Я уже не слушал, что говорит Поля. Зубы мне заговаривает, не иначе. Первая моя настоящая учительница, кроме нянюшки Агафьи. Первая моя женщина. Всего на пять лет меня старше, она всегда была рядом. Верным товарищем. Никто и не подумать не мог, что Пелагея — мой лучший сторожевой пёс. А оно вон как оказалось. Сдала.

— Ты меня вообще слышишь? Ааах, ладно. Забудь!

Заклинание ударяет в грудь так внезапно, что я едва успеваю вздёрнуть щит. Тот отражает удар и рассыпается, не пожирая больше силу. Всё, как ты меня, Полюшка, выучила.

— Ты чего? — ошарашенно кричит она. — Матвей, времени нет спорить. Тебе надо магию заблокировать, иначе казнят. Откройся, Матвей! Откройся! Забу…

В горле у Поли булькает, губы окрашиваются кровью. Пальцы судорожно с мясом выдирают пуговицу, вспыхивает кратко заклятие. Захар вытаскивает кинжал, не обращая внимания на брызнувшую кровь. Тело Поли валится, в последнем жесте вытягивая ко мне руку с зажатой пуговкой.

— Захар, ты вовремя. Поля предательница, она привела сыскарей. Надо спрятать…

— Так сюда давайте, Матвей Палыч, ужо я спрячу, — хитро прищуривается Захар и бьет ослепительно белым лучом.

Щит и натренированная Пелагеей реакция выручают второй раз. Не теряя ни секунды, я запечатываю тайник в стене заклятием. Всё. Ни найти, ни вскрыть теперь. Хрена лысого вы получите, ублюдки, а не секреты мои.

Захар звереет на глазах, кидает одно заклятие за другим. Что-то отбиваю, от чего-то уворачиваюсь, шустро прыгая по комнате. Оказываюсь рядом с Полей, и вдруг меня пронзает осознанием: она осталась мне верна до конца. Спасти пыталась. Подсказать выход. Что она кричала? Магию заблокировать? Забыть? Резко склоняюсь и забираю из ещё тёплых пальцев пуговку. Сжимаю в ладони. Боль пронзает до жил, глаза слепнут от удара. Меня откидывает назад. Пуговица в руках рассыпается прахом. В дверь вваливаются двое сыскарей. Оглушённый, поднимаюсь на ноги:

— Господа, вы как нельзя вовремя. Мой слуга пытается меня убить.

— Убить? Вас? — хмыкает полный мужик с пышными усами. — Это вы, скорее, его по комнате размажете.

— Я?! — от удивления глаза выкатываются вперёд. Меня мутит. Видимо, из-за удара Захара. И что ему в голову взбрело?.. — Это невозможно, господа. Я не владею магией. У меня нулевой потенциал.

Телу оказалось тепло и уютно. АнМихална бормотала что-то вполголоса, пытаясь определить повреждения. Кажется, ругалась. Кажется, не благородно. Я слабо улыбнулся, попытался её окликнуть и вновь рухнул во тьму.

Глаза заплыли и почти не открывались. Били меня мало, больше магией потчевали. От ментальных зачисток я уже почти не соображал. Голова ныла постоянно, мерзко, тупо, от бровей до темечка. Боль вгрызалась с новой силой даже при попытке скосить взгляд. Поворот головы, казалось, меня убьёт.

О том, что мои родители казнены, я узнал на первом же допросе. И не только они. Слуги близкие, которых в имении изловили. Все до единого. По обвинению в измене.

Обыск проводили при мне, но я, отсутствовавший в родном доме восемь лет, ничем помочь не мог. Уезжал я отсюда десятилеткой, пацаном сопливым. Если у родителей и имелись какие тайники, мне о том было неведомо.

Радостью голоса сыскарей наполнились в сокровищнице, едва они обнаружили шестерню, небрежно покоившуюся на бархатной подушке.

— Откуда она у ваших родителей, Матвей Павлович?

— Понятия не имею, — честно пожал плечами я. — Должно быть, папенька купил на аукционе. Маменька моя всегда была охоча до безделушек. Её, наверное, порадовать хотел.

— Не притворяйтесь, Матвей Павлович! Это та самая шестерня, которая пропала из крепости вокруг столицы?

— Я не знаю, господа. По мне так обычная безделушка.

Смешки.

Я пожал плечами. Я не умею чувствовать магию. Не с моим потенциалом.

— Зачем вас укрыли в Кроховском имении?

— Так я ж ни к чему не пригоден. Магия по нулям. Учить меня было нечему. Отец готовил поступать в воинское училище. Честной простой службой послужить Государю, коли магией не одарён. Как раз к осени я должен был в столицу вернуться. Тренировался покуда. Тело закалял.

Вновь смешки. И затяжные допросы с мучительным взламыванием сознания. Я понимал, что обвинение против меня выдвинуто весомое. Но и вправду не имел никакого понятия о делах родителей. Мне нечего было ответить, кроме как «не знаю».

Мочалили меня почти месяц. А я весь месяц думал о шестерне. Что-то в ней было такое, притягательное. Родное и близкое. Хотелось взять её в руки и держать при себе. Возможно, память о родителях взыграла?

Скорбеть я не успевал. Тяжело горевать, когда сам едва живой от постоянных магических атак. Это маги умеют восстанавливаться, а мне-то куда с государевыми людьми тягаться? Оставалось только сжимать зубы и отвечать. Честно, как на духу.

Да и не верил я, что маменька с папенькой могли про Императора недоброе замыслить. В нашей семье служение Отечеству всегда почиталось. Считалось единственным предназначением благородной крови. Государя Императора уважали, отец всегда отзывался о нём в самых благоговейных выражениях.

На очередном допросе я узнал новости. Шестерню попытались украсть. Нападение отбили, но моих мучителей оно изрядно огорчило. Меня расспрашивали теперь о людях отца. Но что я мог рассказать? Из наших людей я знал только Агафью, которая недавно от сердца преставилась. Пожилая была нянюшка моя. Да и я сорванцом ей много крови попортил. Не выдержало сердечко. Да вот Захар, который в приступе безумия убил Полю и меня пытался. Никаких других слуг я близко не знал.

Однажды вызвали меня, позволив умыться и привести себя в порядок. Говорил со мной серьёзный тип. Важный, заносчивый. Одежда гражданская, знаков отличия нет, но я чуял, что не посторонний человек. Начальник. Бросая на меня пронзительные взгляды из-под широких, густых бровей, поведал мне о решении Государя помиловать Охотникова Матвея Павловича и дать шанс выслужиться перед короной. Загладить, так сказать, вину рода.

Требовалось доехать до Приморска, доставить туда Шестерню. А два отряда с подложным грузом направлялись напрямую к опустевшей крепости, чтобы отвлечь внимание. Я же должен был в Приморске зайти к градоправителю и встретиться с Потаповой Анной Михайловной. Вручить ей Шестерню и передать рекомендательные письма. Меня определяли на учебу в самое дальнее, самое плохонькое военное училище. С глаз долой, из сердца вон. Чтобы в столице не мутил воду, значит.

Поначалу всё шло гладко. Ехали поездом, под землёй. Вышли на вокзале, в пятнадцати километрах от Приморска. И там начались странности. Мобиль ожидавший нас, не завёлся. Поломан оказался. Отремонтировать быстро не было возможности, детали только в городе достать можно. Пришлось идти пешком. И на нехитром пятнадцатикилометровом марше я потерял всех пятерых сопровождающих, отправившихся со мной под видом слуг.

Почти у границ города меня начали преследовать. Я побежал, как волк от флажков. И тут дорогу пересекла Гниль. Испугавшись, я заложил крюк, силясь её обогнуть. Заплутал, сбился с дороги и вышел к Приморску со стороны порта только под вечер. Спросил дорогу у прохожего, но выбрал не того человека. Любезные указания завели меня прямиком в портовые склады. Где и зажали меня в тёмном углу двое.

Последним, что я помнил, был острый удар в голову. И горячее, прожигающее подкладку касание шестерни.

А потом наступила тьма.

Я открыл глаза и снова закрыл их. Надо мной полыхало белым перламутром. Тёплая магия обволакивала тело, мягко проникая в каждую пору. И только грудь невыносимо жгло.

— Ань, хватит, — рявкнул я, осознав ситуацию. — Ты чего это удумала? Сюда сейчас не только твари сбегутся, сюда вся Гниль стянется.

— Мне плевать! Ты бы себя видел! Глаза ввалились, кожа натянулась, горишь весь, как чахоточный! Я без тебя всё равно отсюда не выберусь!