Что ни говори, а Полоз существо хоть и доброе, но весьма ехидное и склонное к черному юмору.

Испытывать, что с ней будет, коли еще и тут помрет, Есенья точно не собиралась, чувствовала-то она себя сейчас вполне живой. А вот о чем он с ней договариваться собрался, стало на секундочку даже любопытно. Это, значится, ее не просто перед фактом поставят, что, мол, будет так — то и так — то, а ее мнения спросят. И на том спасибо. Но кое — что еще не дало покоя…

— От яда? — Еся, кажется, играла в запоздалое эхо. — Какого яда? Я ничего не ела и не пила перед тем, как… — умереть, Есенья, умереть.

Даже вздрогнула от слова этого в своей голове. Всхлипнула. Накрыло ее — таки.

— Да что же делается-то это? По голове, ядом еще, убили, значит? — а голосок-то дрожит — срывается, к горлу слезы подкатывают. А этот, Злат, значит, сидит и беседы ведет, как ни в чем не бывало, спокойный такой.

— Есенья я! — Вскочила и почти прокричала. Ногой еще вот топнуть хотелось, хотя и вовсе такое не в природе ее было, но не вышло — в халате запуталась.

— И никакая не супружница я вам! Вы… вы… — она попыталась обвести его жестом, не зная, каким словом назвать.

Много эпитетов рвалось, конечно, да слов бранных. Но мозги, то вроде в голове еще какие — то остались,

— Барин, вот вы кто! Да еще и змей подкол… — язык пришлось вовремя прикусить. Она даже ладонями рот зажала, чтоб наверняка.

И всхлипнула еще раз. А потом и вовсе на пол плюхнулась — не удержалась, колени подкосились. И все, сил больше не осталось, так и расплакалась перед ним на полу сидючи, да рот руками зажимая. Тихо так, но слезы, что у зверя того длинного с пастью зубастой, что на югах живет…

— Я не говорил, что тебе яд в еду подмешали — спокойно возразил Злат, гадая, стоит или нет сдавать собственную мать.

— Увы, она и есть. Не думай, что я сам не удручен этим фактом, но что есть, то есть. Магическую сделку я не могу отменить, придется подождать полгода. Если тебе так наверх хочется, то нужно придумать, как это все устроить, да и тебе что родным говорить, где все это время была. — Вряд ли при таком раскладе девушке поверят, скорее решит, что умом тронулась.

— Невежливо — змей пожал плечами. — Никто из вас, из людей, почему-то не думает, что под колоду змея забивается не потому, что там удобно, а чтобы с вами не встречаться. А уж если вы гнезда разоряете или детей топчете, то тут уж прости…У самого хренового родителя появится желание укусить. У вас все, что ползает — это гадость, мерзость и нужно уничтожить. Вы любите придумывать себя монстров: насилуя в сарае девушку или убивая лису косами, вы кажетесь себе не такими жуткими по сравнению с упырями, гадами ползучими и всем, что подсказывает ваше больное воображение… Впрочем, не суть… — отношение людей к другим существам было известно давно, так толку воздух сотрясать?

— О чем тебе так горько плакать? О семье? О матери, которая тебя в лес отправила, прекрасно зная, чем это все закончится? Об отце, который ее не остановил? О женихе, который о тебе забудет? Или о житье раздольном на подушках пуховых? Нет ничего, что стоило бы так горько оплакивать.

Присев рядом с девушкой, Злат чуть сузил глаза и приподнял голову девушки за подбородок, протягивая той батистовый носовой платочек с монограммой.

— Хватит реветь, княжна. Не по статусу. Смею предположить, что во дворце жить получше, чем гнуть спину.

Правильно он все говорил. И про людей, и про родичей ее. Жестокие они и чужие, и родные оказались.

Да только не держала зла Еся на родню. Понимала, что как мать ее от холеры погибла, отцу она только помехой для жизни с новой семьей была. Тяжело мужику одному с дитятком-то. А мачеха, как — никак, да вырастила ее. Есенья как могла всю жизнь, потому и молчала на ее выпады. Но никак не ждала, что на погибель ее отправят. Да и за что? За жениха? За сына кузнецова? Так разве не уступила бы Есенья Любаве? Уступила бы, конечно. Не любила она его, а от взглядов горячих, какие он иногда в ее сторону устремлял, спрятаться хотелось.

Только вот мысли все вымело эти из головы, когда муж ее внезапный рядом присел. Да еще и за лицо подхватил. Не посмела увернуться, обмерла вся, даже слезы течь перестали. Взяла платочек, не в силах оторваться от золота глаз напротив.

Пришлось все же перестать противиться мысли о том, что жена она теперь по ихним законам. По ее то правда не совсем, но теперь не в Яви она, а тут, по-видимому, иначе.

— Как княжна? — полустон — полувыдох.

Ну, час от часу не легче! Другая — то наверное и порадовалась бы, а Есенья то сразу подумала, как теперь ей быть.

Какая ж из нее княжна то? А особливо в нынешнем-то виде. Это ведь теперь манерничать придется, чаек с оттопыренным мизинчиком прихлебывать и не посерпывать при этом!

А он, стало быть… Царевич?! Она что же, за царевича замуж вышла?! Да бывает ли такое? Сказки какие — то, небылицы самые настоящие! Есенья из Нижних Прогалин — жена Навьего царевича!

Не сдержавшись, совершенно не по княжески, Еся издала звук, похожий на хрюк. А после и вовсе рассмеялась, утирая лицо платочком.

— Ох, дражайший муж, — в перерывах между приступами смеха выдавила девушка, — вот уж вам посочувствовать не меньше, чем мне надобно.

— Можешь зваться и на манер зарубежный "королевной" — хмыкнул Злат, который честно пытался нарыть у славян слово, которое описывало бы его место при дворе.

Пока не женится и не заведет наследника, правила мать. Ну… как: все королевские дела за редким исключением были на нем, но правителем при этом он считался с оговорками.

Другое дело, что Ламия целиком и полностью была довольна сыном и позволяла ему даже пользоваться королевской печатью, да и подданные за короля считали, но чисто юридически…

— Так… Уже улыбаешься. Это намного лучше, чем плакать. Там видно будет, дражайшая супружница. Для начала бы помыть и одеть тебя надо… — висевший в углу комнаты колокольчик издал хрустальный звон.

Переполошив слуг указанием отмыть, вылечить и одеть супругу величайшего монарха, Полоз требовательно поманил в открытый проем двери томик по огненной магии из библиотеки, написанный старшими рунами, бросил взгляд со смешинкой на поставленную перед ним ширму, скрывающую от его взора молодую жену, и с голой ушел в хитросплетения рун под плеск и журчание речи девушек, издающихся из — за ширмы.

Есенья то и дело ойкала. Было ужасно неловко, не привыкла она, чтоб ее мыли. Служаночки, расторопные девчоночки не старше ее самой на вид, делали все споро и ладно, правда поглядывали с особым любопытством, но дальше взглядов дело не заходило. Стянули с нее халат, что и ойкнуть не успела, а после и нательную рубашку. Есенья лишь попыталась руками прикрыться, да все на ширму косилась, а ну как царевич то решит заглянуть, как тут его супружница поживает.

— Не волнуйтесь, молодая княжна, вам тут некого стесняться да бояться, — успокоила ее одна из девушек, когда Есенья не отняла рук от груди. — Мы вас только осмотрим, все ли цело. Да подлечим. Чай не каждый день люди в Навь спускаются. А потом уже и к омовению приступим.

Есе нелегко далось перешагнуть через себя, привычки свои, да стеснительность. В баньке-то, почитай, с восьми годков одна мылась. Но и спорить было бы глупо. Несмотря на все потрясения, Еся пыталась держать себя в руках. Да и девушкой она всегда была разумной. Или хотелось думать, что была такой.

Когда служаночки добрались до раны на ее голове, запричитали хором.

— Ох, госпожа, да как же, да кто же…

Одна из трех девушек ненадолго ушла, а когда вернулась, держала в руках небольшую бутыль.

— Это живая вода, госпожа, источник прямо под дворцом находится, на человечий род безотказно действует. Такие раны вмиг залечит.

Еся даже не знала, что больше ее удивляет — живая вода или то, что ее госпожой называют. Да только решила она, что правило “молчание — золото” сейчас как нельзя лучше подойдет.