Обед накрыли в столовой. Прасковья Петровна постелила лучшие скатерти, белоснежные, накрахмаленные, вышитые чудным золотистым узором. Что-то заволновалось в душе при виде сплетающихся линий. Традиционные пышные бутоны соединяла вязь из точек и чёрточек. Я огладил ладонью вышивку, не понимая, откуда взялся трепет.

— Вспомнили, Ваше Сиятельство? Маменька ваша самолично вышивала. Ужо она мастерица была на все руки. Всем сама заведовала, никому дела не передоверяла, — во взгляде Антипа блеснула хитринка, но я или не распознал намёк, или не понял его содержания.

Складывалось впечатление, что весь малочисленный штат прислуги ожидает от меня неких действий, а я и понятия не имею, о чём речь.

Пища на столе вновь была преимущественно растительной. Рассыпчатая каша, свежие овощи, пареные овощи, тушёные овощи… Разнообразие внесли густые сливки и отварные яйца. Ни мяса, ни рыбы.

— Не обессудьте, батюшка, — пожала плечами кухарка, выставляя на стол огромное блюдо с ароматнейшими пирожками. — Крупный скот наперечёт, мяско теперь на столе редко бывает, по праздникам. С тех пор, как вы уехали в Кроховку, Поволжье Гниль полностью прибрала. В черноземье ещё остались поля и пастбища, но скот теперь берегут. Что уцелело — на развод пустили. Ну да и туда скоро ведьмина зараза доползёт. У вас там, в Кроховке, всё попривольнее было.

— Благодарю за угощение, Прасковья Петровна, — важно произнёс я, и кухарка зарделась от удовольствия.

Антип, прислуживавший мне за столом, склонился над блюдом и тихо произнёс:

— Только вы, Ваше Сиятельство, на вареньице-то не налегайте особо. Тяжёлое оно с непривычки-то будет…

Остатки с господского стола, экономии ради, пошли на обед слугам. И, видимо, запамятовал Антип предупредить Гришку насчёт варенья. Потому что мой всевидящий лакей, едва смерклось, обжил отхожее место у людской. Да так усердно, что прочая прислуга, посмеиваясь, на двор выходила.

Я же занял бывшую детскую, подготовленную к приезду молодого господина, и, не раздеваясь, рухнул на постель. Следовало продумать, как восстановить имение. Получить доступ к деньгам родительским. Нанять людей. И переехать в родительские комнаты. Спальная Охотниковых была смежной с кабинетом, и мне такое устройство пришлось по вкусу. Но наводить новые порядки тем же вечером я не стал. Будем поспешать, не торопясь. Ещё владения надо осмотреть. Понять, чем жили Охотниковы. Судя по порядком поврежденной, но сохранившей отзвуки роскоши обстановки, дела у них шли неплохо.

В дверь поскреблись. Я насторожился, не понимая, просятся ли войти, или же звук донёсся из коридора. С четверть минуты было тихо. Потом поскреблись вновь. Я поднялся, скользнул к двери, прихватив по дороге кочергу от камина. Шальная мысль мелькнула, что кто-то из Прасковьиных девок пришёл счастья с господином попытать. Но кухаркину просьбу я помнил, и нарушать обещания не собирался. У меня слишком мало людей, чтобы их против себя настраивать. Однажды я уже ошибся, пренебрегая преданностью слуг.

Тяжёлые шторы одна из горничных опустила, когда готовила спальню ко сну. Но мне отсутствие света неудобств не доставило. В полутьме я подобрался к двери и приоткрыл её, готовый отскочить. Без магии я чувствовал себя голым. Кочерга в руке уверенности не внушала.

За дверью стоял Антип, выряженный в чёрный комбинезон.

— Тише, Матвей Павлович. Шума не поднимайте. Григорий ваш в отхожее место бегает, не до нас ему, но внимание привлекать не надо.

— Чего тебе, Антип?

— Пойдёмте, Матвей Палыч, мобили посмотрим, — хитро предложил слуга. И куда делись эти его вечные «сиятельства»?.. — Вы мальцом очень уж мобили любили. Поглядите, авось, что вспомните важное.

— Сейчас? До утра не терпит?

— До утра Гришка проср… очистит организм, а нам-то лишние глаза к чему, а, Матвей Палыч?

Нутром почуяв манившую меня тайну, я накинул сюртук и, бесшумно притворив дверь, пошёл за Антипом.

Тот вывел меня странным ходом, не через вестибюль. Людскую тоже миновал. Из комнаты в комнату, мимо кладовой на чёрный ход, а оттуда — прямиком к гаражу. Прислушавшись к тишине, лившейся из открытых окон особняка, Антип толкнул тяжёлую, железом окованную дверь справа от гаражных ворот, и скользнул внутрь, маня за собой. И только там зажёг крохотный огонёк, разлившийся по округлому прозрачному камню.

— И что мы здесь разглядим, Антип? Может, утром посмотрим?

— Терпение, Матвей Палыч. Там, куда мы идём, света будет вдосталь. Не шумите, — прошептал в ответ слуга.

Миновав два мобиля, замерших под чехлами, мы достигли дальней стены, заставленной открытыми полками с наваленным на них хламом. Антип шагнул вбок, что-то покрутил, потянул, и тяжёлый ряд полок отъехал внутрь, открывая взору металлическую дверь. На чёрную панель в две ладони размером были нанесены штрихи и линии.

— Открывайте, — усмехнулся Антип.

Я оторопело перевел взгляд на подсвеченный светом камня бессмысленный узор. И тут меня озарило. Узор. На скатерти. Между бутонами.

Напрягая память, я провел пальцем от линии к линии, повторяя последовательность элементов вышивки. Дверь скрипнула и ушла вниз. Вспыхнул слабый красноватый свет.

Передо мной начиналась лестница, убегавшая куда-то вглубь.

— Смелее, Матвей Павлович, — пригласил Антип и легко подтолкнул в спину.

Я не успел изумиться фамильярности, сделав пару шагов по инерции, как дверь захлопнулась, отсекая нас с Антипом от прочего мира. Выглянув из-за плеча слуги, я обнаружил гладкую металлическую поверхность.

Никаких панелей с узорами с обратной стороны двери не было.

Никаких панелей с узорами с обратной стороны двери не было.

Ловушка? Неужели даже первый день не прошёл тихо? Я подобрался, соображая, что могу противопоставить Антипу без магии. Мужик-то крепкий, хоть и ниже меня ростом. Плечи вон широченные. Механик, привык, значит, железяками ворочать. А Матвейка, даром, что каланча, жилистый и худощавый.

— Испугались, Матвей Палыч? Неужто вовсе ничего не помните?

— Я маменьки лицо только неделю назад вспомнил, Антип. Волосы льняные и голубые глаза. Папеньку до сих пор смутно припоминаю. Мне такую болтанку в мозгах устроили, я после допросов себя с трудом вспоминал. По дому хожу, какие-то детали узнаю, а остальное всё равно как чужое, — тихо и серьёзно сообщил я. — Перетряхнули до ниточки, всё искали, как Охотниковы бунт собирались поднять. Сволочи. Погоревать даже не дали…

— А как же вы без магии-то оказались, Матвей Павлович?

Вопрос, вроде, сочувственный, а будто с хитринкой. Чей он, Антип? Свой, преданный роду, или чужой? Захаров прихвостень, ядовитая змея? Или сыскарями подослан?..

— Не помню. Когда в Кроховке меня брали, я сознание потерял ненадолго.

— А как папенька вас от дворянских щенков защищал, которые потешались над пустым графским сынком, помните?

Я посмотрел в упор и смолчал. Вопрос был с подвохом, я с подвохом и смотрел. Чтобы по-всякому понять можно было. Если Антип слуга родителей или пособник Захара, он должен знать, что магия у Матвейки была. Значит, и защищать его Павлу не от чего было.

— Ну да что попусту болтать, Матвей Павлович, идёмте. Поглядим, авось, что и вспомните. Не бойтесь, вам ничего не грозит.

Выбора у меня не осталось. Либо самому вниз, либо через Антипа наружу. Стараясь держаться полубоком, пошёл. Антип за спиной насвистывал лихой народный мотивчик, шагая широко и беспечно. Пару раз едва мне на пятки не наступал.

Ступеней я насчитал аж пятьдесят штук. Лестница свивалась улиткой, с каждым десятком заворачивая налево. В конце концов, я упёрся носом в очередную металлическую дверь с панелью.

— Открывайте, Матвей Палыч.

Не задумываясь, я повторил узор. Эффект нулевой. Дверь осталась на месте, даже не дрогнула, зараза. Антип продолжал настырно свистеть над ухом. Разозлившись от того, что чувствую себя дураком, всмотрелся в линии и точки. И вспомнил. Следующий фрагмент вышивки. Набрал, осторожно ведя пальцами линию. Сработало! С едва заметным шипением дверь ушла вниз.