Это масло было лучше, чем то, которое я пробовала в Канаде, даже то, которое мы импортировали из Италии.

Я не переставала задавать вопросы работникам, а Джулио переводил по мере необходимости. Работники, казалось, гордились своей связью с семьей Раваццани, многие продолжали дело предыдущих поколений, работавших здесь. Я хотела спросить, знают ли они, что их работодатель был похитителем, который накачивал женщин наркотиками и шпионил за ними, но подозревала, что Джулио не станет мне переводить.

Последней нашей остановкой был виноградник, где лозы простирались так далеко, как только можно было увидеть. Здесь выращивали виноград сортов Гальоппо и Греко бьянко, из которого смешивали красные и розовые вина. Они также делали нигредо, граппу со вкусом лакрицы, и я быстро обнаружила, что это моя самая любимая вещь на земле.

– Полегче, синьорина, — сказал Винченцо, виноградарь, когда я проглотила все. – Граппу Раваццани нужно пить глотками.

– Канадцы быстро становятся похожими на американцев, — поддразнил Джулио, подражая тому, кто прихлебывает напиток. – Больше, больше, больше.

– Хватит мучить канадцев, — сказала я ему, толкнув его плечом. – Мы добрее итальянцев.

Винченцо усмехнулся, но покачал головой. — Вам не понравится, как он будет выходить обратно, синьорина.

Я отмахнулась от этого замечания. — Меня никогда не тошнит после выпивки. Мы, Манчини, сделаны из более крепкого материала.

Винченцо и Джулио обменялись веселыми взглядами. — Без сомнения, так и есть, bella (перев. с итал. красавица). Хочешь еще?

– Per favore (перв. с итал. Пожалуйста), — сказала я, что только рассмешило Джулио.

– Твой итальянский нуждается в улучшении.

– Я знаю. Ты меня научишь?

– Конечно, но торопиться не стоит.

Спешка была, но я не могла об этом сказать. Джулио смирился с нашим браком, и кто знал, что он может сделать, если я сообщу ему о своих планах побега? Он становился другом, но не союзником. Прежде всего, он был Раваццани.

Винченцо оставил нас, и я решила узнать больше об этом человеке, который, казалось, боялся своего отца, но все равно спас меня. — Чем ты занимаешься в Ндрангете?

Джулио поперхнулся своей граппой и громко закашлялся. — Ты всегда такая напористая?

– Я прошу прощения. Просто ты не похож на своего отца. Мне трудно представить тебя в роли закоренелого мафиози.

Он облизал губы и изучал стакан в своей руке. — Это все, что я когда-либо знал. Я был маленьким, когда умерла моя мать, и с тех пор меня воспитывали Зия и мой отец,

и ндрина. Меня приняли в четырнадцать лет. Для меня нет другой жизни.

– Это звучит... печально.

Край его рта подрагивал, что делало его похожим на более молодую версию своего отца. — Только кто-то со стороны может увидеть это так. Быть наследником Раваццани - большая привилегия.

– Это так, но только если ты этого хочешь. Если ты хочешь жить так же, как твой отец.

– У меня нет выбора. И это не плохо: меня одновременно боятся и уважают все, кого я встречаю. Репутация моего отца известна многим.

– Я не могу представить, каково мальчику в нашем мире. Мы с сестрами были ограждены от дел моего отца.

– Так и должно быть, — сказал Джулио. – То, чем мы занимаемся, - дело мужчин, хотя в наши дни все больше и больше женщин возглавляют ндрину.

– Так и есть?

– Да. На самом деле я думала, что мой отец устроит так, чтобы я женился на дочери Ла Мадрины, главы Мельбурнской ‘ндрины. Но потом появилась ты.

Австралия, надо же. — Ты хотел жениться на этой другой женщине?

– Нет, но это вряд ли имеет значение. Моя роль - жениться и родить больше мальчиков Раваццани, чтобы продолжить нашу традицию.

– Не обязательно. Твой отец может снова жениться.

Выражение лица Джулио говорило о том, что эта тема была затронута и отвергнута. — Он отказывается. Я думаю, что он испытывает чувство вины за смерть моей матери.

Фаусто Раваццани, испытывающий чувство вины? Я не могла в это поверить. — Она была больна?

– Нет, она была убита.

Я вздохнула и схватилась за край деревянного стола, покачнувшись от неожиданности и слишком большого количества граппы. — Черт, это ужасно. Мне очень жаль, Джулио.

– Спасибо. Я ее почти не помню, но воспоминания у меня хорошие.

– Как это случилось?

– Она бежала по пляжу. Южноамериканская банда убила ее и охранников. Это было связано со сделкой, которую мой отец заключил с их конкурентами.

– Неудивительно, что он чувствует себя виноватым.

– К сожалению, это слишком распространено в нашем мире. — Джулио глубоко вздохнул. – Единственный выход из этой жизни - смерть, Фрэнки. Каждый из нас знает это.

Я допила свою граппу, переваривая эту мрачную новость. — Разве ты не должен пытаться убедить меня войти в твою семью?

Он понизил голос до шепота. — Я же сказал тебе, что убеждать не нужно. Это произойдет, хотим мы этого или нет.

– Я знаю свои причины не хотеть выйти замуж, но почему ты не хочешь жениться?

– Это не имеет значения, и мы не должны обсуждать это здесь.

Я огляделась вокруг, но в старом дегустационном зале больше никого не было. Только бочки с вином могли нас подслушать. — Мы одни.

– Нет, не одни. Ни в доме, ни где-либо в поместье нет уединения, Фрэнки. Никогда не забывай об этом.

– Я не вижу никаких камер. Камеры моего отца были неуклюжими, старого типа, которые жужжали, когда двигались.

Они незаметные. Ты не увидишь ни камер, ни подслушивающих устройств, если только мой отец этого не захочет.

Мой желудок опустился, когда я обдумывала планы побега. Было ли в моей спальне оборудование для наблюдения? — По крайней мере, у тебя есть свобода покинуть поместье.

– Я бы не назвал это свободой, но да, я могу уехать. Он налил нам еще граппы. — Я отвезу тебя в любое место в Сидерно, куда ты захочешь, да?

– Конечно. Как насчет аэропорта?

Он рассмеялся и поднял за меня бокал. — У тебя есть чувство юмора, Фрэнки Манчини. Я этого не ожидал. У тебя также есть мужество, как говорят американцы, но я не могу решить, хорошо это или плохо.

– Я надеюсь, что это хорошо, потому что я не знаю, как вести себя по-другому.

– Наверное, поэтому мой отец так бурно на тебя реагирует.

– Это потому, что он меня ненавидит.

– Нет, он не невавидит. Ты очень разозлила его прошлой ночью, сильнее, чем я видел за долгое время. Он был очень зол.

– Должно быть, это мое особое умение в работе.

– Это странно. Обычно он очень вежлив с женщинами.

– Мне трудно в это поверить.

– Нет, я серьезно. Он очаровывает их. Успокаивает их. Женщины любят моего отца.

Конечно, любят. Он великолепный и сильный итальянский мужчина, и, несомненно, зверь в спальне. Я вспомнил Катарину и ее совершенство, как у модели, несмотря на то, что ей было около 20 или около 30 лет. Все ли его подруги были такими красивыми?

– У тебя странное выражение лица, — спросил Джулио, пробежав глазами по моему лицу. – О чем ты думаешь?

Я была навеселе, но не настолько пьяна, чтобы признаться в своих тревожных мыслях относительно его отца. Вместо этого я сказала неполную правду. — Я почти не думала о побеге сегодня.

– Это хорошо. Мы еще сделаем из тебя калабрийца.

Нет, не стану. Я лучше умру, чем стану женой мафиози. – Ты мне нравишься, Джулио. Я печально покачала головой. — Я не хочу, но ты мне нравишься.

– Так будет легче, Фрэнки. Я буду хорошим мужем для тебя. И когда-нибудь все это будет нашим.

Джулио усмехнулся. – Думаю, пора возвращаться.

– А нам обязательно? Я ненавижу сидеть взаперти. Сегодня было так приятно гулять с растениями и деревьями.

– Боюсь, что уже почти время обеда. Мой отец будет ждать нас.

– Твой отец. — Я издала презрительный звук в горле. – Он уже посадил меня в темницу. Что он сделает дальше, если не одобрит? Будет меня пытать? Привяжет меня?

– Я рад это слышать. – Он подтрунивал надо мной.

– Честно говоря, я буду скучать поэтому, когда вернусь в Торонто.