Пробуждение было муторным. Голова тяжелая никак не хотела собираться воедино и звенела, аки колокол на той башне, что Есенья видела в городе, когда батька малой на ярмарку брал. Затылок вот ломит. От чего только? Застонав, девушка потянулась рукой к волосам. Спутанные, а на затылке кровь что ли запеклась? Откуда только?

Воспоминания возвращались неохотно, но все же картинка сложилась. И от осознания Есенья снова застонала в голос.

Парой дней ранее пожаловали в их дом сваты. Вот мачеха то радехонька была, когда на дворе их завидела. Кузнецовы тетки, самый завидный жених на деревне и к ним! сватов отправил. Еся тогда еще улыбнуться решила.

— Ты не хмыкай там, пол мети, к сестре сваты пришли, а на полу грязь. Поди нарочно избу неделю не мела, чтоб сестрицу опозорить, неблагодарная! — хотела еще рушником поддать, да Есенья шмыгнула в сени.

“Уж и улыбнуться нельзя” — вздохнула про себя. Ее ли беда, что мачеха ее невзлюбила? Ее, а чья ж еще…

Тем временем батька с братьями встречал сватов на дворе, а за забором уже и целая толпа собралась, чай сватовство тоже развлечение, а в деревне то не много их.

Есенья же не стала медлить. И правда, нужно чтоб дом блестел, а то как войдут внутрь, решат, что при трех бабах в доме свинячество такое, да и не возьмут сестрицу.

Набрала воды, тряпку прихватила, да побежала мыть в передней. Но тут батька зашел.

— Есенья, ты чего это? — спросил он, нахмурившись. — Не время сейчас полы мыть, иди лучше на стол собери, да сестрицу приодень.

Есенья кивнула, но в душе заскребли кошки. Не любила она мачеху, ох не любила. Но что поделать, батька сказал, значит, надо делать.

На столе уже стояли пироги, что мачеха с утра напекла, да кувшин с молоком. Есенья быстро собрала на стол, да пошла сестрицу одевать.

Сестрица, Марья, была красавицей. Волосы черные, как смоль, глаза голубые, как небо. Есенья помогла ей надеть самое лучшее платье, что мачеха сшила, да косу заплела.

— Ну вот, Марья, теперь ты готова, — сказала Есенья, улыбаясь. — Пусть сваты видят, какая ты у нас красавица.

Марья улыбнулась в ответ, и в этот момент в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул батька.

Дверь открылась, и в дом вошли сваты. Впереди шел высокий мужчина с бородой, за ним — две женщины в ярких платках.

— Здравствуйте, хозяева! — сказал мужчина, поклонившись. — Мы пришли сватать вашу дочь Марью.

Мачеха расплылась в улыбке, а Есенья отошла в сторону, стараясь не привлекать внимания.

Сваты прошли в дом, и начался долгий разговор. Есенья слушала вполуха, занимаясь своими делами. Но вдруг она услышала, как отец заявил:

— А что, сваты, не хотите ли вы и Есенью замуж выдать? Она у нас работящая, да и собой хороша.

Есенья вздрогнула. Это предложение было для нее полной неожиданностью.

Сваты переглянулись, и мужчина сказал:

— А что, это мысль. У нас есть сын, тоже работящий, да и собой не дурен. Может, и Есенью за него сосватаем?

Есенья замерла. Она не знала, что ответить. С одной стороны, ей не хотелось выходить замуж за незнакомого человека, с другой — это был шанс вырваться из дома мачехи.

— Ну что, Есенья, согласна? — спросил батька, глядя на нее.

Есенья вздохнула. Она понимала, что это ее шанс на новую жизнь.

— Согласна, — сказала она, улыбнувшись.

Сваты заулыбались в ответ, и разговор продолжился. Есенья знала, что впереди ее ждет много трудностей,

Мачеха сватам улыбалась, а сама на Есенью глазами сверкала.

А едва ль распрощались, как накинулась она на батьку.

— Как к Есенье? — мачеха на глазах багроветь начала. Вот так вот пятнами и пошла. — Кузнецовы же… А Любавушка как же, за кого..?

Она бы, вероятно, тут бы и осела, но злость возобладала над слабостью.

— Ах ты дрянная девчонка!!

Есенья только и успевала уворачиваться от схваченной хворостины.

— Успокойся, ты, женщина! — батька же пытался поймать свою дородную женушку, пока та не натворила бед. — Все по честному. Есенья средняя дочь, ей и замуж второй выходить, подождет еще наша Любавушка, ей годков то всего четырнадцать…

— Да за кого ж мы ее отдавать будем? Как ты не поймешь? Один жених остался — кузнецов сын! — причитала мачеха, устав гоняться за падчерицей.

— За рыбчего пойдет.

— За кого? — вот и Любавушка — девица вдвое шире Еси, из комнаты выкатилась. Вся в рюшах, щеки свеклой натерты. — Не хочу за рыбчего, у него глаза навыкате! — и завыла, как только она и умела. Даже сваты на улице присели.

— Волки что ли? — спросила сватья у кузнецова отца, тот лишь плечами пожал.

— Да не хочу я за рыбака! — продолжала выть Любавушка в доме. — У него руки чешуей покрыты!

— А ты что думала, в шелка да бархат тебя оденут? — усмехнулся батька. — Работа есть работа, и рыбаки не хуже кузнецов.

— Да, но у кузнеца сын красавец, а у рыбака — урод! — не унималась Любавушка.

— Ну, не урод, а просто не такой, как ты привыкла, — возразила сватья. — Зато он добрый и работящий.

— Да не хочу я за него! — Любавушка топнула ногой. — Пусть Есенья за него идет, а я за кузнеца!

— Да не могу я за кузнеца, — вмешалась Есенья. — Я уже согласилась за рыбчего.

— Ах ты предательница! — взвизгнула Любавушка. — Я тебе этого не прощу!

— Ну, хватит уже, — вмешался батька. — Все решено, и нечего тут спорить.

— Да как же так? — не унималась Любавушка. — Я же старшая, мне первой замуж выходить!

— Старшая, да не по уму, — усмехнулся батька. — Есенья уже все решила, и ты должна ее поддержать.

Любавушка надулась, но спорить больше не стала. Есенья же, хоть и понимала, что впереди ее ждет много трудностей, была рада, что наконец — то сможет начать новую жизнь.

А вечером мачеха отправила падчерицу в лес. Срочно понадобилось ягод свежих к пирогу набрать. И вот хоть и говорили, что нельзя в день этот в лес и носу совать, а пришлось Есенье послушаться… И даром казалось ей, что кто — то смотрит из — за деревьев. Не показалось значит.

Помнила девушка только, как позади хрустнуло что — то, когда она в малинник полезла за ягодой той проклятущей. Обернуться хотела, как на голову что — то тяжелое опустилось. Ну и сама она опустилась… на землю. А дальше — темнота…

А мачеха тем временем девочку из малинника к ручью поволокла…

— Фи, как грубо! Никакого изящества в этих людях, нет чтобы кинжалом пырнуть аккуратно, ручки на груди сложить, веночек на голову…

Хотя какие тут веночки, подождите минуточку! Девочка сама зашла в лес? Сама! А говорили ей, что делать того не надо? Тут к ворожею не ходи — говорили! И браслет она точно надела, а что на руке ее его Ламия не видит, так это солнце в глаза слепит.

Дородная бабища, мачеха то есть, Ламию завидев, взвизгнула, присела, распрямилась как пружина, уронила тело пострадавшей и дала стрекача со скоростью не совместимой с ее комплекцией.

Ламия критично обозрела себя: чешуйки лежат ровно, слизь с нее благополучно с утра смыли слуги и она есть только в том количестве, какое нужно. Корона на голове блестит изумрудами, отражаясь в такого же цвета глазах. Тело, сложенное в кольца, возможно, не так стройно, как в молодости, но не до такой же степени она располнела, чтобы так орать. Возможно, крестьянку немного испугало несоответствие змеиного хвоста и женского тела, но вот Ламию, может быть, напугало, что размер женского тела может быть толще ее талии раз в восемь, но она же не орет. Что ожидать от челяди, манерам не обучена.

Пожав плечами, королева приблизилась к лежащей без сознания девушке.

Решать нужна ли ей такая невестка приходилось сразу: огрела по голове бедняжку та бабища не слабо, все равно кровью истечет, а Злат сам говорил, что кто в день Змеевика придет в лес… Ну не дошла она до браслета, не примерила, подумаешь! Это уже частности! Девочка вполне себе симпатичная, а отравить, если та окажется по характеру стервой, всегда можно.