Лика согласно кивнула в ответ.

– Стебачи?

– Не знаю, – сжав губы, словно от острой боли, качнула она головой. – Там была такая давка. Кто-то полоснул ножом по щеке. Может, и нечаянно… Так больно было, что я даже соображать на миг перестала. А потом меня схватила за руку какая-то женщина, приложила к щеке салфетку и потащила за собой. У меня даже не было сил сопротивляться. Я думала, что скоро умру. Если не от рук этих гадов, так от боли. Мы заскочили в какой-то троллейбус, лишь бы уехать подальше. У этой женщины ещё и свой пятилетний ребенок был. Он всё время плакал. А она плакала, потому что не могла дозвониться мужу. Ты не представляешь, какой это был сумасшедший дом. Люди бросались под колеса, водитель отчаянно сигналил и ругался, в салоне кричали и выли наперебой. Мы приехали на конечную, подальше от эпицентра, и кто-то сказал, что знает, где здесь убежище. Все рванули за ним, какое-то время искали убежище… У меня всё кровь не останавливалась… Потом нашли. Я смутно помню. Кажется, к тому моменту нас стали как-то организовывать, громко выла сирена. Нас же учили в школе правилам безопасности, и рассказывали о местах, где расположены убежища, помнишь? И по какому принципу они построены. Только в экстремальной ситуации я всё забыла. Да ещё и эта щека. Кое-как сподручными средствами мне смогли остановить кровь, потом пришел врач – старенький такой, его выделили на наше убежище, вроде. Он зашивал мою щеку, сказал, что постарается сделать это как можно аккуратнее, но ювелирной работы в таких условиях не получится, и шрам всё равно останется на всю жизнь. Я даже не помню, больно ли мне тогда было. Зато отлично помню, как взглянула на себя в зеркало и закричала, потому что то, что я увидела там, было ужасно. Первые двое или трое суток я не думала ни о чем: ни о родителях, ни о тебе, ни о войне и погибших людях, ни о том, что вообще с нами будет, а только о своем испорченном лице и о том, что теперь меня никто не полюбит. Я стала уродом. Ты представляешь, каково это, осознать подобное? – помимо воли они повысила голос, но тут же взяла себя в руки и пристыженно опустила глаза.

Я не представляла, поэтому слушала молча и плакала вместе с ней. Никто не обращал на нас внимания. Люди вокруг давно привыкли к подобным сценам.

– Я хотела убить себя. Потом решила, что с этим можно подождать. Может быть, когда это всё кончится, кому-нибудь пригодится моя здоровая почка или ещё какой-нибудь орган. В моей голове было столько ужасных мыслей. Я и сама не знаю, что помешало мне осуществить задуманное. Наверно, остатки здравого смысла. Или осознание того, что людей вокруг много, кто-нибудь заметит и всё равно ведь спасут. Ещё я злилась на доктора, избегала его, не здоровалась. Теперь мне так стыдно. Он сделал всё, что мог в таких условиях, а я уехала в Заморск и даже не поблагодарила его.

Лика тяжело вздохнула.

– А родители? Ты нашла их? – осведомилась я.

– Да. Они сейчас гуляют по городу. Говорят, что не могут сидеть здесь целые сутки. Каждый раз зовут с собой, и каждый раз я отказываюсь. Не могу выйти в люди с таким лицом.

– Ты привыкнешь. Со временем шрам рассосется и станет почти незаметным, – постаралась убедить её я, чувствуя, как банально и фальшиво звучат эти слова, но Лика прервала меня резким жестом.

– Не надо. Я всё понимаю и не нуждаюсь в сочувствии. Почему все твердят: «не переживай», «пройдет», «привыкнешь», но при этом никто не рискнет сказать правду: «ты урод и это навсегда»?

– Потому что это неправда! – воскликнула я.

– Правда! И ты это знаешь. Может быть, лицо у меня изуродовано, но глаза ещё на месте, и я могу видеть свое отражение в зеркале.

Я не нахожу, что ответить. Слова о том, что главное в человеке – душа, а у Лики она добрая и светлая я не решаюсь. Знаю, что она снова прервет меня и обидится за непонимание. Но я понимаю её. И мне безумно жаль. Я не представляю, что чувствовала бы на месте подруги, но также понимаю, что я бессильна. И помочь смириться с действительностью, как ни банально, сможет лишь время.

– Я соскучилась, – сообщила я после короткой паузы и почувствовала, как у меня неизвестно почему перехватило дыхание.

Я взялась за её ладонь и слегка пожала. Это касание словно возвращает нас в те времена, когда мы каждый день вместе ходили в школу и обсуждали уроки, учителя алгебры и симпатичных парней из параллели.

– Как ты пережила это время? – уже более ласковым и спокойным тоном интересуется Лика.

Я бросила на неё растерянный взгляд и ничего не ответила. После того, что она мне поведала, мне кажется неуместным выкладывать всю правду. Я не знаю, с чего начать. Переделать историю, выбросив из неё лишние элементы не так-то просто.

– Эй! – окликнула меня Лика. – Что произошло? Только не пытайся скрыть это от меня. Я же насквозь тебя вижу.

Я вдохнула побольше воздуха, подняв голову вверх, и постаралась собраться с мыслями. Мой рассказ длился целую вечность, но Лика внимательно слушала и ни разу не перебила. В этот момент я поняла, что давно нуждалась в таком благодарном слушателе. Мне необходимо было выплеснуть из себя эти эмоции, поведать кому-то то, что всё это время носила в себе. При Диме мне приходилось держаться подобающим образом, хотя это не всегда удавалось, а теперь я могла вновь прочувствовать то, что было. Я то плакала, рассказывая о том, каким ужасом было столкновение со стебачами и сутки в плену, то невольно улыбалась, вспоминая наше купание в холодной речке и не углубляясь в подробности вслух.

Когда я закончила, достигнув в своем рассказе сегодняшнего дня, то ощутила себя опустошенной. И всё-таки мне хотелось услышать реакцию Лики, узнать её мысли по этому поводу. Она не заставила себя долго ждать.

– Я даже не знаю, что тебе сказать. Честно говоря, я и предположить не могла, что такое бывает на самом деле. Но мне кажется, в жизни всё это воспринимается гораздо болезненнее, чем когда смотришь фильм с подобным сюжетом.

Она взглянула на меня, ожидая подтверждения, и я кивнула. Да, это сложно. И больно. И страшно. Но я бы никогда не отказалась от этой встречи, если бы мне предложили отмотать время назад. На самом деле я только сейчас поняла, что неидеальный, слишком серьезный и упрямый Дима и был моим идеалом…

Вернуться к прежней жизни, когда всё разрушено, практически невозможно. Когда разрушен не только твой город, но и твоя жизнь. Когда у тебя больше нет дома, привычных вещей под рукой, собственного пространства – ты чувствуешь себя неполноценным. С этим можно справиться, к этому можно привыкнуть, но можно ли забыть об этом так, чтобы перестать даже замечать?

Прошла ещё неделя или две – точно не знаю. Время теперь не имело никакого значения. Я только стала замечать, что с каждым днем становлюсь всё более нервной. Это не стресс от пережитого. У нас достаточно еды и воды, я могу неспеша принять ванну, переодеться в чистую одежду и находиться в тепле и безопасности. Но острое ощущение от того, что чего-то не хватает – со мной. Никто из нас не знает, что происходит в городе. Это секретная информация. Может быть, стебачи уже одержали верх и установили свои правила в городе, а может быть, нет. Может, их понемногу уничтожают и потому молчат, что не хотят шокировать мир той жестокостью, которую применяют для освобождения города?! Как бы то ни было, мы полностью отрезаны от новостей и можем лишь строить догадки по этому поводу.

Когда очередное утро поднимается над Заморском, я понимаю, что нужно принять всё, как данность. Я не в силах изменить то, что есть. Я должна стараться не думать о Диме.

К счастью, начался процесс расселения по квартирам, и в хлопотах и заботах о новом будущем у меня это почти получается. Днем мы с мамой ходили по магазинам и старались экономно, на выданные нам «расходные» средства, купить что-нибудь в выданную нам в аренду однокомнатную квартиру, чтобы преобразить её и сделать уютнее.

Первую неделю мы бездельничали, осваиваясь в новом городе и новой квартире. После я подала документы в новую школу, а родители устроились на работу – совсем не такую престижную и хорошо-оплачиваемую, что была прежде, но выбирать не приходится. Папа горбатится день и ночь, чтобы с нуля создать дело, имея на руках крошечный стартовый капитал, и прокормить семью. Мамино осунувшееся лицо свидетельствовало о том, что и её далеко не просто. Каждый новый шаг давался тяжело, но его необходимо было сделать.