– Дайрен!

Я смотрю на это бывшее русское владение, которое как бы медленно поворачивается вокруг своей оси… От солнца небо стало похожим на золотую парчу, и по нему тянутся восходящие над Дайреном облака дыма из могучих фабричных труб. Парча неба сквозь чёрно-фиолетовый прозрачный дым похожа на дымчатый огромный топаз. Острые мрачные сопки чернеют сквозь чёрный дым. А впереди нас, прямо, – пологие и лёгкие в нежном голубом небе, в золоте солнца сквозь тучи, в зелени утра нежатся над сизым морем дальние холмы…

А теперь здесь мир, творческий мир. Свистки паровозов, перекличка пароходов, леса мачт джонок, скользящие сампанги, между которыми плывёт грязная туша нашего парохода.

Плеск, дрожание, стук, грохот. Якорь отдан.

Странно слышать тишину после привычного стука винта «Кайжу-мару», от берега уже мчится полицейский катер. Паспорта. Меры предосторожности.

И пароход медленно подходит к берегу, к огромному бетонному трёхэтажному дебаркадеру, величиной, вероятно, с Ватикан. Сходни с палубы пароходов прямо кладутся во второй, третий его этажи, и там огромные залы на бетонных столбах, полные шарпанья, шорканья сотен японской деревянной обуви «гета»; тут рестораны, базары, пивные, буфеты, чуть ли не народные гулянья…

И тут же конторы, таможня, выдача багажа, перевозка его на электрических тележках и пр.

И стоя на балконе, перед которым развёртывается вид на широкую благоустроенную улицу, где весело бежит красно-жёлтый трамвай и трубит приятным грудным звуком, где весело бегут счастливейшие в мире японские детишки в школу, где тарахтит извозчик, завезённый сюда, как в Харбин, в Мукден, по всей линии Китайской Восточной и Южно-Маньчжурской железной дороги – русскими, мне становится печально донельзя.

Ну, господа, кто же «культурнее»? Япония, Китай, эти «азиаты» или же русские?

Россию, которая так долго стояла во главе азиатского мира, идя в Сибири по стопам Чингисханитов, побила другая азиатская страна, Япония, под благодетельным руководством Европы.

Не от американской ли фирмы «Кон и Лан» был получен японским правительством заём, на который началась японорусская война? Не Яков ли Шифф, эмигрант из России, был посредником в этом деле?

Яков Шифф погиб на «Лузитании», русские проиграли войну, и Азия теперь с невероятным знанием времени и выдержкой в этом отношении кончает здесь с англосаксонским миром и его экспансией, начиная снова свою экспансию на Запад.

Гун-Бао. 1928. 24 августа.

Вагон ЮМЖД

8.10 – отходит из Дайрена утренний экспресс на север, и я с повторным удивлением рассматриваю на бархатной зелёной обивке вагона II класса бурбонские лилии в качестве декоративного рисунка. Как они туда попали? Экспресс идёт очень быстро, и в окна, в которые пышет июльским жарким днём, видны исторические надписи. Вот Дашичао, где был большой бой и откуда японская ветка в 35 минут донесёт вас до Инкоу – китайского порта; вот Вафангоу… Память так и рисует картину, что продавали в Костроме в рядах в Проломных воротах в тот год: русский казачок почём зря рубит японцев, и их ярко-красная кровь льётся на славу и на доход И.Д.Сытину.

А здесь, стоит только вскопать эти ярко зеленеющие поля, эти небольшие курганы, – и там мы увидим кости русских героев.

Вот Ляоян… Случайно со мной том корреспонденции с театра русско-японской войны Гарина-Михайловского, и бес иронии заставляет меня раскрыть книжку в соответственном месте; я читаю (стр. 50):

20 мая. – Ляоян! – Под этот возглас я просыпаюсь.

Ко мне врываются несколько человек.

– Представьте себе!.. Не наврали!.. Один корпус двинулся к югу, но всё остальное на месте и в Ляояне спокойно, как будто и войны никакой нет.

Настроение великолепное. Неудачи никого не смущают, и их давно не хотят слушать…

Один было начал рассказывать, а ему закричали: «Замолчите, довольно!».

– Да и вполне понятно, – говорит Сергей Иванович, – не пришли же люди наводить на себя уныние. Люди твёрдо решили либо умереть, либо победить, и беспредельно верят в успех дела… Нет, прекрасное настроение. Армия – как один человек!

– Так что победим?

– Никакого сомнения!

Не правда ли, трудновато глотать такое воспоминание? Мне, положим, могут сказать – что, собственно, вам-то за дело? Вы ведь там не были виноваты. Так чего же вы беспокоитесь?.. Да и было-то это уж 23 года назад!

Всё равно! Всякий русский должен чувствовать своё кровное родство с прошлым… Память о вступлении русских войск в Париж в 1814 году должна и теперь наполнять его пьянящим чувством русской радости.

И наоборот, эти неудачи лежат на русских плечах как тяжёлый проклятый груз.

Конечно, если не считать себя русским или относить это за счёт нелюбимого правительства…

Но всё равно, никуда не денешься!

Уже промелькнул и Ляоян. Сорок вёрст до Мукдена. Мелькнули мимо и кладбища русских воинов, устроенные и обихаживаемые японцами. Аккуратные изгороди, скромные тяжёлые кресты, полное почтение к своему врагу.

Вспоминаю, как в Мукдене тоже есть русское военное кладбище. Некто господин Г. в 1910 году получил своеобразную концессию, чтобы вырыть все русские трупы под Мукденом и схоронить у русской церкви, у часовни, которая имеет вид старинного русского шлема. До самой войны возился Г. с этой задачей, а как в 1915-16 годах закрыли по военному времени кредиты на это дело, так и не кончил… Однако и так цифра, которую называли относительно свезённых трупов, что-то гомерически высока – 90 000.

Господин Г. сейчас благополучно здравствует в Мукдене, а по большой улице, если ехать с вокзала прямо в китайский город, стоит японский памятник этому бою и мукденской победе:

– Огромный ружейный патрон стоит на громадном постаменте, и вокруг, среди зелени туй и кипарисов, в строгом порядке на постаментах расставлены пленные русские орудия.

Молчат они так же, как молчат наполеоновские пушки в Москве, в Кремле, у Арсенала.

Мукден! Поезд гремит на вокзале, и среди толпы вижу господина Г. Он словно отвечает моим мыслям.

Так кто же виноват в неудаче в японо-русской войне, кого судить?

Конечно, прежде всего, виноваты те самые, про которых сказал Пушкин:

– Мы ленивы и нелюбопытны!

Они были ленивы в Азии и нелюбопытны к ней же. Живя её тяжёлым бытом, всячески отругиваясь от царя Петра и его призывов в деятельность, они взяли у Запада только начатки его военного искусства и его роскошь…

Я отнюдь не нападаю на старое правительство. Отнюдь нет! Это общая всем русским черта – отсутствие организации.

Пусть Гарин писал, до поры до времени, писал о том, что-де «дух войск превосходный» и что все «уверены в победе»… Революция 1905 года, взвихрившаяся было с сопок Маньчжурии, заставила раскрыть язвы, заставила называть вещи своими именами.

Теперь среди эмигрантщины принято считать былую Императорскую Российскую Армию выше всяческих похвал… Она-де, знавшая Кутузовых, Румянцевых, Суворовых, Скобелевых и т. д.

Но ещё хранят библиотеки те обличения, которые актуальны и в наши дни, те обличения, которые и мы можем повторить во имя объяснения того разгрома, который потерпели русские белые армии от своих красных соперников…

Пусть такие вещи, как «Зверь из бездны» Чирикова, встречаются известными протестами. О, мы знаем их, эти протесты! Но разве до сих пор не живы слова генерала Церпицкого, героя японской войны, слова из его приказа по войскам Туркестанского округа:

«Наша армия есть, в сущности, толпа рабов, руководимая людьми из светских гостиных, которые в военном деле ничего не понимают. Наша армия – рабская, и ведь нет беды большей – нежели рабство. Благодаря этому, наша необразованная, грязная, невоспитанная армия, в которой около 20 % офицеров – алкоголики, не способна к энтузиазму и одушевлению». («Наша Жизнь». № 373, 18 февраля 1906 г.)