— При ней говори. Во-первых, если она уйдёт, я раскроюсь. Во-вторых, она — мой человек. Под клятвой.

— Даже так… — окончательно растерявшись, пробормотала Аннушка. — А ещё есть? Клятвенники?

— Есть. Но это моё дело. АнМихална, сегодня у нашей Грани появился Обмоточный. Ну, помнишь, тот, с окулярами, из избушки?

Аннушка побледнела, сжала подлокотники и наклонилась вперёд.

— Как?!

— А вот это мы с тобой обсудим в другом месте. У меня нет никакой уверенности, что здесь нас не подслушают. Сперва надо решить проблему с моей маскировкой. Сможешь мне снова такое колечко зачаровать?

— Не надо колечко, граф, — вдруг вмешалась молчавшая до сих пор Дуняша. — Я тебе лучше сделаю. Надо только уйти незаметно. Здесь ворожить не могу, сам понимаешь.

Аннушка метнула на неё взгляд, полный обжигающей ревности, но ответила спокойно:

— Выйти незаметно сможете? А я здесь… поскриплю.

— Ох, смелая барыня, и славы дурной не боится, — хмыкнула Дуня.

— Я ж не девка дворовая, чтоб приданное из одной невинности собирать, — вернула шпильку Аннушка.

— Так, барышни. Отставить словесные дуэли. Дуня, выведешь незаметно?

— Да, граф. У батюшки твоего, ПалЛяксаныча, ход в кабинете имелся.

Выскользнуть из дома стало непросто: люди АнМихалны взяли особняк в кольцо. Но внизу нас заметила Прасковья, и, со смешной деловитостью поклонившись, выскочила на улицу.

— Да что ж вы, соколики, тут мёрзнете-то? Ночка-то холоднюшшая, опосля дождя. Ну не хотите в избу идти ночевать, так давайте я вам хоть пирожков вынесу? И отвар налью согревающий. Да и кисель горячий стоит, я на завтрева-то сварила ужо… Молоденькие такие, всё себе поотморозите, а дитяток потом чем делать станете?.. Давайте уж, соколики, погрейтесь. Не обозлится барыня-то, холодина на дворе какая…

Через полминуты настойчивого бормотания внимание «соколиков» сосредоточилось на Прасковье. Мы с Дуняшей, выбравшись из окна первого этажа, ускользнули в сад.

Дуня привела меня в просторный пахший свежим сеном сарай, стоящий в паре сотен шагов от деревни.

— Раздевайся, граф.

— Что, соперницу решила уязвить? — хмыкнул я, не спеша подчиняться.

— Ох, и дурной ты, Матвей Палыч. Грудь оголи. Мне на коже чертить придётся. Иглой.

Я напрягся, но, вспомнив, что Дуняша клятву сегодня принесла и навредить не может, скинул сюртук и стянул через голову рубаху.

Дуня сняла с платья большую булавку и приблизилась вплотную. Глаза её снова затянуло чернотой, спрятав озорную радужку.

— Я сейчас ворожить стану, заговор плести, а ты стой ровно, соколик. И тихо. Не кричи.

Я дёрнул уголком губ. Ну, уж иголку я как-нибудь потерплю.

Но Дуня затянула речитатив еле слышным шёпотом, и остриё иглы коснулось груди, словно раскалённое клеймо. Я сжал кулаки, сдерживая рвущуюся горлом боль. Кожу словно раздирало на части. Жгло до самых костей. Но за остриём, размашисто вычерчивавшим линии на груди, не оставалось не только капли крови, но и белёсого следа.

Через пару минут у меня стали подрагивать колени. Силы покидали тело, истязаемое болью. После тяжкого боя держаться оказалось непросто. Дуня, не обращая внимания на мои страдания, сосредоточенно пришёптывала.

Ещё две минуты спустя, я понял, что не выдержу. Либо закричу, либо рухну. Но игла коснулась кожи последний раз, сердце пронзило острой спицей, и ощущения схлынули, будто их и не было. Ноги перестали дрожать, и я разжал кулаки.

— Что это… — связки выдали невнятный сип, и я прокашлялся. — Что это было?!

— Заговор подмены, — устало ответила Дуняша. По лбу её катились блестящие капли пота, задерживаясь на бровях. Она и сама едва на ногах держалась, и я привлёк её к себе.

— Откуда знаешь?

— ЛяльСтепанна научила.

Ох и интересная баба эта Евлалия Охотникова! И смутьянов в Москве успокоить может, и охранки плести, и заговоры вот… Жаль, что матушка Матвейкина умерла до того, как я занял его тело. Мы бы подружились.

Ну, или перебили бы друг друга, к ведьминым тварям.

— Как пользоваться?

— Ладонь к метке приложи, граф, силы влей, малость самую, только кожу тронуть. Подмена снята. А ежели силу, наоборот, из груди потянуть, ты снова невидим для магов. Да только снимать тебе ворожбу не надобно.

— А биться я как стану? — бережно усадив Дуняшу прямо в сено, уточнил я.

— Так и станешь. Метка тебя только от чужих глаз прячет. Сам всё будешь чувствовать. И магию сможешь пользовать.

Ого! Вот это подарочек!

— А магограф обманет?

— Не знаю, — пожала плечами Дуняша, откинувшись на спину. Даже подол поправлять не стала. И он, задравшись, обнажил аппетитную полную коленку. Но сил у нас обоих даже просто полежать рядом не было. — Арку нашу обманывает, но она простецкая. ПалЛяксаныч для своих нужд делал. Она ж не только магов меряет. И артефакты, и тварей.

Я всё-таки присел. Сено пахло одуряюще. Мучительно хотелось рухнуть рядом с Дуняшей, вдохнуть аромат волос, смешанный с пряным травянистым запахом, и заснуть. Но я боялся, что продрыхну до обеда, а АнМихална столько не проскрипит.

— Гришке сделаешь такую?

— Сделаю, граф. Но у нас магия разная. Ему больнее будет. Главное, чтобы выдержал. Прерывать нельзя. И сбиваться тоже. Навредить могу.

— А раньше мне почему не сделала?

Дуня повернула ко мне голову. Глаза, глубоко запавшие, но уже обычные, без черноты, смотрели с нежностью.

— А я не могла. Связь нужна была. Я думала, понесу от тебя, и тогда ужо сделаю.

Я сглотнул.

— И… понесла?..

— Нет, граф, — печально покачала головой Дуня. — Клятву я тебе дала. Связь появилась. И Гришка под твоей клятвой. Его теперь тоже могу заговорить. А о ребёнке тебя по-прежнему молю, Матвей Палыч. Не печалься, отбивать у барыни тебя не стану.

Я фыркнул и откинулся назад. Тело намекало, что, в общем, если излишне не активничать…

К АнМихалне я вернулся один. Дуняша, уже взбодрившаяся, натянула платье и отправилась спать в избу Кузнецовых.

Аннушка лежала на кровати, в рубахе и брюках. Мундир оказался аккуратно развешен на кресле, сапоги стояли рядом.

— Ты не торопился.

— Обряд, — отмахнулся я. — Заговор. Сложная штука.

— Ну, уж не сложнее известных телодвижений?

Я опустился рядом, осторожно убрал с её лица волосы и улыбнулся.

— Ты ревнуешь, Ань?

Она отвела взгляд и пробормотала в потолок:

— А ежели и так, Матвей Палыч, что делать станете?

Я, чувствуя себя преступником, грустно улыбнулся.

— Извиняться, видимо…

Аннушка резко обернулась, ища в моём лице подтверждение догадки. Но я с признаниями не спешил.

— …что дал повод.

АнМихална всматривалась в меня целую минуту, пока, наконец, не спросила глухо:

— Ты сам-то понял, что сказал, Матюх?

— Ага.

Глаза её лихорадочно заблестели. Она подняла руку. Опустила. А потом всё же погладила меня по плечу.

— Мне бы ополоснуться, Анна Михайловна. После боя весь в поту и грязи, — уклончиво сообщил я, поднявшись и направившись в сторону уборной.

— Что, магию восполнить надо?

В вопросе собралось столько горечи, что хоть водку закусывай.

— Твои люди дом в кольцо взяли, — спокойно сообщил я. — Спустись, отправь их восвояси. Или отошли, или пусть на ночёвку встают. Мои слуги разместят. Выглядишь ты сейчас… как надо.

— А потом? — так же горько уточнила Аннушка.

— А потом поднимайся сюда. И давай просто выспимся. Говорить утром будем.

АнМихална кивнула. Встала, подхватила мундир, потом ожесточённо швырнула его на пол и вылетела из спальни. Я прикрыл глаза на мгновение, чувствуя себя последним лжецом, и пошёл ополаскиваться.

Люди АнМихалны остались на ночёвку.

А мы, конечно, не выспались.

— И первой своей задачей я вижу защиту Июневки, — закончил я.

После завтрака мы с Аннушкой отправились прогуляться. И только убедившись, что ушли достаточно далеко, а сочный заливной луг просматривается от берега Июневки до самой деревни, расположились на траве. Другого места для разговора без свидетелей я не придумал. Не в ангар же её вести. Я Аннушке не доверял настолько, чтобы раскрывать секреты Охотниковых. По крайней мере, сейчас. Пусть сама она молчать станет, но любую защиту взломать можно. И тогда сведения уплывут в ненужные руки. Из списка подозреваемых я не исключал никого. Ни Фёдора Ивановича Рудакова, ни Государя Императора.