– Наша работа, – говорил мистер Т., – не есть борьба с плотью, не есть уничтожение её, как это дело обстоит в христианстве; мы не уничтожаем плоти, мы упражняем её, проницаем волей. Нам нужны простые каменщики для постройки царства Божия на земле…

Мы никогда не закрываем глаз на то, что происходит вокруг нас… Мы изучаем действующие в человеке страсти… Надо уметь смотреть правде в глаза – по-мужски… И мы умеем это делать… Вот, посмотрите, что мы пишем о России…

И он раскрыл мне этот номер журнала и показал корреспонденцию из России.

В этой корреспонденции, удивительно осведомлённо и беспристрастно передававшей то, что тогда (в 1924 г.) происходило в России, было написано примерно следующее:

«Россия – огромная страна, страна земледельческая, с безграмотным разрозненным населением, привыкшим к церковному и царскому авторитету. Фактически и в настоящее время, при коммунизме, она живёт старыми формами, руководимая людьми, захватившими власть из-за собственных выгод и пользующимися своим положением в личных целях…».

– Не правда ли, верно? – спросил мистер Т.

– Мне нечего сказать больше! – ответил я.

– И пока мы пишем так, – ответил мистер Т., – Россия не будет признана Америкой… Мы умеем осуществлять свою волю, мистер Айвэноф, мы умеем следить за тем, что делается на свете… То, что прикажет Верховный Совет, – будет сделано…

– Много вас? – спросил я.

– Миллионы! – ответил мистер Т. – Всё, что делается в СШСА, – всё делается нами… Мы выбираем президента, мы пишем в газетах… Первый наш президент – Георг Вашингтон – был масон… Есть две истории, м-р Айвэноф, имейте это в виду: одна, которая пишется для всех, и другая, которую делаем и знаем мы…

– Ну, в таком случае – кто же делает революции? – спросил я.

– Тоже мы! – ответил мистер Т. – Азия должна была своим освобождением начаться с вас, с России. Но я, правда, не знаю теперь, стоило ли это делать!.. Смотрите, в каком ужасном тумане вы живёте… Но Азия нам нужна, она поддерживает Америку своими торговыми возможностями… Азия – достояние Америки… Но возможно, что мы ошиблись, начав революцию с вас!

То, что пишется вообще в газетах, что совершенно сознательно выпускается на свет Божий провентилированными разными агентствами, – это только та небольшая часть истины, которая кому-то надобна… Нет в газете полной истины – вот что надо помнить. За тем потоком жизни, который кажется таким ясным и несложным обывателю, – существуют могущественные, приводящие его в действие рычаги, находящиеся в могущественных руках. Всё, что происходило в политике Америки по отношению к политике России, – всё это находится сзади этого видимого потока жизни, всё движется масонством…

Что коммунисты восстали теперь против масонства – это вполне понятно. Масонство широко проникало в Россию и с «АРА», кормившей голодающих, и с торговыми делегациями, и так далее…

СССР – для масонства Америки вопрос принципиальный; провозгласившие на земле свой особый принцип американской боевой демократии, покоящейся на основе христианско-масонской солидарности, американские масоны с их могуществом, деньгами и влиянием – не могут допустить, чтобы их обманули те, кого они, может быть, и считали раньше своими агентами, и создали для собственных целей безбожное автократическое царство там, где должна была господствовать демократия. Конечно, «голубой интернационал монархического характера», о котором пишут из Москвы, – чепуха и глупость: не могут же коммунисты писать, что они выгоняют масонов за проповедь демократии, – это было бы сверхскандалом… Но совершенно ясно – между СССР и масонством Америки крупнейший разрыв, чреватый дальнейшими последствиями…

Так оно должно было быть давно, так складывалась обстановка… Разрыв с американскими масонами теперь – это разрыв с Америкой, стойко работающей в определённом направлении.

А Америка работает…

– Против и итальянских фашистов, и русских коммунистических Наполеонов, за Царство свободы…

Гун-Бао. 1928. 21 июля.

Цинаньфу, вагон

Утро, как всегда, приходит в его разительном контрасте с мирной зелёной окрестностью, с аметистовыми горами, словно источенными временем, с мирными буддийскими монастырями, висящими на склонах с прохладными хрустальными источниками, бегущими из гор, с тонкими облачками, виснущими и тающими в ущельях, со всем этим аксессуаром китайской мирной красоты земли – в контрасте с суетой и жизнью города: тут бегут зеленщики, хлебники, продавцы льда и т. д. и т. д., и всё это оглашает воздух своими разнообразными криками.

Сажусь в вагон Цинаньфу-Циндао в сопровождении моего боя – энглизированного китайца в белом шлеме, в шёлковом халатике; он мне докладывает, что впереди неблагополучно, опять «татчжан», то есть война. Увидим!

7 часов вечера. Станция Вей-сиен.

Муза странствий моего приятеля Беты оказалась ко мне внимательна и заганула загадку. Разговорившись в вагоне с китайцем, у которого в петлице болтался значок свастики и который объяснялся по-английски, я узнал, что дальше Вей-сиена, то есть половины пути, поезда не ходят, что там происходят какие-то события, о которых он говорил только намёками, которых я почти не понимал.

«Тайшан» – броневик с нечаевцами прошёл туда вчера вечером, и там теперь идут бои.

Этот перерыв железной дороги между Цинаном и Циндао оказался кому-то нужен, ведь его не было ни разу во время последних войн последних лет!

Пока шли наши разговоры, мы доехали.

– Вей-сиен сейчас! – любезно доложил мне мой спутник… И я на платформе в сём замечательном городе…

Оказывается, здесь есть японская гостиница, куда я и отправился. Хозяин, седой толстомордый японец в одних трусиках оказался негостеприимным сначала и что-то буркнул моему носильщику.

Мы пошли дальше – тоже японская гостиница… Когда я пришёл туда, тамошний хозяин лежал в кимоно на животе в прихожей, а какой-то глубокий старик старался его массировать… Хозяин не отвечал мне ни слова, покамест манипуляции массера не кончились попытками оторвать его голову… Тогда оказалось, что есть комната. Комната оказалась маленькой клетушкой; на кровати-сетке на рогульках козлах спала какая-то японка с раскрытой грудью. Её выгнали, а мне предложили комнату, содрав робко… три серебряных доллара.

Оставив вещи, я прошёл в автомобильное предприятие, которое гоняет автомобили до Чифу (380 вёрст).

Оказалось, что завтра в 6 часов утра идёт автомобиль, на который я и решил сесть. После моих переговоров с автомобилем выяснилось, что и в первой гостинице есть комната, и хозяин оказался не такой свирепый. Ушёл туда. Мне отвели типичную японскую комнату с портретами микадо, с «татами» без полногрудых жён. Я выпил ситро и заснул.

«Бродвей-Отель». Чифу. Вечер.

Я уже в Чифу. Ночь на сегодня в Вей-сиене прошла очень тревожно. Хотя, как вы там ни говорите о моём евразийстве и азиатстве, а пробыть ночь глухую, звёздную в полубунтовавшемся городе, в соседстве с солдатами с маузерами, а рядом иметь хозяина японца, а потом его гостей, болтающихся до полночи, – очень чуждо.

Все были очень возбуждены событиями; и, слушая их разговоры, сидя с ними в передней на холодке – сквозняком хорошо продувало, я невольно вспомнил немцев.

Немцу, чтоб объединиться, надо хотя бы пива, – японцу – только горшок с угольками, хибачи.

А ночью были острые, как гвозди, москиты и странные сны. Кто-то приходил, кто-то уходил… Кто-то наводил снаружи электрический фонарик в моё окно.

Утро встало розовое, прозрачное, что мне, классику по убеждениям, напоминает Гомера.

Роскошные дали Шаньдуна, извечно-зелёные извечно-зелёным цветом полей… А над этим изумрудом, всё примиряя и благословляя, сыплется блеск розового утреннего солнца.