— А сестры? Людочка что, все у нее хорошо ли? Евгения Александровна не слишком устает?

Люда уже несколько лет как вышла замуж и жила в Балашове.

— Спасибо, все нормально. А как вы, Владимир Алексеевич?

— Да помаленьку, помаленьку. Слава Богу.

— Как Софья Львовна?

— Ничего. Мигрень только вот замучила. А так — ничего, слава Богу.

Некоторое время они шли молча. Маруся очень тепло относилась к Апушкину, но совершенно не представляла, о чем с ним говорить помимо здоровья родных.

— А я ведь заходил к вам на Козловскую, — неожиданно сказал Владимир Алексеевич, — недели две назад и третьего дня тоже.

— Да?

— Александра Яковлевна говорит, вас почти никогда не бывает дома.

Маруся промолчала.

— Она так волнуется за вас, Марусенька… и за Женечку. Маруся, — Апушкин с трудом подбирал слова, — я знаю, я не вправе вмешиваться в вашу жизнь, но как старый друг семьи я не могу… До меня доходят странные слухи. Вы поддерживаете знакомства, не совсем подходящие для девушки вашего круга и возраста. Конечно, я никого не хочу обвинять, но то, что в марте вы оказались в тюрьме…

— Владимир Алексеевич, — вежливо, но холодно прервала его Маруся, — не будем об этом говорить.

— Марусенька…

— Пожалуйста, Владимир Алексеевич.

Марусин тон был столь сух и холоден, что Апушкин тут же смешался и смущенно закашлялся. Слава Богу, они дошли уже до угла, Владимиру Алексеевичу надо было сворачивать на Дворянскую. Он приподнял шляпу:

— Ну что же, очень рад был вас повидать.

— Ия вас. До свидания, кланяйтесь от меня Софье Львовне.

Маруся, распрощавшись с Апушкиным, быстро пошла прямо, собираясь чуть дальше спуститься к Цне. Если бы она оглянулась, то увидела бы, что старик остановился и смотрит ей вслед. Взгляд у него и печальный, и понимающий…

Но Маруся не оглянулась. Встреча с Апушкиным оставила в душе неприятный осадок. Владимир Алексеевич все еще никак не может привыкнуть, что маленькая девочка, которую он в детстве качал на коленях, выросла и теперь сама решает свою судьбу. И решает не так, как, по мнению Апушкина, следовало бы.

Даже когда в марте этого года Маруся, вместе с другими участниками демонстрации, попала почти на месяц в тюрьму, добрейший Владимир Алексеевич отказывался верить ее принадлежности к революционной партии. Он долго заступался за Марусю, когда потребовали уволить ее из канцелярии как неблагонадежную, но его заступничество успеха не имело. Да Маруся и сама бы оттуда ушла — слишком много времени стала отнимать партийная работа.

Теперь Маруся Спиридонова была уже не просто членом Комитета партии социалистов-революционеров. Этим летом она вступила в боевую дружину эсеров — мощную тайную организацию, готовившую и проводившую террористические акты. Все лето она почти каждый день ходила упражняться на специальные стрельбища, оборудованные партийцами в лесочке за Цинским мостом. Сейчас Маруся уже запросто выбивала шесть из десяти, — неплохой результат, особенно если учесть, что в первый раз она взяла в руки браунинг меньше трех месяцев назад. Но Спиридонова всегда была упорной.

Вот и сейчас она опять шла на стрельбище. Правда, уже начало октября, темнеет рано… Распрощавшись с Апушкиным, Маруся взглянула на часы — без двадцати три, если поторопиться, еще часа три светлого времени у нее в запасе есть. Она прибавила шагу и неожиданно сразу за перекрестком Большой и Дворянской нос к носу столкнулась с Анной Авдеевой.

— Ох, — запыхавшись от быстрой ходьбы, проговорила Аня, — как удачно, что я тебя встретила! Я как раз к тебе и шла. Ты что, опять за мост собралась?

— Да, а что такое? Мы договорились на сегодня с Платоном.

— Отменяется. Пойдем скорее к Вольскому, Платон, наверное, уже там.

От неожиданности Марусины щеки вспыхнули ярким румянцем. Аня не любила Михаила, поэтому ходила в этот дом либо по исключительной партийной надобности, либо… Неужели?..

— Что, Владимир уже вернулся? — как можно небрежнее спросила она. — А я думала, он будет не раньше ноября.

Владимир Вольский по партийным делам уехал в Баку.

Аня, поглощенная своими мыслями, не сразу поняла, что сказала Маруся:

— Владимир? Да нет, он тут ни при чем. Пришли инженеры из мастерских. Кажется, мы тоже присоединимся к забастовке.

Марусе тут же стало досадно. Она разозлилась на себя — расчувствовалась, как кисейная барышня, когда надвигаются такие события. Железнодорожники Москвы и Петрограда бастуют уже давно, неужели и они в Тамбове наконец сподобятся? Она взяла Аню под руку и прибавила шаг:

— Пойдем скорее.

В просторном доме Вольских на Большой улице фактически жили три семьи: старики Вольские, Казимир Казимирович и Елизавета Леопольдовна с младшей дочерью, тринадцатилетней Юлей, Михаил и его жена Маша, и Владимир Вольский. Владимир опять был на положении холостяка — Валя, не выдержав то ли революционных увлечений мужа, то ли его беспокойного характера, года три назад уехала в неизвестном направлении. Что именно произошло между супругами, никто точно не знал, но поговаривали, что урожденная девица Лукьяненко нашла себе нового мужа, и вроде бы из офицеров. Владимир теперь даже имени своей жены не упоминал, словно ее и не было никогда.

Обычно все встречи и дискуссии проходили на квартире у Владимира, но сегодня собирались у Михаила…

В полицейских документах Михаил Казимирович Вольский значился председателем Тамбовского социал-демократического комитета. А известный тамбовский писатель и историк Петр Черменский во всех своих работах называет его видным эсером. Вероятно, и то и другое не совсем соответствовало реальности. Вряд ли Михаил Вольский действительно всерьез принадлежал к какой-либо революционной партии; скорее всего он был сочувствующим, но сочувствующим горячо. Он выступал на сходках и митингах, разбрасывал прокламации, жертвовал деньги на нужды бастующих. По его совету во время одной из забастовок в Козлов были отправлены делегаты за продуктами для рабочих тамбовских мастерских. Красноречивый не только на словах, но и на бумаге, Михаил Вольский активно сотрудничал с газетами и даже сам хотел издавать газету «Голос труда». Учитывая всю его разностороннюю деятельность, не так уж и важно, кому он больше сочувствовал, эсерам или социал-демократам.

Кроме того, отношения между рядовыми большевиками-эсдеками и эсерами обострились значительно позднее. Тогда же, в 1905-м, идеологически непримиримые споры велись в основном руководящими верхушками, пока члены обеих партий бок о бок делали одно общее дело, не слишком разбирая, какой лозунг для них главнее — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «В борьбе обретешь ты право свое!». По крайней мере, похоже, что в Тамбове дело обстояло именно так, — там даже полиция не могла отделить зерна от плевел, овец от козлищ, эсеров от социал-демократов.

Присяжный поверенный Михаил Вольский — неважно, эсер или эсдек, — был одним из самых популярных в городе людей. В тех же самых полицейских документах описан довольно показательный случай. После объявления манифеста 17 октября демонстрация учащихся двигалась по Гимназической улице и встретила Михаила Вольского. Демонстранты приветствовали известного, как теперь бы сказали, «правозащитника» аплодисментами. Вольский сказал речь, в которой призвал всех разойтись по домам, и его тут же и беспрекословно послушались.

Считаясь отличным адвокатом и слывя либералом, он имел прекрасную практику, приносящую очень неплохой доход. Да и вообще Вольские были люди не бедные — собственный дом на главной улице Тамбова и три имения в Тамбовской губернии что-нибудь да значили… Так что Михаилу, в отличие от пролетариата, было что терять, помимо цепей. И меньше чем через год он признается себе, что терять-то ему ох как не хочется…

…На этот раз собрание проходило в квартире Михаила. Авдееву и Спиридонову там явно не ждали: публика собралась сплошь солидная, гимназистов и семинаристов не было вообще, рабочих, кажется, тоже. Зато здесь присутствовали инженеры из железнодорожного депо Бейкман и Гиттерман и новый инженер Лесневский. В большом кресле в углу комнаты устроился Лев Брюхатов, большой приятель Михаила, по убеждениям вроде бы примыкавший к эсерам. Из женщин, кроме Маруси и Анны, была Екатерина Михайловна Киншина, жена городского врача, и еще какая-то незнакомая девушка, наверное служащая в железнодорожной конторе. С Екатериной Михайловной считались и эсдеки и эсеры — она была одной из старейших партиек в Тамбове; кроме того, на ее даче в Инвалидной регулярно устраивали собрания и сходки.