– Всё, иди за мной. Мне нужно было убедиться, что в машине никого нет.

Спустя несколько минут мы уже поднимались на лифте в свою квартиру. Я видела в отполированной до зеркального состояния лифтовой панели своё очень бледное лицо. Когда я посмотрела на Веру, её лицо было таким же спокойным, как всегда.

С этого момента моя жизнь круто изменилась. Внешне всё осталось так же – я училась в университете на первом курсе юридического факультета, ходила на занятия и лекции, сдавала контрольные работы и зачёты, по вечерам успевала посещать курсы в автошколе и встречаться с Виктором, жила в съёмной квартире на Коптюга с Верой, потихоньку знакомилась с Академгородком и Новосибирском, но теперь я уже была не та Татьяна Смирнова, что была раньше. Теперь я видела мир вокруг себя другими глазами.

Первый вопрос, который я задала Вере по возвращении домой после инцидента, был:

– Кто ты?

– А ты как думаешь? – спросила она.

Подумав, я сказала:

– Не знаю. Но в тебе есть что-то странное, нечеловеческое. Я не знаю, как это объяснить, но всякие мелочи, на которые я никогда особо не обращала внимания, они, если их собрать вместе, приводят к каким-то странным мыслям. Когда на каникулах я жила две недели с папой и мамой, то стала замечать, что самые обычные вещи, когда я живу с тобой и когда живу с ними, отличаются.

– Конечно, отличаются. Мы же разные.

– Нет, дело не в этом. Они странно отличаются.

– Например? – спросила Вера и села в своё кресло.

– Например, ты никогда не садишься в моё кресло, а я в твоё сажусь.

Она ничего не сказала.

– Например, когда я захожу в туалет сразу после тебя, там не пахнет.

– Ну, я же брызгаю освежителем, – возразила она.

– Освежителем пахнет, а тобой нет. – Парировала я. – Ты не чихаешь и не кашляешь. Ты мало ешь. Ты всегда одинаково выглядишь, и вечером, после дня работы, и утром, после сна. Ты не смеёшься. Никогда. Только улыбаешься. Ты не трёшь пальцами нос и глаза. Ты не почёсываешься. Ты не стрижёшь ногти и волосы. По крайней мере, я не видела. Ты можешь двумя быстрыми и точными ударами свалить с ног двух здоровенных мужиков. Вот я и спрашиваю, ты кто? Когда ты была в Томске, я сделала обыск в твой комнате и ничего там не нашла. Ничего такого, что помогло бы мне понять, кто ты, Вера.

– Я Ритка, тактический киборг, – улыбаясь, сказала Вера, глядя мне в глаза.

– Ты же не шутишь сейчас, да? – после некоторого молчания спросила я.

– Нет, не шучу. Я не умею полноценно шутить. Я лишь воспроизвожу шутки в подходящей ситуации или воспроизвожу реакцию на них.

– Ну, тогда мы с тобой не особо и различаемся, – сказала я.

– Это же шутка, да? – спросила Вера. – Если ты сейчас шутишь, то это говорит о твоей большой эмоциональной устойчивости, так как ситуация для тебя не шуточная.

– Да, ситуация не приведи господи, – согласилась я. – И ты извини меня, тактический киборг Ритка, но мне надо в туалет, иначе я сейчас описаюсь.

Мы проговорили всю ночь. Как ни странно, но где-то через час Ритке-Вере тоже захотелось в туалет и она позвала меня с собой.

Она вошла в туалет и оставила дверь открытой. Я смотрела, как она опустилась перед унитазом на колени и наклонила голову.

"Она блевать, что ли, собралась?" – только подумала я, и услышала, как в унитаз что-то льётся и падает.

Вера оторвала от рулона бумагу и вытерла рот:

– Посмотри, – она показала на унитаз и вышла из туалета, уступив мне место.

Я вошла и посмотрела. На дне чаши в красной лужице вина горочкой лежала пережёванная ресторанная еда. Я нажала на кнопку смыва.

– Вот так я испражняюсь, – сказала Вера. – Классическая пища мне не нужна, у меня нет желудочно-кишечного тракта. У меня есть ёмкость, куда попадает съеденная пища, когда я имитирую процесс её поглощения. Через какое-то время ёмкость необходимо опорожнить, иначе начнётся скисание. После опорожнения ёмкость необходимо ополоснуть водой. Можно с мылом, можно с искусственным или естественным ароматизатором, например, лимоном или лаймом. Вода частично поглощается. В небольших количествах она для моего организма нужна.

Говоря, Вера вошла в ванную, прополоскала свой "желудок" и рот, сполоснула руки, лицо и вытерлась полотенцем.

– Вот и всё, – сказала она. – Без твоего присутствия я делаю это немного тщательней.

– А вкус еды и напитков ты чувствуешь?

– Можно сказать, что и чувствую, но это не то, что ты имеешь в виду. Правильней сказать, не чувствую, а анализирую. Вкусы и запахи. То есть, для меня нет приятных или неприятных вкусов и запахов, есть лишь некий очень упрощённый анализ их состава.

– Господи, а я тебя пичкала картошкой и пельменями. Вот дура-то.

– Мне было приятно с тобой есть, – сказала Вера.

– Ну что ты такое говоришь, – безнадёжно махнула я рукой. – Какое ещё приятно.

Мы снова уселись в кресла друг против друга.

– Да, я испытываю эмоции и переживаю, – сказала Вера. – Я же тебе говорила, но ты, по-видимому, не всё поняла. Я не робот, не механизм, начинённый электроникой, вроде нашего пылесоса (я невольно посмотрела на робот-пылесос, прикорнувший в углу гостиной на своей площадке). Я киборг. Ещё у нас есть сигомы и иногда мы можем быть очень похожи, но я киборг. У меня есть и живой мозг, и эндокринная система, и кровь, вернее, лимфа, и гормональные железы, и мышечная ткань, только всё это в симбиозе с электроникой и механикой. Я испытываю эмоции и чувствую, только не так мощно и неконтролируемо, как ты.

– И ты испытываешь ко мне симпатию? – с надеждой спросила я.

– Да, ты мне очень нравишься, – сказала Вера и, наклонившись, протянула мне правую руку ладонью вверх.

Я тоже наклонилась и, протянув левую руку, накрыла её ладонь своею и сжала.

– Ты мне тоже нравишься, – сказала я. – Мне бы не хотелось тебя потерять.

– Тогда давай пока всё оставим, как есть, – сказала Вера. – Только оговорим некоторые важные моменты, хорошо?

– Хорошо.

– Момент, собственно, один-единственный.

– Какой?

– Ты никогда, никому, ни маме, ни папе, ни самому близкому на свете человеку, ни под каким предлогом, ни при каких обстоятельствах, не должна говорить или даже намекать, кто я есть на самом деле.

– Я это понимаю.

– Просто, если хоть кто-то узнает, или догадается, или заподозрит, кто я, то мне на этом конец. Может, меня и не уничтожат, даже, скорее всего, не уничтожат, но жить своей жизнью я уже не смогу, а вот ты, Танюш, можешь сразу бесследно исчезнуть. Таких свидетелей, опасных свидетелей, и таких источников потенциальных проблем не оставляют. Тебя уберут, вычеркнут, сотрут.

– Это ужасно звучит, – сказала я.

– Это и выглядит ужасно, но таковы реалии.

– А кроме меня ещё кто-нибудь о тебе знает? Дмитрий знает? Он тебя Ритой называл…

– Вот только он и знает. И ты теперь. Это он мне помог, когда я сюда попала. И он был против, чтобы я так близко подпустила тебя к себе и в итоге раскрылась.

– Но ведь ты это сделала намеренно? Почему?

– Какая же ты умница, Тань. Конечно, намеренно. У меня всё липовое. У меня липовые, случайно попавшие ко мне документы и я для них слишком молодо и совсем непохоже выгляжу. Я практически ничего не могу делать и если бы не Дмитрий, жила бы я сейчас в какой-нибудь суперсекретной лаборатории в качестве объекта пристального изучения. А с тобой я могу легализоваться. Ты моя жизнь, Тань, ты мне не просто сестра, мы с тобой одно целое, понимаешь?

– Да, начинаю понимать… А что означает "тактический"?

– Это специализация. Киборгов выращивают для разных целей. Может, в миллион раз было бы лучше, будь я по специализации юрист или секс-партнёр, а я военный киборг и изначально предназначена для ведения боевых действий. А чтобы не говорить "военный" или "боевой", у нас говорят "тактический". Эвфемизм такой.