— Тесть художником был, — пояснил Радько. — Это его квартира. У меня сын здесь прописан, но он учится сейчас, не живёт тут пока.

— В Москве учится?

— Чуть дальше, — скромно улыбнулся он, и я не стал выпытывать.

Мы посмотрели спальню и кухню.

— Санузел раздельный, — заметил хозяин, завершая экскурсию. — Вся сантехника новая, унитаз финский, кстати. А это третья комната, но она закрыта, там личные вещи складированы.

— А вы квартиру сдавать планируете?

— Что ты, что ты, — замахал он руками, и тут же добавил. — Простаивает площадь, но сдавать нельзя, незаконно.

— Если решитесь, я с удовольствием сниму, — кивнул я. — Со мной проблем не будет.

Он ничего не ответил, только неопределённо крякнул. Показал мне, где чай, где спички, где постельное бельё и полотенца.

— Вадим Андреевич.

— Да, — кивнул он.

— Я очень рад, что у Якова Михайловича есть такой друг, как вы. И я вам благодарен за помощь. Спасибо.

Я протянул руку, и он вяло её пожал.

— Ну, ладно, я пойду, а ты располагайся. Ты на пару дней, да?

— Да, я на пару дней. Обстоятельства.

— Ну, хорошо-хорошо. Потом поговорим ещё. Счастливо оставаться.

Он ушёл, а я заглянул в шкаф в спальне и достал постельное бельё. Там висели рубашки и костюмы, и явно не тестя. Вероятно, они принадлежали сыну. Там же я нашёл и новые нераспечатанные пакеты с трусами и носками. С Чехословацкими и Югославскими. Уже и стран таких нет… ну, то есть, в будущем, конечно…

Я почистил и постирал одежду, зашил рукав, благо нитки попались на глаза. Потом принял душ и заварил индийский чай из пачки со слоном. У директора торга его не могло не быть. А потом завалился спать. Спал я хорошо и крепко, утром встал поздно, умылся и вышел на улицу.

Спросил у прохожего, где находится ближайший гастроном, дошёл до площади Пушкина и затарился. Купил хлеба, пошехонского сыра, пару плавленных сырков, двести граммов масла и полкило овсяного печенья. Ещё две двухсотграммовые баночки сметаны с крышечками из фольги в жёлтую полоску и три десятка яиц. Пришлось брать целую упаковку.

На глаза попалась синяя пачка замороженных пельменей, взял и её. Был голодным, вот и грёб всё, что на глаза попадалось. Всё, как в детстве, хотя и с местной спецификой. Надо отметить, что снабжение, как тут говорили, в Верхотомске было неплохим. Мне повезло, сегодня завезли буженину, и я купил с разбегу половину килограмма.

В общем, набрал целую кучу еды, которую за два дня было не съесть и потратил на всё про всё около семи рублей. После этого я вернулся домой и устроил пир горой, залакировав всё эклером и найденным в шкафу растворимым кофе из плоской бордово-коричневой баночки с пышнобёдрыми индианками.

Эклер обошёлся в двадцать две копейки и назывался «пирожное заварное». После завтрака я лениво пробежал взглядом по полкам, взял из шкафа Шерлока Холмса и завалился на диван. На работу я не пошёл, чтобы дать лишний день Сапфиру и не разговаривать с Саней Храповым сегодня.

Он, естественно, уже звонил и будет звонить снова. Но ничего, позвонит и завтра. На него, конечно, давит отец, а на того давит Голод, но так уж карта легла. Завтра буду на рабочем месте и всё получится.

Конан Дойл был нужен, чтобы не крутить в голове одни и те же мысли, нервно посматривая на громко тикающие настенные часы. И он своё дело сделал, вместе с часами. Они ввели меня в транс, и я проспал до обеда. День был чистым кайфом. Чисто курорт. Никуда не надо было идти, звонить и что-то решать. Ешь да спи.

Хорошее всегда заканчивается слишком быстро, поэтому утром во вторник я подъехал к проходной на тачке. Показал пропуск на входе и направился к себе, но меня окликнули.

— Александр Петрович!

Я обернулся на знакомый голос и улыбнулся. Через толпу ко мне пробиралась Настя.

— Я уже думала что-то случилось.

Она робко смотрела снизу вверх, будто не зная, чего ждать, но в голосе звучала радость.

— Настя, привет! — я улыбнулся. — Слушай, неудобно получилось. Дела возникли. Неотложные и очень важные. У меня даже возможности предупредить не было.

— Это ничего, — тоже улыбнулась она и кивнула. — Главное, что всё благополучно.

По щекам её разлился румянец.

— Да-а-а, Настя… Умеешь ты удивлять.

— Вы меня простите, я… я же не такая совсем… — засмущалась она.

— Да нет, — усмехнулся я. — Такая. Именно такая. Теперь-то я знаю, какая.

— Ой, ну, перестаньте, — замахала она руками, маскируя неловкость. — Это всё из-за Кирилловны. Я ей выговор сделаю.

— Из-за Кирилловны, ага, — засмеялся я.

— Я все ваши вещи собрала, — неловко сменила она тему, — и в вашу комнату в общежитии занесла, так что не беспокойтесь. Я ведь подумала, вы в командировку опять уехали, но в отделе мне сказали, что вы на больничном ещё. Зинаида ваша Фёдоровна тоже волновалась. Но это ничего, не беспокойтесь, главное, всё хорошо. Благополучно… Ну, ладно… Я пошла тогда. Если что…

Она кокетливо улыбнулась и пожала плечами.

— Так-то я всегда рада… Ну…

— Насть, — улыбнулся я. — Я, если что, тоже всегда рад. Здорово было. Ты огонь просто.

Она расплылась в улыбке и довольно кивнула:

— Ну… всё тогда… Кирилловна прощена…

— Можно ей и премию дать…

— Жаров! — рявкнули мне в ухо. — Это что такое! Немедленно ко мне в кабинет!

Прямо за мной стояла Ткачиха. Она метала громы и молнии, похлеще Зевса.

— И вам, — кивнул я, — Зинаида Михайловна. Доброе утро.

— У тебя это утро будет гадким! Быстро, в кабинет!

— Это как понимать⁈ — зло прорычала Ткачиха, когда мы вошли в её палаты каменные.

А ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой…

— Не кричите, пожалуйста, а то я начну гадить, где попало, — смиренно сказал я. — У меня ведь травма головы, и я всё ещё нахожусь на больничном.

Зинаида Михайловна взорвалась.

— А чё с рожей? — кричала она. — Кто тебе расцарапал? Больной нашёлся! По турбазам тереться он здоровый, а как работать, больной!

— Мне доктор рекомендовал больше на свежем воздухе находиться. А в городе смог, копоть, загазованность, сами знаете. Вот родной профком обо мне и позаботился. А непосредственный начальник, наоборот, хочет лишить здоровья. Нужно обсудить это на ближайшем заседании профсоюзного комитета.

— Доктор рекомендовал⁈ На бл*дки⁈ С двадцатью бабами⁈ Думаешь, я не знаю, как ты там самогон жрал да по баням шастал⁈

— Это оскорбительно, Зинаида Михайловна. А распространение гнусных слухов вас не красит!

— Сопляк! Я тебе велела прийти ко мне в субботу⁈ А ты куда попёрся⁈ Сладкого захотелось⁈ Симулянт! Я тебе такую характеристику дам! Я тебе таких выговоров насую! Ты всю жизнь эту баню поминать будешь!

— Зинаида Михайловна, перестаньте, — сказал я спокойно. — Я же в суд подам и выиграю. У меня все документы и консилиум врачей, а у вас домыслы, сплетни и явный харрасмент.

— Кто?

— Харрасмент. Термин такой юридический. И потом, разве я вам слесарь, чтобы замки менять? Пригласили бы по-человечески, всё бы иначе было. Вот вы на меня накричали, и у меня голова разболелась. Чувствую, не выпишут завтра.

— Да я тебе эту голову, — чуть сбавила она обороты, — вообще откручу! И скажу, так и было! Ясно? Всё, скройся с глаз! С самого утра день испортил! Иди, работай.

Я молча вышел и направился к себе.

— О! — замотала головой кучерявая соседка. — Вот это было выступление! Задал ты жару, Жаров!

— Это Жарову задали жара, — захихикал Вотруба.

Весь коллектив смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Ну, даёт студент!

Раздался телефонный звонок и все, как по сигналу вернулись к своим делам. Вотруба привычно снял трубку:

— Отдел снабжения. Да. Жаров? А, понятно. Да, Жаров здесь. Передаю.

Я взял протянутую трубку.

— Весь день тебе звонил вчера, — сказал коллега.

— Жаров, — представился я, хотя не сомневался, что это Саня Храпов.