– Спасибо. Я тоже так сделаю. Ты мне очень помогла, правда. И поддержкой и вообще.

– Не за что, – улыбнулась она. – Я слышала, ты ещё и подругу нашла?

– Да, Лику. Мы с ней были неподалеку от площади в тот момент, когда всё началось, и в жуткой толпе потерялись. За неё я боялась больше всего.

– Ну вот, видишь, как хорошо всё закончилось.

Я проглотила эту фразу, не дрогнув ни единым мускулом и непринужденно спросила:

– А ты всех нашла? Друзей?

– Нет. Но я не теряю надежды, – она неопределенно пожала плечами и улыбнулась, но в её улыбке читалась неприкрытая горечь и сожаление.

Я постаралась замять эту тему, чтобы не расстраивать её, ведь мы обе знали и обсуждали это вчерашним вечером: вчера был последний день эвакуации и в городе остались только те, кто намерен сражаться и пленные – их жизнь или смерть невозможно зафиксировать, потому что они находятся в руках у стебачей, и никто не знает, что с ними будет.

Дима… Где он сейчас?

– Может быть, ты сходишь со мной в четвертый ПВР? Я познакомлю тебя с родителями, – перебивая собственные мысли, со всей беззаботностью, на которую была только способна, предложила я.

– Да нет. Проводить могу, если хочешь, но, думаю, ты и сама не заблудишься. Я же понимаю, что вам нужно пообщаться. Это зрелище не для посторонних лиц, – она улыбнулась, и я смущенно кивнула.

Мне хотелось пойти к родителям прямо сейчас, сию же минуту, но пришлось дождаться обеда и только после этого отправиться в путь. Обнаружить ПВР номер четыре действительно не составило труда. Пятнадцать минут пешком, и я у цели. Тем более что все ПВР-ы имели одинаковый внешний вид и были заметны издалека.

На входе я столкнулась с охранником и, объяснив цель своего визита, легко прошла внутрь. Несколько секунд я ошарашенно обводила глазами большую толпу снующих туда-сюда людей, пока до моих ушей не долетел крик:

– Надя! Надюша!

Я резко повернула голову вправо и тут же заметила маму. Она спешила мне навстречу так быстро, как только могла. И я раскрыла руки для встречного объятия, не в силах сдержать накопившиеся слезы.

Следующие полчаса уходят на то, чтобы убедиться, что это не сон, и мама с папой действительно рядом, а также чтобы переоформить меня в пункт временного размещения вместе с ними. Затем мы втроем отправились в ПВР, где я зарегистрирована, чтобы забрать мои вещи. Я наскоро попрощалась с Дашей, Машей и Аленой, а потом, уже у порога, вспомнила ещё об одном человеке, которого не видела за истекшие сутки не разу, но который ехал в автобусе вместе с нами. Васильич. Он один может знать, что происходит в городе, но как его найти – я не знаю. В информационном бюро мне вряд ли что-то подскажут, я не знаю ни фамилии, ни даты рождения этого человека. Но ведь он должен быть здесь!

Я бродила вокруг, вглядываясь в незнакомые лица, и не могла его найти. Может быть, Васильича разместили в другом ПВР-е? Кто теперь скажет мне о том, что творится в нашем городе? Телевиденье умалчивает об этом. Дикторы беспечно болтают о погоде, словно в мире, в одном из городов нашей огромной страны нет ничего необычного – никакой войны, никакого раскола. А город меж тем практически стерт в лица земли.

Отсутствие Димы и хоть каких-то новостей о нем сводят меня с ума. Что ни говори, а возможность видеть его, знать, что он в безопасности, утешали меня и придавали сил. Теперь, когда он вызвался добровольцем в борьбе со стебачами, и сам же отправился им навстречу, кто знает, что с ним может случиться? Этим людям ничего не стоило спустить несколько бомб прямо на площадь, где находились мирные граждане. Так что же может помешать им нажать курок и лишить жизни ещё одного человека, возникшего на их пути?

Я не могу сказать, что страдаю от потери, потому что Дима мне не принадлежит. Больше того, у него есть девушка, и если он вернется, то к ней, а не ко мне. И всё-таки печаль и гложущее отчаяние внутри давят и не дают дышать полной грудью. Пусть он вернется. Пусть только вернется. Живой. И я его отпущу.

Уйти мне пришлось ни с чем, потому что всё, что удалось выведать у Алены, так это то, что Васильича направили в штаб, а попасть туда у меня, разумеется, не было никакой возможности.

Родители всю дорогу расспрашивали меня о том, где и как я жила всё это время. Я понимала их беспокойство, они ведь с ума сходили, зная, что я собиралась на площадь. Но я жива. И во многом заслугами Димы.

Я почти не говорю о нем. Упоминаю, что меня вывел с площади парень, что мы вдвоем скитались по городу в поисках убежища, и никакой конкретики. Кажется, родители не обратили на такие мелочи никакого внимания. Мама беспрестанно целует меня и не выпускает из объятий, и всё повторяет одну и ту же фразу: «Я чуть с ума не сошла!» Нам не хочется обсуждать то, что было, но это самые острые впечатления, избавиться от которых не так-то просто.

Ближе к вечеру, когда страсти немного утихли, я сообщила им, что собираюсь наведаться в другой ПВР – тот, где находится Лика. Мама воспринимает мою идею без особого энтузиазма. Понятное дело, пережив такое потрясение она боится отпустить меня от себя хоть на шаг. Пришлось напомнить, что две недели куда более беспокойного времени я смогла продержаться, так что со мной ничего не случится, если я пройдусь по городу, где мне ничего не угрожает, в ПВР, располагающийся неподалеку. С этими доводами мама нехотя согласилась, и я поспешила отправиться в путь, пока не стемнело.

По пути я размышляла о том, стоит ли говорить Лике правду о Диме, о том, что с нами случилось, о своей влюбленности, и пришла к однозначному выводу: да. Она моя подруга, а мне сейчас как никогда нужен дельный совет.

Я отчетливо представляла нашу встречу, и при мысли об этом невольно ускорила шаг. Но всё произошло совсем не так, как я ожидала.

Вход в ПВР здесь осуществлялся так же, как и везде. Охранник уточнил, с какой целью я иду, после чего отступил в сторону, освобождая путь. Внутри было много людей, но я безошибочно, почти сразу определила свою подругу по идеально-ровной осанке. Она сидела в пол-оборота ко мне на кровати с номером четырнадцать, увлеченно читала книгу и ни на кого не обращала внимания. Я сделала несколько шагов назад, чтобы не попасться ей на глаза, и, незаметно подкравшись сзади, закрыла глаза рукой.

Лика вздрогнула от неожиданности и немного испуганным голосом спросила:

– Кто это?

– Угадай, – засмеялась я, убирая ладони.

Лика повернулась ко мне лицом, и мы обе замерли.

Она изменилась. Причем так разительно, что я не сразу узнала в ней прежнюю девушку – свою подругу. На секунду мне кажется, что я ошиблась, что это не Лика, а всего лишь похожая на неё девушка. Но это была она. Изменившаяся до неузнаваемости.

Всегда яркая, улыбающаяся, с макияжем и маникюром, теперь передо мной сидела совсем иная девушка – не накрашенная, с потухшим взглядом. И, мало того, в глаза бросался узкий, отчетливо видимый шрам, идущий от левой щеки вниз к подбородку.

Лика бледна и молчалива. Её глаза были широко распахнуты и полны слез, но она не плакала. И не говорила, уткнувшись глазами в пол.

«Я ничего не могла сделать, – шептала я про себя, словно оправдываясь. – Это не по моей вине».

Я спрятала глаза и молчала. Никогда прежде между нами не было такого смущения и не понимания того, как вести себя дальше. Когда я спешила себя, то не думала, что будет так тяжело.

– Прости меня, – на всякий случай произнесла я, хотя не была уверена, что это именно то, что нужно.

Как бы то ни было, я всё равно ощущала свою вину. Тяжелым свинцом она лежала на моем сердце. Ведь я могла быть на её месте, но измученная и уставшая, с искалеченной душой и пораненным лицом сидит сейчас Лика, а не я.

И именно в этот момент злая, беспощадная мысль мелькнула в моей голове: а что, если из-за меня с Димой тоже что-то случится?

– За что? – тихо переспросила подруга, перебивая мои мысли.

– Это в тот день? – я осторожно подняла глаза и покосилась на её шрам, игнорируя вопрос, на который я не смогла бы ответить. Я чувствовала, что виновата перед ней, но выразить это словами не могла.