Я чуть брусничный морс из стакана не расплескала.

– Тьфу на тебя, – махнула рукой Алевтина Игоревна. – Вот сертифицируют, тогда и посмотрим. Может, я тоже прикуплю.

– С сертификацией и будут основные проблемы, – вдруг сказала Вера.

– Это почему? – заинтересовался Николай Иванович.

– При широком распространении возможности поменять изношенное сердце на искусственное резко увеличится возраст дожития, что, в свою очередь, увеличит социальную нагрузку по пенсионному обеспечению и потребует изменения методики исчисления и выплат, а законодательная база для этого отсутствует. Поэтому, сертифицирование будет саботироваться до последнего.

– Девушка, вы разве не понимаете, что слова о сертифицировании сердца были шуткой? – сказал Николай Иванович.

– Сегодня шутка, завтра нет, – отчеканила Вера. – Здоровым быть, конечно, хорошо, но почти все люди, увы, болеют и все без исключения умирают и большинство из-за проблем с сердечно-сосудистой системой. Так что, от искусственного сердца с тридцатисемилетней гарантией никто отказываться не захочет, когда оно уже есть, но почему-то не сертифицировано.

– Число людей с заменой сердца исчезающе мало и их количество никак не может значимо повлиять на систему социального обеспечения.

Вера внезапно встала из-за стола и подошла к маркерной доске. Она взяла чёрный маркер и стала на доске что-то рисовать. Мне не было видно, что – её спина загораживала. Когда она отступила в сторонку, я чуть со стула не упала – на доске было нарисовано несколько графиков, но дело не в том, что это были какие-то графики, а в том, как они были нарисованы и подписаны. Человек от руки так не рисует и не пишет – выцветшие каракули, видневшиеся на доске их-под Вериных графиков, прекрасно это иллюстрировали.

Я сейчас только сообразила, что ни разу не видела Верин почерк. В блокнотике, лежащем у нас на кухне, всегда писала я. Тот листок, на котором Вера написала по просьбе мамы свои размеры, я не видела, у неё на рабочем столе никаких записей от руки никогда не было. А теперь на доске перед нами красовалась этакая инфографика. Не настолько безупречная, как нарисованная на компьютере, но и не такая, которую обычно рисует человек – слишком ровненькие линии, слишком плавные закругления, слишком "печатные" буквы. Человек так тоже может, но ему для этого надо очень стараться.

– Вы же экономисты и прекрасно знаете, что такое экспоненциальный рост, – заговорила Вера. – Я изобразила несколько графиков такого роста. Экспоненциальный рост численности популяции, рост объёма информации, рост числа инфицированных при распространений пандемий. Я не располагаю данными, но не сомневаюсь, что если мы сейчас построим график роста количества операций на сердце – замена клапанов, стентирование, установки стимуляторов и тому подобное, то у нас получится аналогичная кривая. Прибавим к этому выращивание сосудов из стволовых клеток, трансплантацию сердца, замену сердца на искусственное – график не поменяет своего вида, а станет лишь более акцентированным. Конечно, рано или поздно рост упрётся в ёмкость среды, но это произойдёт гораздо позже того, как он начнёт влиять на устоявшиеся методики исчисления социальных выплат.

Я толком не понимала, о чём она говорит. Я лишь хотела, чтобы она больше ничего не рисовала и не писала, а я сегодня же вечером займусь её почерком – конспектов, написанных от руки, у меня много. Конечно, они не такие нечитабельные, как медицинские рецепты, но и их порой прочитать не так-то просто. Вот, пусть учится писать так же.

– Вообще-то трансплантация "чужого" – неважно, естественного или искусственного – абсолютно тупиковый путь с массой плохо решаемых проблем. – Сказал Николай Иванович. – Паллиатив всё это. Искусственные органы и прочая аугметика с киборгизацией ни к чему не ведут. Будущее за биотехнологиями и генетическими модификациями!

– Может и тупиковый, – легко согласилась Вера, снова усаживаясь за стол. – Но и сейчас уже много людей с искусственными зубами, хрусталиками, суставами, почками, лёгкими, клапанами, сердцами и что там ещё бывает. Нельзя отрицать пользу и тупиковых путей, вы не находите?

– Верочка, – примирительно воскликнула Наталья Валерьевна. – Неужели вы хотите себе железное сердце и искусственный мозг?

– Я здорова, как бык! – заявила Вера.

Вот смеяться мне было или плакать?

– Я здорова, как корова, плодовита, как свинья… – как бы в сторону негромко продекламировала Алевтина Игоревна, а Николай Иванович торопливо сказал:

– Я не отрицаю, что искусственные органы нужны. Просто, это костыль, отказ от которого в пользу биотехнологий должен стать главной целью медицины. А нам нужны здоровый образ жизни и умение поддерживать своё сердце в рабочем состоянии.

– Поддерживаем, как можем, – Сергей Игоревич наполнил свою рюмку и кивнул Николаю Ивановичу, чтобы он разлил вино и коньяк. – Я вот уже не могу взбежать на свой тринадцатый этаж без того, чтобы мой пульс не подскочил в два раза, а дыхание слегка не сбилось. Да и друзей, которые ко мне могут подняться, становится всё меньше и меньше. Практически, один остался, самый преданный – шкалик водки. Праздник, который всегда с тобой. Ах, простите старика за его стариковское ворчание.

Когда "торжественная часть" застолья закончилась и Сергей Игоревич с Николаем Ивановичем ушли в "библиотеку" курить, а мы с Верой помогали веселушкам уносить на кухню грязную посуду и накрывать на стол "к чаю" с тортом "красный бархат", я, первым делом, подошла к доске и всё тщательно стёрла. А на следующий день на сайте АфтерШок, который я с некоторых пор методично посещала, у Веры появился новый пост "И бицца серцэ перестало" – она времени даром не теряла.

Внезапно в Новосибирск приехал Вовка – мой брат.

– Привет, Танюха! – услышала я в телефоне его голос. – К тебе как удобнее всего с вокзала добраться?

Я сразу даже не сообразила, что сказать. Правильнее всего было ответить – никак, а я назвала номер автобусного маршрута. Хотя, что бы я ни ответила, он всё равно бы припёрся. Не знаю, зачем мама дала ему мой адрес, а по-другому где он мог бы его узнать? Наверняка, как всегда на ходу сочинил какую-нибудь историю, рассказал о стечении непреодолимых обстоятельств, наворотил страшные подробности и мама, в очередной раз спасая любимого сына, сказала, Вовочка, сыночек, ты же к Тане можешь заехать, сейчас я тебе её адрес дам.

Когда раздался звонок в дверь, и я впустила брата в квартиру, то даже спрашивать не стала, зачем он приехал в Новосибирск – любой его ответ был бы маловразумителен и далёк от истины, т.к. истину, скорее всего, Вовка и сам не знал. То, что он сказал бы, могло быть правдой, её частью, или вообще ею не быть – не имеет значения.

– Не рада мне? – ухмыльнулся он, стаскивая обувь и снимая куртку.

– Не рада, – ответила я и пошла в кухню. Он вошёл следом и, выдвинув из-под стола табурет, сел, оглядываясь по сторонам. Небритый, глаза красные – он вызывал во мне неприязнь. Он ужас во мне вызывал.

– А я думаю, дай к сестрёнке заеду, посмотрю, как она тут устроилась. Я тоже тут учиться хотел. На художника. Помнишь, как я рисовал.

Рисовал он хорошо, но я сейчас меньше всего хотела думать про его рисунки. Из кастрюли на плите я положила в тарелку вермишель, две сосиски и поставила на стол. Достала из холодильника кетчуп, масло, сыр и хлеб. Из ящика вынула вилку, ложку и нож. Первое, что ты должна сделать с человеком – это его накормить. Так меня учили.

– Даже не присядешь? – спросил Вовка, поддев на вилку несколько вермишелин.

Я отрицательно покачала головой и осталась стоять, прислонившись к мойке и скрестив на груди руки.

– И рюмку брату не нальёшь?

– У меня нет.

– А у меня есть, – ухмыльнулся он, потом наклонился и поднял с пола принесённую с собой сумку.