— Спасибо! — прошептал я, закончив блевать. — Спас меня.

— Помогать идуны — хорошо, — довольно промурчал зверолюд. — Когда идун стать ходок, он не есть массахи. Мать-Ночь велеть нам быть добрый к идуны. Идуны — сильный. Тоже помогать массахи.

Я был прав. Местные кошколюды — не враги нам. Хоть здесь повезло. Самочувствие подсказывает мне, что случилась у меня серьёзная встряска мозга. После такого удара башкой и седмицу, и две проваляться возможно. Без заботы помру. Тут ни зелий, ни лекарей с даром. Только время и вылечит.

— Ты массах, значит, — пробормотал я мгновенно пересохшими губами. — Дай-ка ещё воды.

— Массах, массах, — довольно закивал зверолюд, подсовывая мне горлышко бурдюка. — Шикаш, — похлопал он рукой свою безволосую грудь. — Имя идун?

— Китар, — прошептал я. — Спасибо, Шикаш! И вашей Матери-Ночи спасибо!

Раздавшийся вдали вой заставил кошака смешно встопорщить уши.

— Не говорить, отдыхать, — прошипел он негромко. — Мать-Ночь близко. Холмы оживать. Пора прятаться.

Убрав в рюкзак бурдюк, кошколюд ухватил за углы шкуру, на которой я, оказывается, всё это время лежал, и потащил гружёную мной волокушу вверх по склону холма. С виду мелкий, а сильный. Быстро тянет. Минута — и вот мы уже наверху. Затащил меня под нависающий обломок скалы и принялся стаскивать более мелкие камни, строя укрытие.

— Лежать тихо. Спать, — приказал мне Шикаш, укладываясь рядом. — Я посыпать отгонки. Злой зверь не найти нас.

И в голосе такая уверенность, что я сразу расслабился. Местный знает, как здесь ночевать в безопасности. Я закрыл глаза и мгновенно уснул.

— Китар просыпаться? Не надо. Спать дальше. Путь долгий.

Разбудившая тряска заставила охнуть. Поймал спиной камень.

— Стой. Может, сам пойду?

Сил вроде не больше вчерашнего, но вдруг? Поднял голову. Не, ещё кружится. Рано. Идти не смогу.

— Пить, — подсунул мне к губам бурдюк остановившийся Шикаш. — Пить и спать.

Я послушался. Сделав пару глотков, вновь закрыл глаза, и очень скоро продолжившееся движение укачало меня, погрузив в очередной сон.

Этот день пролетел для меня незаметно. В полудрёме я трясся по бесконечным холмам вверх и вниз, то просыпаясь, то снова проваливаясь в сон. Сколько вёрст мы проделали даже гадать не стану. Десять? Двадцать? Кошак оказался двужильным. Пёр и пёр меня без привалов — а, может, я просто проспал их — до самого вечера. И меня тащит, и все мои вещи. Как бы помощник потом не присвоил себе часть оружия.

Вон, моё копьё ему точно понравилось. Попытавшийся на нас напасть ящер саженной длины был мгновенно отогнан несколькими точными тычками в чешуйчатую морду. Удача пока нам сопутствует. Других хищников и тем более ходоков-великанов сегодня дорогой не встретилось.

Ночь опять переждём среди скал. В этот раз я заметил, как Шикаш рассыпал вокруг нашего укрытия какой-то порошок. Что с зельями на Суши не знаю, но отпугивающее хищников средство на вооружении у кошколюдов имеется.

— Куда мы идём? — спросил я и тут же понял, как по-дурацки оно прозвучало.

Идём? Я-то точно никуда не иду. Меня тащат. Но Шикаш понял.

— В мой дом. К мой семья. Уже завтра. Сейчас надо есть.

Отличные новости. Один кошак — хорошо, много — лучше. Раз местные зверолюди настроены дружелюбно, попасть в их поселение — лучший вариант из возможных. И отлежаться спокойно смогу, и всё, что нужно мне про Сушь знать, у них выведаю. Но кроха сил уже есть. Не дотерплю. Любопытство гнетёт. Вот запью водой кисловатую кашицу, которую Шикаш толкает мне в рот по чуть-чуть, и пристану к спасителю.

— Почему ты меня называешь идун? — убедившись, что скормленная мне кошаком пища не лезет обратно, спросил я Шикаша.

— Идуны идти Путь, — сообщил зверолюд. — Массахи, Гравы, Тушкаты и все остальной просто жить.

Теперь ясно. Сокращение от «Идущего по Пути». Но то праздный вопрос, а вот важный задам, пока силы не кончились, следом.

— А ходок? Он же был идуном? Как он стал таким?

Всего десять слов, а едва сумел выговорить. Вот же йокова слабость. И когда полегчает уже?

— Ходок в Бездну ходить, — объяснил кошколюд. — Хотеть луч на лоб, но не взять его. Идуны — все лучи собирать, но не все получать. Кто не взять — тот ходок стать.

Так вот оно что… Бездна на Суши не убивает, а превращает в безмозглых гигантов. Ну надо же… На Земле и в Предземье, как было? Прошёл испытание Бездны — получи дар в награду. А здесь что?

— Лучи? Что ещё за лучи?

— На лоб, — ткнул себя в упомянутую часть лица Шикаш. — Идуны надо полный звезда. Пять лучей собрать — идти дальше. Это все знать.

Все, да не все. Мне хотелось ещё порасспрашивать зверолюда, но мир снова начал кружиться. Силы быстро закончились. Я опять начал проваливаться в полуявь-полусон. Перед помутнившимся взором возникла нора. Та странная, треугольная, которую я нашел здесь, на Суши. Значит, надо было тогда в неё лезть. Луч на лоб… Уж не связан ли с этими лучами тот ромбик, который имелся на лбу ходока?

— Точно живой?

Сквозь закрытые веки пробивается свет. Новый день. И ещё что-то новое…

— Живой. Только слабый. Ударить голова. Очень сильно ударить. Не может идти. Спать всё время.

— Проверь. Может врёт?

— У тебя забыл совета спросить. Хвостатые к нам со всем уважением. Единственные, кто поможет всегда. Мотай науку на ус, пустолобыш. Массах никогда не станет обманывать идуна. Им Мать-Ночь не велит.

Точно! Новые голоса! Не шипящие, с нормальным людским выговором. Открываю глаза.

— О! Проснулся.

Люди! Много! Целая дюжина, или около того. Всех не вижу. Обступили стеной.

— Утра доброго! — выдавил из пересохших губ и попробовал приподняться на локтях.

Куда там. Как сил не было вчера, так и сегодня нет. Да и откуда им взяться. Не ем почти нечего, только пью понемногу. Совсем захирел. Только хуже и хуже становится.

— И правда, плохой совсем, — нахмурился склонившийся надо мной коренастый мужик. — Какой день говоришь его тащишь?

Звезда! У дядьки на лбу звезда! Остроносым крестом расходится вверх, вниз и в стороны на четыре треугольных луча. А у его соседа такой же ромбик, как и у придавленного скалой ходока. А у второго соседа простой треугольник, по форме неотличимый от виденной мною норы. А у третьего тоже звезда, но уже лишь на три луча. А у другого опять треугольник. У них тут у всех лбы в отметинах. Старожилы пояса. Как же мне повезло!

— Два дня тащить. Сегодня день три.

Вот и всё, кошак. Ты своё отбатрачил. Дальше люди снесут меня. Глядишь, даже не волоком, от которого уже спину не чувствую.

— До сих пор не очухался… — задумчиво пробормотал дядька со звёздным крестом на лбу.

Ну на нём и одёжа. Снежник снежником. Сплошь одни шкуры и кожаные ремни. У других чуть получше наряды. У кого куртка драная, у кого штаны в латках, у кого истёртые в дыры рубахи. Оборванцы какие-то, а не воины. И оружие у многих нарядам под стать. Самодельные копья с наконечниками из прилаженным к палкам ножей, щербатые топоры, дубины, пращи.

— И уже не очухается.

В щель между повернувшимися на голос людьми замечаю ещё одного облачённого в шкуры мужчину. Тоже звёздочка на четыре луча у него. И у пары стоящих рядом с ним мужиков на лбах светятся точно такие же.

— Тоже думаю, что помрёт, — согласился с записавшим меня в мертвецы мужиком коренастый бугай.

— Или навсегда немощным калекой останется, — вставил кто-то своё ценное мнение.

До чего же ледяные слова. Всего холодом вмиг обдало. Неужели, правы они? Неужели, бессмысленно всё?

— Такую хворь только семенем снимать.

Фух… Про семена-то я и забыл со страху. Оно-то, конечно, не хворь в чистом виде, но повреждение мозга и раной не назвать. Должно излечить меня семя.

— Ну ты сказанул. Где же он его высрет? Не ты же мальчишке своё отдашь.

— Кабы оно ещё у меня было.

— И не у кого нет.