Матрас был слишком узким для двоих, но я не могла позволить Диме ночевать на холодном земляном полу. Поэтому, запихнув подальше свою стеснительность, я предложила ему лечь рядом, стараясь, чтобы расстояние между нами всё-таки сохранялось. Дима не был противен мне, но я никогда ещё не была так близко к парню. Тем более такому симпатичному. Да и вообще, никто, кроме родителей и близкой подруги не нарушал так сильно мое личное пространство.

Едва мы улеглись, в спальне погас свет, и гул голосов стал стихать. Я закрыла глаза, стараясь не думать ни о чем и постараться заснуть как можно скорее. Я слышала мерное дыхание Димы, и мне было спокойно. Не знаю, можно ли употреблять это слово в такое нестабильное время, когда каждый день – как на вулкане, когда не знаешь, что происходит с твоими родными и друзьями, когда твое собственное будущее висит на тоненьком волоске и есть только этот миг, за гранью которого – неизвестность. Но этот миг прекрасен. И я хочу, чтобы он длился вечно. Хочу, чтобы всегда было так хорошо. Я учусь замечать и ценить мелочи, крупицы счастья, которые есть в каждом дне.

Словно в ответ на мои мысли, я почувствовала, как Димина рука наощупь нашла мою, и бережно сжала её. На миг у меня перехватило дыхание. А потом, неожиданно для меня самой, по щекам начали катиться слезы, и беззвучные рыдания сотрясли моё тело.

Забывая о всяких правилах приличия, о том, что он парень, а я – девушка, о том, что вокруг нас чужие, незнакомые люди, Дима сократил расстояние между нами до минимума и ласково обнял меня. Если так пойдет и дальше, я рассыплюсь на куски. Может, и к лучшему. Не буду ничего чувствовать. Я старалась плакать беззвучно, чтобы никто не услышал. Кроме Димы, который позволил мне немножко побыть слабой и смог понять мои чувства без слов. Он научился быть мягче и терпеливее. По крайней мере, он уже не кричит на меня, напоминая о том, что я не самая несчастная на этом свете, что все мы находимся в одинаково уязвленном положении. Он дал мне короткую передышку, и я благодарна за это.

Дима долго молчал, изредка проводя рукой по моим волосам в знак поддержки и утешения, пока я не затихла, выплакав слезы.

– Тебе страшно?

– Нет, – ответила я, чувствуя, как рядом с моей щекой сильными толчками бьется его сердце. – А тебе?

– И мне нет, – без промедления ответил он, но я уверена, что он покривил душой также, как я.

Тем не менее я улыбнулась, хоть и знала, что он не видит, а потом глубоко вздохнула и уткнулась ему в плечо. Плевать на запреты. Может быть, это последняя ночь в моей жизни, и я хочу провести её в обнимку с парнем, в которого могла бы влюбиться, если бы мне дали чуть-чуть больше времени. Хочу забыть на пару часов о том, что знакомы мы только неделю, и побыть собой, сделать то, что мне больше всего сейчас хочется. А хочется мне лишь одного – лежать в обнимку с потрясающим парнем, способным защитить меня от любых невзгод и знать, что я не одна. Вопреки всему.

– Поспи, а я отгоню кошмары, – прошептал Дима, словно подслушав мои мысли.

За считанные секунды до того, как заснуть, я забыла о нашем городе, разбитом войной, и о противостоянии, которое нам предстоит, уносясь в счастливую страну, туда, где нам предстоит быть счастливыми.

Знаете ли вы, что такое счастье? Раньше я думала, что знаю об этом всё, но не имею из этого практически ничего. Теперь я думала по-другому.

Счастье – это горячая вода. Счастье – это когда есть мыло, и ты можешь пользоваться им, сколько угодно. В убежище всё это в таком дефиците, что о ду́ше думать не приходится. Голову здесь моют мылом в медицинском крыле, и я решила для себя, что лучше уж опять пойду мыться в холодную речку, чем так, как делают здесь эти люди – одной и той же водой они пользуются несколько раз, при этом вода чуть теплая и не всегда чистая даже для первого раза. От мыслей об этом меня передернуло.

Сегодня утром я проснулась вместе со всеми, но вовсе не потому, что выспалась, а потому, что когда в общей спальне стоит громкий гул голосов, спать невозможно. Никто не заботится о том, что ты хочешь спать. Даже полежать ещё немного вряд ли получится. Весь пол завален матрасами, и чтобы добраться к выходу, люди переступают друг через друга.

Нас снова покормили вчерашним супом. А может быть, и не вчерашним, возможно, ему уже гораздо больше дней. Меня пугала мысль о том, что остатки снова сливаются в общую кастрюлю и выдаются в виде новой порции, но есть хотелось, поэтому пришлось настраивать себя на то, что это нормально, хотя всё внутри меня бунтовало. Прошедшая неделя уже не казалась мне такой уж отвратительной. По крайней мере, мы с Димой могли спать в домах на мягких кроватях и есть нормальную еду. Я уж не говорю о том, что мы были сами себе хозяева и могли делать что угодно когда угодно, хотя и подвергались большей опасности.

За завтраком Людмила Викторовна, которая негласно взяла над нами опеку, рассказала, что выходить наверх можно свободно, но недалеко, на собственный страх и риск. А ещё по пять человек назначают дежурными, и они должны принести еды и воды для общего пользования. Некоторые добывают еду для себя, пряча под матрасы, но после частенько не находят своих припасов. Кто крадет – неизвестно, да и как вычислишь вора среди такой толпы? Никто и не будет этим заниматься. По большому счету здесь каждый – сам за себя. Этот факт я открыла для себя ещё вчера, поэтому согласно качнула головой.

– А что говорят, долго мы здесь будем? – поинтересовался у неё Дима, запросто уплетая приготовленный суп, который я нехотя помешивала и через силу заставляла себя съесть хотя бы несколько ложек.

Я заметила, что у Димы отросла темная щетина, которая сделала его, на мой взгляд, ещё более мужественным и взрослым. Всего за несколько дней я узнала его гораздо лучше, чем могла бы узнать за месяцы знакомства в обычной обстановке. И с каждым днем он открывался для меня всё больше, и уже не казался таким грубым и жестким, как прежде.

– Уж пару дней обещают перевезти в соседний город, предоставить пункты временного размещения, но пока ничего. Может быть, руководство надеется вскоре утихомирить этих вредителей, – выплюнула Людмила Викторовна со злостью, которую испытывали мы все по отношению к стебачам. – Может быть, тогда все вернутся в свои дома. Всё же своё-то гнездо лучше. Я тридцать восемь лет в одной квартире прожила! С самого замужества.

Дима бросил на меня печальный взгляд, и мне удалось понять его без слов. Ни мне, не ему не хотелось разочаровывать находящихся здесь людей, но выбора не было. Рано или поздно они всё равно узнают правду.

– Это вряд ли, – мрачно покачал головой Дима. – Мы провели в городе всё это время, укрываясь от стебачей в оставленных хозяевами домах. Город сильно разрушен, и чтобы его восстановить предстоит колоссальная работа, которая займет не один год.

Людмила Викторовна широко распахнула глаза, а потом горько вздохнула.

– Неужели эти варвары смогли так постараться?

Дима утвердительно качнул головой, не глядя женщине в глаза. Мне стало до боли обидно за него. Ведь он не виноват, что вырос в такой обстановке, что его брат причастен к страданиям жителей, но он считает себя виноватым, это видно невооруженным взглядом.

Мне жутко захотелось взять его за руку и выразить свою поддержку, но я не посмела.

– А когда можно выходить? В любое время? – спросила я, преодолевая себя и отводя взгляд от Димы.

– Да, до отбоя. На ночь выходы закрываются.

Дима взглянул на меня с немым вопросом. Моё намерение он понял с лёту, и я подтвердила:

– Не могу тут находиться. Пойдешь со мной?

– Нам нельзя, – качнул головой он. – Васильич сказал дожидаться прибытия штабских. Наши знания могут потребоваться для разработки плана дальнейших действий.

Я знала, что он специально говорил завуалированными фразами, вместо того, чтобы озвучить реальное положение вещей: «Они решат, жить ли нам или быть убитыми как предателям Родины».