Наконец, Бертрану удалось заползти под стол. Мэтресса Эйлин расхохоталась:

– Ты надеешься здесь спрятаться, малыш? Ну, что же. Твой хозяин научил меня охотиться. Знаешь, как выкуривают лисицу из норы?

Женщина сложила руки лодочкой, прошептав над ними заклинание. Потом чародейка наклонилась под стол и раскрыла ладони, как бы сдувая их невидимое содержимое в сторону прячущегося Бертрана. От ее дуновения под столом начало клубиться ядовитое зелёное облако.

Мальчик старался не дышать, но не смог задержать дыхание надолго: едкий дым проник в легкие, в груди закололо, как будто тысячи мелких и острых иголок впились в нее изнутри, раздирая в клочья. Бертран забился в приступе кашля. Он был настолько сильным, что мальчику казалось, что его легкие сейчас вывернутся наизнанку.

– Выходи, – скомандовала чародейка, – Или сдохнешь прямо там. Ты же видел, что я сделала с теми, кто пытался сопротивляться?

Все еще сотрясаясь от кашля, мальчик судорожно вцепился в ножку стола. Женщина усмехнулась, отступила на несколько шагов и вытянула вперед руки, водя ими перед собой. Бертран, сидящий под столом на четвереньках, почувствовал, как каменный пол, выложенный шестиугольными плитками черного и красного гранита на манер поля для игры в «Осаду города», начинает стремительно нагреваться. Мальчик, всхлипывая и тоненько подвывая от ужаса, переминался с ноги на ногу, но вскоре это перестало помогать – от очередного взмаха руки мэтрессы Эйлин каменные плитки раскалились почти докрасна, обжигая ладони и колени. Бертран вскрикнул и выскочил из-под стола.

Он не успел пробежать и трех шагов, как поскользнулся, упал и ударился затылком: часть пола, по которой он бежал, внезапно обледенела. Бертран попробовал подняться, но не смог: в глазах потемнело, а заклинание мэтрессы Эйлин пригвоздило к полу его запястья и лодыжки ледяными шипами. Бертран закричал. Обжигающий магический холод тут же пробрался внутрь и начал потихоньку подбираться к сердцу, замедляя его бег. Бертран чувствовал, что слабеет с каждой секундой. Бороться было бесполезно.

Чародейка, вытянув руку, наблюдала за мучениями ребенка с безумной улыбкой:

– Ты это заслужил, малыш. Вы все это заслужили! Ты, потому что тебе не надо постоянно бояться, что за тобой в любой момент придут и задушат прямо на глазах у семьи… Твои сестры, потому что могли беспрепятственно выйти замуж, да еще и выбрать себе жениха… Твоя мать, ведь ее-то никто не заставлял пить отраву, от которой все внутренности горят огнем и свиваются в клубок, чтобы она никогда не смогла иметь детей… Но все вы – жалкие слуги, рабы, средства для достижения цели. Когда я подчиню себе герцога, моя месть будет полной. Потому что с его богатыми и знатными вассалами я буду делать то же самое…

Внезапно Бертран почувствовал, что его боль утихла. Лицо, ладони и колени больше не горели. Жжение, немилосердно раздирающее легкие, тоже пропало. К его конечностям возвращалось тепло, лед больше не сковывал их. Холод исчез и из внутренностей, а вместе с ним ушел и страх. Мальчик вскочил на ноги и обернулся в поисках чего-нибудь, что могло бы его защитить. Ему под руку попался бронзовый подсвечник, канделябр на двенадцать свечей. Бертран неожиданно легко схватил его и медленно пошел на чародейку.

Сначала та только рассмеялась, описывая руками большой круг. Бертран ничего не почувствовал. Женщина нахмурилась и выпустила из кончиков пальцев стрелы светящейся синим энергии. Они вошли в тело мальчика, не причинив ему никакого вреда.

Заметив это, Бертран вдохновился. Его движения ускорились. Мэтресса Эйлин отступила к окну, швыряя в мальчика одно заклинание за другим, но теперь они не ранили Бертрана и не причиняли ему боли.

Мальчик вдруг почувствовал, как его переполняет ненависть. Его глаза наполнились слезами, и он с отчаянным криком ринулся на чародейку, замахиваясь на нее канделябром. Эйлин испуганно вскрикнула, сделала шаг назад и резко отшатнулась, уклоняясь от удара.

Это движение для чародейки оказалось роковым. За ее спиной было только высокое окно со стеклами в тончайших переплетах, но, удивленная внезапным нападением, казалось бы, уже измотанной жертвы, чародейка об этом забыла. Раздался треск, брызнули осколки, и мэтресса Эйлин, потеряв равновесие, с криком выпала из окна своих покоев.

Бертран, как завороженный, подошел к выбитому окну и посмотрел вниз. Под изломанным телом мэтрессы Эйлин собиралась лужа крови, а вокруг уже начинали толпиться слуги.

– А где Бертран, сынишка истопника? – крикнул кто-то, – Он же, вроде, к ней пошел?

В голове у Бертрана помутилось. Мальчик выпустил из рук канделябр и упал без сознания. Он уже не видел, как слуги хватали все, что могло сгодиться как оружие. Не видел, как они избивали герцогскую стражу и рвали в клочья майордома и старшего лакея, пытавшихся образумить бунтарей. Не видел он, и как набросились восставшие на самого герцога. Как волокли его на двор, чтобы там забить до смерти над обезображенным телом чародейки. Не видел, как герцог стоял на коленях и не сопротивлялся, только рыдал о своей погибшей Эйлин. Не видел, как вешали изуродованные тела герцога и его любовницы на воротах замка.

Бертрану повезло: старший конюх нашел его и вынес из покоев чародейки до того, как взбунтовавшиеся слуги подожгли башню.

***

Очнулся он от боли в келье отца Эрия. Его ноги и руки были аккуратно забинтованы, левая сторона лица горела. На ней Бертран тоже нащупал повязку. Мальчик застонал. К нему подошел жрец:

– Очнулся, Бертран? Тогда пойдем, молодой герцог желает видеть тебя.

Ноги плохо слушались мальчика, но он встал и, как был, в длинной холщовой рубашке, побрел за отцом Эрием.

В комнате, куда жрец привел Бертрана, мальчик никогда не бывал. Только его отцу было разрешено топить камин в кабинете сеньора. Пол здесь был выстлан мягким ковром, по стенам расположились книжные шкафы. Большую часть комнаты занимал огромный резной дубовый стол, за которым стояло высокое кожаное кресло.

В кресле сидел молодой мужчина. Он был щегольски одет, почти так же, как одевался в последнее время Его светлость. И он был очень похож на старого сеньора, прямо как две капли воды. Такая же гордая осанка. Такие же холодные серые глаза, которые смотрели на Бертрана строго и с некоторой брезгливостью, такие же темные, тщательно завитые и уложенные волосы, но еще не тронутые сединой. И на шее – массивная золотая цепь с гербом, знаком родового достоинства герцогов Де Шампьерон.

Позади кресла стоял второй мужчина, помоложе, но тоже очень похожий и на старого сеньора, и на человека, сидящего в кресле. Младший из мужчин был облачен в рыцарские латы. Их нагрудник украшало выгравированное изображение меча, над острием которого сияла инкрустированная золотом восьмиконечная звезда с извилистыми лучами. В отличие от мужчины, сидящего в кресле, тот, что в латах, снисходительно кивнул вошедшим и глянул на Бертрана с веселым любопытством.

Отец Эрий отошел к окну, оставив мальчика в одиночестве перед незнакомцами. Бертран низко поклонился и понуро опустился на колени.

– Это и есть тот самый сын истопника, из-за которого начался мятеж? – старший рассматривал Бертрана как диковинное насекомое.

– Выглядишь мило! – фыркнул младший.