Грудь взволнованно вздымалась.

— Вы видите… — прошептала она. — Александр Петрович, я просто спросить хотела… У вас…

Отговаривать её, судя по всему, было бессмысленно. Да и не хотелось. Где-то там, в голове, на заднем плане, как фоновое бормотание «Маяка» или «Юности» проносились обрывки нравоучительных речей о высочайшем уровне советской морали и короткие реплики слабаков, пострадавших от слишком близких отношений с коллегами и соседями.

Впрочем, эти мыслишки казались неясным и сбивчивым шумом, сливавшимся с шумом от крепкой мутной жидкости, разливавшейся у хлебосольной Кирилловны, и которую я сдуру хлебнул.

Настя тоже хлебнула и не так уж мало. И теперь суровый и пасконный сибирский Бахус разогнал её сомнения и молодую кровь, быстро переводя мысли из категории несбыточных фантазий в категорию первоочередных планов.

— Настя… — на всякий случай попытался образумить я решившуюся на подвиг поклонницу.

— Я знаю… — порывисто кивнула она. — Я всё знаю… Александр Петрович… Молчите…

— Ты понимаешь…

— Нет, если вам, конечно, противно… — распахнула она глаза и полоснула меня острым взглядом. По диагонали, сверху вниз. И тут же заметила мои нелепо топорщащиеся цветастые «боксеры».

Губы её тронула лёгкая улыбка, поскольку увиденное, сразу развеяло все сомнения. Юная плоть, горячая кровь… В общем, дело молодое.

Я отступил и щёлкнул, включая настольную лампу, а она, пошарив рукой по стене, выключила верхний свет. Картина тут же преобразилась, и всё что мгновение назад было открыто и, как агитационный плакат, выставлено на обозрение, скрылось в сумраке мягкого волнующего света.

Настя дёрнула себя за ворот, расстёгивая пуговицу, одну, другую, третью… Её жаркое, разгорячённое паром и самогоном тело пыталось освободиться. Крепкие торчащие груди рвались наружу. Они жаждали быть смятыми, стиснутыми, сжатыми. Сердце стучало и гнало кровь, глаза горели безумным огнём, а влажные губы искали поцелуев…

Я сделал пару шагов к ней и встал очень близко. Она замерла на мгновенье, а потом будто испугавшись, что я передумаю, начала стягивать блузу. Я привлёк её к себе, нашарил замок на юбке и потянул собачку. Тяжёлая ткань с шелестом упала к её ногам. Настя стояла передо мной совершенно голая.

Она подняла руку к затылку, мотнула головой и её волосы, заплетённые до этого в косу, а теперь забранные в хвост, рассыпались пшеничным дождём. Она прижалась ко мне всем телом, обожгла и начала жадно целовать, сразу превратившись в Лелю, вештицу и неодолимую ламию, напрочь позабыв, что главная добродетель девушки — это её целомудрие.

Я чуть отстранился, и она застонала, будто не могла больше ждать. Она и не могла. Я взял её за руку и подвёл к кровати. Не дожидаясь команды, она опустилась на постель и протянула руки, избавляя меня от сковывающей ткани, а потом притянула к себе.

— Неважно, что будет потом, — прошептала она. — Сегодня вы только мой.

Утром я проснулся с идеально прочищенной, но раскалывающейся головой. И выспаться как следует не получилось. Я аккуратно поднялся с тесной постели и посмотрел на кажущееся выточенным из мрамора, тело Насти. В предутреннем свете она напоминала поверженную греческую статую. Я прикрыл её одеялом и пошёл в душ.

Вода была чуть тёплой, так что я моментально взбодрился. Умывшись и приведя себя в порядок, я, не дожидаясь завтрака поехал в город. Машин на трассе почти не было, и автобус пришлось ждать очень долго.

Когда я позвонил Кофману, в Москве была половина шестого. Пятнашка провалилась, раздался щелчок, и, практически безо всякой паузы прозвучал девичий голосок.

— Алло-о-о…

— Элла, привет, это Александр Жаров. Ты что, моего звонка ждёшь?

— Ой, — радостно выдохнула она. — Ты думаешь, я каждый день так рано встаю? Знаешь сколько у нас времени?

— М-м-м… да, знаю.

— Ладно, ничего страшного. Прощаю. Я, всё равно ещё не спала.

— А что делала? — усмехнулся я, вспомнив, чем сам занимался совсем недавно.

— К зачёту готовилась.

— Это похвально. Слушай, отец твой спит?

— Спит, не бойся, можем нормально поговорить. Я так рада, правда. Думала, ты сам не позвонишь.

Кхе-кхе… я и не собирался, честно говоря…

— Так, Жаров! — ворвался в разговор недовольный хриплый бас. — Ты русского языка не понимаешь, я вижу! Похоже, придётся принять уже серьёзные меры!

— А, Яков Михайлович, здравствуйте, — отреагировал я. — Мне бы с вами поговорить. Извините, что так рано, просто вопрос срочный очень.

— Чего ты от меня хочешь? Тебе что-то не ясно? Или понял, что мало попросил?

— Так, — довольно резко произнёс я и бросил ещё одну монетку в прорезь автомата. — Я ничего не просил. И сейчас я звоню, потому что вопрос касается непосредственно вас.

— Какой ещё вопрос⁈ — рявкнул он.

— Элла, повесь, пожалуйста, трубку, мне нужно Якову Михайловичу сообщить кое-что.

Она обиженно хмыкнула, помолчала и отключилась.

— Что тебе надо? — сердито спросил её родитель.

— Вот какое дело. Это связано с тем инцидентом. Помните, я рассказывал про милиционера?

— Ну…

— Так вот. Он считает, что портфель э-э-э… ну, тот самый портфель вместе со всем его содержимым, находится у меня.

— И что из этого?

— Тот милиционер сейчас приехал в Верхотомск. Причём, он связался с группировкой одного криминального авторитета, и теперь они меня прессуют. Хотят получить портфель и всё, что в нём.

— А мне что за дело?

— Ну, просто я думал, что вам не захочется, чтобы кто-то знал, у кого на самом деле находится э-э-э… содержимое и кто так легко может собрать… такую… ну, вы понимаете.

Он не ответил. Я бросил ещё одну монетку.

— Если вам всё равно, и я всё неправильно понял, то я просто расскажу этим людям, как всё было на самом деле. Если же я понял правильно, и вы не желаете, чтобы какие-то урки располагали подобной информацией, мне надо помочь.

— Чем помочь? — спросил он и голос зазвучал казённо и пасмурно.

— Лично мне ничего не нужно, вы неверно представили ситуацию. Мне нужна исключительно помощь действием, со стороны силовых ведомств.

— Это каких?

— Со стороны УВД или другой организации, в зависимости, где у вас контакты. Я хочу снять угрозу, переведя решение в правовое поле, но с другим, не касающимся вас наполнением.

Он озадаченно замолчал, переваривая, сказанное мной.

— Блин. Яков Михайлович, я хочу посадить тех, кто мне угрожает и, опосредованно, вам тоже. Поверьте, их есть за что сажать. Есть у вас человек, который может помочь?

— То есть… ситуация, по-твоему, довольно серьёзная, я правильно понимаю?

— Для меня она очень серьёзна.

— Хм… И это никакие не бредни, и не ухищрения, чтобы приударить за моей дочерью?

— Вы… смеётесь что ли? Нет, ваша дочь здесь совершенно ни при чём. Успокойтесь, я не собираюсь за ней приударять. Элла меня не интересует.

— Что-о-о?!!! — раздался в трубке разъярённый девичий голосок. — Ну, ты и козёл!

— Элла! — загремел Кофман. — Повесь немедленно трубку!

— Яша, что случилось? — донёсся издалека испуганный голос его жены, а за этим последовал грохот бросаемой трубки.

— Дурдом! — воскликнул Яков Михайлович, а я опустил ещё одну монетку в автомат.

— Так что?

— Вот как мы сделаем… Сейчас я дам тебе телефон Вадима, он к тебе приходил. Я ему позвоню и попрошу помочь. Ты с ним созвонишься и обо всём договоришься. Послушай… в общем… В общем, я ценю то, как ты подошёл к решению вопроса. И вот ещё что… Держи меня в курсе. Вадиму я подробностей сообщать не буду. Ты тоже не будешь. Ясно?

— Я и не собирался.

— Хорошо.

Повесив трубку, я вышел из переговорного пункта и снова пошёл ловить тачку. Наверное, нужно было купить свою собственную, а то уже заколебался тормозить попутки. Я встал у края тротуара и принялся голосовать.