Змей улыбнулся уже привычной, чуть хищной улыбкой, тихо застонал, когда эта невозможная женщина сплавила его желание быть более нежным, словно воск. Как говорится, «кто не спрятался, я не виноват», она и так долго дразнила его сперва тем, что видел в саркофаге в белых сапогах он свадьбу и все, что к ней относилось, а потом осознанием того, что лучший друг вполне может в нее влюбиться. Да кто, черт возьми, не может?! Он и сам ощущал в душе что-то странное, пробивающее каменную кладку вокруг сердца, будто глупый, нежный трепетный росток тянется к солнцу, невзирая на обступившие его хмурые каменные джунгли. Желание тепла и самой жизни превозмогает суровое окружение, делает камень податливым…

Интересно, когда же его либидо уже успокоится и успокоится ли с таким горячим откликом молодой жены? Все разумные предостережения и мысли вымывались из головы стоило только ей потянуться к нему, коснуться. Охохо, выпустил он зря наружу страсть? Если они во дворец вернутся, то как ему приличным змеям в глаза смотреть при молодой жене, если только один взгляд способен щеки опалить и мысли увести далеко от дворцовых интриг, дел и вопросов. Как вообще соображать даже на уровне «дважды два — четыре» можно, если теперь эта ночь будет вставать перед глазами, мешая работе тому, что между ушами и давая силу тому, что между ногами. Как известно, тем, что между ногами, государственные дела не делаются, по крайней мере у него.

Злат выдохнул, будто не веря, оставил горячий поцелуй на девичьей шее и начал двигаться, чувствуя что от девичьих стонов фраза про крышу, которая едет не спеша к нему будет применима сейчас, но только наполовину: крыша уезжала стремительно, будто на ковре-самолете, помахивая на прощание кисточками на концах и напевая что-то веселенько-боевое. Впрочем, что во дворце, что тут можно силу своей страсти не сдерживать: тем стены каменные — тебя убивать будут не услышит никто, а тут если только только у крыс психологическая травма и раннее половое воспитание.

Как говаривала матушка, «мой Златушка — змей воспитанный», поэтому к пику удовольствия царевич привел сперва даму. К слову сказать, привел на секунду-две раньше, потому что сдерживать бушующее в груди пламя и не сойти с ума было больше невозможно.

Устроив голову девушки на своем плече и чмокнув жену в макушку, он задумался: этот секс явно нельзя было ставить в один ряд с сексом с теми же фаворитками, но сознаваться себе в чувствах на букву «л» было страшно. Забавно, что Великий Полоз, который, как говорят, ничего не боится, боялся приятного и невозможного, созидающего и разрушительного одновременно чувства, которое будило в его груди обычная человеческая девушка. Узнал бы кто — долго и обстоятельно смеялся. Ровно до того момента, как получил бы пульсаром по темечку: смеяться над своей женой змей никому не позволит.

Осторожно снял с девичьей руки браслет, который сам собой будто расширился и едва держался на хрупком запястье. Если бы мозгов и внимания было побольше, то маг понял, что артефакт знает хозяина получше его самого: все три камня на украшении погасли.

Конец первой книги