Первая была – буржуазная! Февраль.
Вторая – пролетарско-фабричная. Октябрь.
Третья будет – крестьянская.
Ведь грань между столицей и провинцией по-прежнему крепка. Блистательная Москва окружена сплошной мрачной и своенравной деревней. По-прежнему в Москве упражняются господа профессора Покровские в «безверии». Мейерхольды пророчествуют на разные лады о том, что «жизнь без искусства – варварство». По-прежнему выпираются в европейские ряды разные учёные.
Но в «Вехах» ещё О.Гершензон сказал, что «интеллигенция должна быть благодарна правительству, что оно пулемётами защищает её от народа».
На лазоревом Капри, у гробницы императора Тиберия проживает собственный советский интеллигент Горький, этот последний из могикан.
Конечно, не только современный Петербург, но и Москва вся бы удрала за границу, где «так спокойно» и где воздух не насыщен ещё дыханием близких гроз; да не пускают, за исключением верных.
И только оттуда, из провинции, «где вековая тишина», где в стороне от событий живёт народ, нависло тёмное облако, видны зарницы и слышен гром:
– Крестьяне, подлинный русский народ, выступивший на дорогу революций, сбившимся старинным языком XVI века по-прежнему требует себе того, что нужно для его существования.
Столица не нашла ещё общего языка с провинцией.
Гун-Бао. 1928. 15 февраля.
Ставка на кур. В порядке дискуссионном
Подвёл нас Серафим…
Поговорка 1905 года
На мою статью «Во что обошлась русская революция» (см. № 349) я получил пять ответов. Два из них за меня, три – против; один из них, некоего господина Б-ма, редакция поместила в последнем воскресном номере «Гун-Бао». Сочувствующим моим взглядам большое спасибо.
С удовлетворением могу сказать, что очевидно статья задела некоторые живые струнки читателей. Письма и за и против отличаются общим одним свойством – они взволнованы, и это уже хорошо.
И в то время как корреспонденты «за» – плачут над бесплодными миллионами жертв, которые втуне лежат в могилах Прасныша, Равы-Русской, Карпат, Риги и Барановичей, корреспонденты «против» беспомощно разводят руками:
«К чему гадать, что было бы, – пишут они, – если иначе и быть не могло».
«Государственный организм был тяжко болен», – пишет господин Б-м.
Да, конечно, не с гнилым организмом создавать здоровую семью… Да, конечно, тому, кто слаб, не место на исторических путях… Да, конечно, в этом заявлении моего оппонента есть правда. Действительно, интеллигенция всё время до войны воображала, что «кто-то чем-то болен»… По всей линии нашей государственности шёл какой-то «надрыв».
У Чехова в его письмах есть такое место о современных ему писателях:
– Теперь писатели все нервические, болезненные… А вы им не верьте – здоровенные они все мужики!
В психологической науке есть известное учение об обратимости психических переживаний на тело: если стараться впасть в уныние, держаться соответственным образом, ныть и ахать, то это, в конце концов, отразится на самом организме, до той поры здоровом. Посадите здоровенного парня в общество нескольких нытиков и пары брюзг, и вы увидите, что человек заболеет.
Эти ядовитые пары «праздности, уныния, любоначалия и празднословия» до сих пор вьются над русской, больною душой интеллигенцией. Осколки дьявольского зеркала, искажающего действительность, до сих пор сидят у неё в глазу.
Если бы верить словам этих ипохондриков – то тогда надо было бы закрывать лавочку: где избавление, если бы, действительно, народ русский так глубоко болен? Сифилитическому организму самое лучшее – лечь в гроб.
* * *
Но народ здоров, глубоко и интуитивно здоров, как дитя. Небольшая книжечка С.С. Ольденбурга «Итоги двадцати лет царствования императора Николая II» – показывает это.
За двадцать лет, как мне неоднократно приходилось уже писать, во всех отраслях промышленности, сельского хозяйства, национального капитала, наконец народонаселения – увеличение больше, чем вдвое.
Давно, господа, пора бросить это интеллигентское пухлое слово покойного Ключевского:
– Государство пухло, а народ хирел!
Не хирел народ, а богател народ. И тот же самый Скиталец, незадолго до своего перелёта, говорил пишущему эти строки:
– Я с Волги… Из богатых мест… Из хлебных мест… По праздникам – мужики в синих суконных кафтанах… И, представьте, всю жизнь я должен был писать о голодном и страдающем мужике… Какая нелепость!
– Но почему же?
– Редакторы толстых журналов обижались… Не любили они сытого муж…
Про какое же «внутреннее худосочие» пишет господин Б-м? Про некрасовский интеллигентский стиль:
Вкусны ли, милая, слёзы солёные
С кислым кваском пополам?
Нет, не народ был виноват, что случилось то, что произошло. Виновата, прежде всего, интеллигенция, и эту именно вину отметим мы осознанной в статье господина Б-ма.
Он пишет: «Громадная империя терпит катастрофическое поражение».
И объясняет это именно «худосочием» организма. Тут не может быть виновата никакая кучка…
* * *
Господин Б-м виноват сам уже этим чисто фетишистским представлением о государстве. Его воображение, его ум подавлен разными грандиозностями исторических процессов… Его затуркали, затормошили, запугали разными неотвратимостями «исторических процессов»…
Поэтому при катастрофе своего отечества (смею так думать, что господин Б-м русский) он почёсывает затылок:
– Эх, пошло чесать, мать честная… Как полыхает! Тут никакая пожарная машина не поможет…
Это чисто созерцательное отношение к происходящему есть характерная особенность русской интеллигенции. Пойдите за 20 копеек в кино и посмотрите какую-нибудь американскую фильму: там эдакий инженер в половодье, когда грандиозное устремление воды грозит разрушить мост, висит ночью при свете прожекторов над ревущей чёрной пропастью реки и всаживает собственноручно последние заклёпки, в то время как низший «технический» персонал чешет затылки на берегу:
– Эх, сейчас и загудит вниз, мать честная!
Но заклёпка поставлена, и, представьте, благодаря действию одного человека мост стоит несокрушимо:
Мосты повисли над водами…
Вот когда я писал статью, о которой идёт теперь речь, я говорил условно:
– Что бы было, если бы нашлись в военное половодье такие люди, которые вбили бы эти заклёпки… Не нашлось потому, что все руководящие слои были преступно воспитаны на некоторой вере «законосообразности» исторического процесса, что заставило их склонить голову перед роком.
А какие уж там «законосообразности истории», если в самой-то математике, физике и астрономии воцаряется теперь «закон относительности»?
Если бы в русском Временном Правительстве нашлись люди, которые бы сумели взять действительно власть в руки, как потом взял её Ленин, который уже за одно за это достоин уважения, поверьте, что русские военные инвалиды и ветераны получали бы теперь германские репарации, а миллион русской интеллигенции не обивал бы чужие пороги…
В русской революции были вожди.
В русской контрреволюции вождей не было. Даже Корнилов, и тот считал нужным рекомендоваться:
– Я сын казака и крестьянки!..
Другими словами: я – демократ, извините меня!
В этом отношении Россия – прямая противоположность Германии: там у революции не оказалось вождей, потому что Карл Либкнехт и Роза Люксембург оказались убиты…
– А у контрреволюции оказались: деревообделочник, социал-демократ, и патриот Носке не побоялся сказать:
– Если нужна теперь кровавая собака, то пусть я буду ею!
И ещё:
– Нужно пожертвовать жизнью тысячи дураков ради жизни нации!
