Гун-Бао. 1928. 6 апреля.
Когда и как эмиграция вернётся домой
Как известно всем русским интеллигентам, нужно руководствоваться уроками истории; так, когда в 1917 году разразилась революция, то видал я у многих добрых знакомых в руках толстые томы истории французской революции, откуда они и вычитывали, что должно с ними быть в ближайшем будущем…
На этой же точке зрения, как известно, стояли и марксисты; Маркс ахал и охал, что в 1871 году, во время Парижской коммуны они не успели захватить банки, почему и провалились, так как буржуазия, обладавшая средствами, сумела оказать достойное сопротивление… Вот почему во время российской революции марксисты, прежде всего, полезли в банки…
Эмигранты должны последовать этому примеру и начать искать в истории французской революции аналогий своему печальному положению; посмотрим, не пригодится ли и им что-нибудь оттуда заимствовать, чтобы утешиться в своём печальном житье-бытье…
Чему же учит история эмиграции французской революции?
Рассмотрим это по жгучим вопросам.
Когда они вернутся домой?
В истории эмиграции французской революции на сей предмет есть следующие указания: это решительно неизвестно! Граф д`Артуа, младший брат короля Луи XVI, предполагал, что он выезжает из Франции всего-навсего на три месяца.
Но известно, что сроки несколько затягиваются, так эти три месяца бравого графа д`Артуа затянулись с 1789 до… 1814 года…
Два старых епископа-эмигранта прогуливались в Сент-Джеймсском парке.
– Монсеньёр, – спросил один из них, – а когда мы будем во Франции?.. Я думаю – в июне!..
– Да, монсеньёр, зрело обдумав, я не вижу к этому препятствия… – отвечал другой.
Оказывается, зрелые обдумывания эмиграции отличаются некоторой, мягко выражаясь, неточностью… Срок этот растянулся для обоих архиереев на 20 лет.
К этому и надлежит готовиться.
Стоило ли убегать из России?
Из Франции удирать было решительно необходимо; правда, встречались голоса, доказывавшие, что уезжать не нужно. Так мадам Лебрен рассказывает в своих воспоминаниях, что ей говорила её знакомая, мадам Боше:
– Напрасно вы уезжаете, революция принесёт нам счастье!
Однако счастье мадам Боше заключалось в том, что ей отрубили голову через несколько месяцев после этого разговора…
Некоторые во французской революции заявляли, что если бы эмигранты остались, то тогда бы они могли бороться против анархии; но другие – историки французской революции – полагают, что революция по существу заключалась в выступлении тех, кто ничего не имел против тех, кто имел что-нибудь. При таких условиях очень затруднительно было бы навести порядок. Правда, некоторые наивные головы обращались к ревправительству – к Национальному Собранию, с требованием подавления всяких эксцессов и аграрных беспорядков и внесли на рассмотрение законопроект декрета, карающего поджоги, грабежи, насилия и убийства; но Мирабо, пламенный оратор, назвал эти аграрные беспорядки «лёгкими неприятностями, недостойными внимания представителей Франции». А через год, в 1790 году в том же собрании Робеспьер заявил: «Я предлагаю собранию относиться с мягкостью к народу, который сжигает замки…».
Очевидно при таких условиях, что борьба с анархией была бы не в интересах революционного правительства и нужно было бежать.
Нужно ли поспешно возвращаться при разных революцонных новых законах?
Возвращаться раньше времени не следует. При конституции 1791 года многие эмигранты потянулись обратно во Францию, надеясь, что конституция – есть конституция и что таким образом – наступает порядок. Оказалось же, что за 1791-м годом последовал 1793-й, т. е. расцвет террора, возвращение оказалось преждевременным. Между тем некоторые французские эмигранты серьёзно думали, что революция уже кончилась и поэтому пора ехать домой. Так вернулась довольно скоро во Францию из Сиа – где, по выражению историка, «эмигранты с увлечением танцевали в то время, когда народ жёг их замки», – вернулась эмигрантка мадам де Ламбаль, придворная дама Марии Антуанетты; в резне в сентябре 1792 года она погибла, и голову её носили на пике.
Куда нужно ехать эмигрантам?
Жирондист Лассур воскликнул во время террора в Париже:
– Да где же, наконец, можно жить спокойно?
На это ему другой жирондист ответил:
– Может быть, в Пенсильвании!..
Мадам Ролан в тюрьме перед казнью выразила пожелание, чтобы её друзья могли оставить эту страну, пожирающую хороших людей: «Да даст вам, друзья мои, Небо возможность проехать в Соединённые Штаты…», – сказала она.
Таким образом, Соединённые Штаты и тогда пользовались симпатией эмигрантов; неизвестно только, каковы были условия квоты – пожалуй, она ещё не была тогда изобретена.
Что должны делать эмигранты за границей?
Первым делом французские эмигранты должны были просадить все деньги, будучи уверены, что всё «Это» кончится очень скоро. Кобленц проходил в весёлых празднествах, танцах и надеждах. Возникает несколько правительств, не признающих друг друга; победа над революцией кажется очень простой.
– Наконец-то, – сказал некий маркиз де Лакюейель при отъезде в армию герцога Брауншвейгского, – наконец-то мы садимся на коней, будем через несколько дней в Париже, и король будет освобождён!..
Но так как это дело с освобождением короля затянулось и не вышло, то средства эмиграции стали иссякать. Появились в большом количестве комиссионные магазины. В английских газетах того времени видим такие объявления:
«Вниманию публики: Французские бриллианты. Драгоценности. Доводится до сведения иностранных дворян, что гг. Поп и Кº 15 Олд Барлингтон Стрит платит дороже всех. Деньги сразу же!».
Когда драгоценности истощаются, то начинают искать работы; такой КВжд, как есть у нас здесь, в то время в Европе не было, и эмигранты занимались, главным образом, переводами, танцами, фехтованием. Сам сын принца Орлеанского, впоследствии король Луи-Филипп, давал уроки математики в гимназии, за что его очень одобрял Наполеон:
– Человек, пригодный к жизненной борьбе…
Жизненная борьба доходила до того, что французских эмигрантов ловили за подделку ассигнаций…
Дела международные
Дела международные всего больше интересовали эмиграцию того времени, потому что они отзывались на её положении. Будущий король Людовик XVIII всё время рассылает гонцов; больше всего гонцов едет к императору Павлу I в Петербург с просьбой способия. Павел I позволил ему после многих скитаний поселиться в Митаве в 1798 году и платил ему приличную беженскую пенсию в 200000 рублей (600000 франков) в год. Кроме того, когда приехала жена Людовика XVIII, Павел ему прибавил ещё 120000 ливров в год.
Однако международные дела повернулись так, что Павел I выслал из Митавы в 1801 году Людовика XVIII, и тот проехал в Варшаву; по одной версии это было вызвано сближением Павла с Наполеоном, по другой – Павлу стали известны крайне резкие отзывы о петербургском дворе, которые делал любознательный царственный пенсионер.
Людовик вернулся в Митаву в 1805 году уже с разрешения Александра I, который писал об этом короле, что «это самый ничтожный и незначительный человек, которого мне приходилось видеть в Европе». С 1807 года Людовик XVIII живёт в Швеции и Англии, пока, наконец, его не возводят на престол Франции в 1814 году.
Конечно, всякие победы Наполеона тем горше отзывались на эмигрантах. Так например Бернский кантон однажды потребовал от проживавших там эмигрантов, чтобы они в течение 24 часов покинули его территорию. Из Тосканы однажды было выслано, ни много ни мало, 15000 французских беженцев. То же проделала с эмигрантами и Генуя. В одной маленькой деревушке Диллинген в Людовика XVIII, при его проезде, какой-то немец произвёл выстрел из ружья и ранил в голову, до такой степени надоел ему наплыв французских беженцев. «Странно и возмутительно, – пишет один дворянин того времени, – что с Бурбонами обращаются как с бродягами и что они не находят места, где приклонить голову… Бурбонов и французских дворян третируют, как Вечного Жида…»
