.

Толпа молчала, поглядывая исподлобья на хозяина.

Подталкивая друг друга локтями, ребята о чем-то пошептались и умолкли. Тягостное молчание прервал приход Сысоича. Старик был взволнован. Обходя рудничные ямы, он наткнулся на лежавшего подростка, который от сильного удара Гурьяна не мог подняться на ноги. Старик опустился возле него на колени и, приподняв его голову, спросил участливо:

— Кто это тебя?

— Надзиратель, — тяжело вздохнув, слабо произнес тот.

Сысоич увидел, как из-под ресниц подростка выкатилась крупная слеза и упала на рукав.

Старика охватил гнев.

«Аспид! Лютый зверь! — В Сысоиче, казалось, все клокотало. — Погоди, найду на тебя управу», — шагая обратно, думал он. Заметив молчаливо стоявшую толпу подростков, он подошел к ним вплотную.

— Так-то, ребятки, похоже, невесело вам живется?

— Какое там веселье, — ответил один из них. Осмелев, он продолжал: — Бани нет, вши заели, порют шибко.

Сысоич круто повернулся к управителю, хотел, видимо, сказать что-то резкое, но раздумал и вновь обратился к рудокопам:

— Еще какие жалобы?

— Домой на побывку не отпускают, — с упрямой решимостью заговорил тот же подросток, — с харчами плохо, а робить заставляют с утра до ночи. А ты не гляди на меня волком, — обратился он к Гурьяну. Голос юного рудокопа задрожал. — Я все сейчас господам выложу. — Кто Петруньку Кокорина до смерти запорол?! Ты. Кто Иванка Глазырина сегодня сапогом в грудь ударил? Ты. Он и сейчас лежит у тачки. Подняться на ноги не может.

— Врешь! — сжав свои огромные кулаки, Гурьян двинулся на подростка.

Сысоич с силой рванул надзирателя за рубаху:

— Не трожь, пущай парень говорит.

— Сколько ребят пропало в тайге, — продолжал взволнованно рудокоп. — Кто виноват? Ты! Можешь пороть меня до смерти, а правду я беспременно выскажу. Мне все равно на рудниках не жить! — выкрикнул он уже истерично.

Молчаливая толпа подростков всколыхнулась.

— Убрать Гурьяна!

— Убрать! — размахивая руками, с исступленными лицами рудокопы двинулись на опешившего Дурасова.

Пятясь от наседавшей на него толпы, Дурасов крикнул Фролке:

— Штуцер!

Сысоич, размахивая руками, кричал:

— Ребятушки! Детки! Образумьтесь!

В Гурьяна полетели тяжелые куски железной руды. Увертываясь от них, он побежал по склону Шуйды и скрылся в лесу.

Испуганный Фролка подал хозяину ружье.

— Стрелять не надо, — подскочил к Дурасову Сысоич. — Хуже будет. Ребятушки! — выкрикнул он во всю силу легких. — Гурьяна хозяин уберет. Расходитесь по ямам.

Толпа подростков остановилась.

— Обмана не будет? — раздался чей-то неуверенный голос.

— Нет, нет, что вы, бог с вами, идите работайте. Нельзя так, надо по-хорошему. Если есть обида на Гурьяна, поставим другого. Работу бросать нельзя.

Возбужденная толпа рудокопов медленно расходилась по выработке. Вытирая потную лысину, Сысоич влез в тарантас.

— Пошумели ребята маленько, — сказал он Дурасову со вздохом.

— Это бунт! — Петр Сергеевич сделал выразительный жест. — Я не потерплю подобных явлений.

— Их и не будет, — ответил спокойно старик, усаживаясь рядом с хозяином.

— Господи, жара-то какая. Давай, Никита, трогай, — сказал хозяин Грохотову, и оба тарантаса стали спускаться с Шуйды.

Выбрав небольшую поляну, путники решили сделать привал.

Плохое настроение Дурасова и его спутников, вызванное неприятной встречей на Шуйде, исчезло с появлением бутылок, которые Фролка расставил на скатерти.

— Господа, сейчас мы организуем маленький закусон и на охоту! — воскликнул повеселевший Петр Сергеевич.

— Мне с вами несподручно, — заявил Сысоич Петру Сергеевичу, — лучше отдохну у лесника. Потом заедете за мной. — И, облюбовав посошок, повернул на дорогу, ведущую на рудники.

Шагая к Шуйде, Сысоич думал:

«Сколько труда положено, народу загублено, и все теперь пойдет прахом, — старый слуга вздохнул. — Ну, пошумели ребята, эка беда. Как оно было, так и будет, — продолжал он размышлять. — Зачем ружьем грозить? Ты их лучше пряником помани, а где надо и кнутом огрей. Так-то».

На дороге лежали вечерние тени. С гор потянуло прохладой. Поднявшись на склон Шуйды, Сысоич долго прислушивался к ударам кирок и кувалд, которые глухо доносились из-под земли.

Россыпи кончились, тяжелее стала добыча. Пора мужиков сюда гнать. Ребята на руду хлиповаты стали».

Отдохнув, Сысоич направился к казарме.

Тени сгущались. Длинная вереница устало шагавших подростков напоминала похоронную процессию. Пропустив мимо себя ребят, Сысоич пошел в казарму. Кислый запах мокрой одежды и портянок, едкий чад от слабо мерцавших по углам плошек, грязные двухъярусные нары с кучами тряпья, мокрые, в зеленых пятнах стены, по которым ползали какие-то твари, — все это заставило Сысоича повернуть обратно к выходу. Вошел Гурьян. Не замечая в полусумраке казармы хозяйского доверенного, он шагнул к нижнему ярусу нар и, ухватив за ноги одного из подростков, рванул его к себе.

— Жаловаться на меня вздумал! — прорычал он свирепо и взмахнул плетью.

Под сводами казармы пронесся отчаянный вопль.

— Убрать меня захотели! Вот вам, вот вам, — начал он избивать подростков.

Раздались крики, плач. Слышался стук падавших тел, стоны, мольба.