Джорджия почувствовала, что краснеет. Никогда ей еще не было так неловко в костюме тальянского конюшенного мальчика, как под взглядом фиалковых глаз этой женщины.

— Я вижу, ты маскируешься, скрывая свой настоящий вид, — сказала Сильвия. — Весьма разумное в этом городе поведение. Быть может, и мне следовало бы прибегнуть к этой же тактике. Хотя, в некотором смысле, я так и делаю.

Джорджия лихорадочно размышляла, пытаясь понять, как вписывается в общую картину эта явно значительная особа. Впрямь ли она сказала «мой Родольфо»? У кого может быть право на подобную интимность по отношению к столь важной особе? И почему этой женщине необходимо маскироваться?

В этот момент Лючиано, Паоло и Чезаре вернулись со скаковой дорожки. Начался дождь, и покрытие стало слишком скользким. Чезаре был обеспокоен, потому что именно сегодня должно было состояться чрезвычайно важное для Скачек событие — укладывание покрытия на дорожку вокруг Звездного Поля.

— Это просто короткий ливень, — успокоил его отец. — Не тревожься, с дорожкой всё будет в порядке.

— Ты, я вижу, уже познакомилась с Сильвией; — сказал Лючиано Джорджии, и девочка вновь подивилась тому, с какой легкостью он общается со здешними важными персонами.

— Когда ты собираешься повидаться с Арианной? — задала Сильвия вопрос, немало интересовавший и Джорджию.

— Не знаю, — ответил Лючиано.

Послышался стук в дверь, и оба молодых Странника нервно вздрогнули, хотя и трудно было предположить, что герцогиня Беллеции явится с визитом в округ Овна.

Паоло отворил дверь человеку, носившему, как теперь уже знала Джорджия, имя Родольфо. Она успела узнать в нем странного незнакомца, появившегося когда-то на похоронах Люсьена. Слегка сутулый, высокий мужчина с тронутыми сединой волосами и полным достоинства видом. Он вошел в комнату и тепло обнял Паоло. Обнял он и Детриджа, а затем Лючиано. Гость долго и словно бы испытующе вглядывался в лицо мальчика.

— У меня теплеет на сердце, когда я вижу тебя, — услышала Джорджия негромко сказанные слова и увидела, с какой безграничной преданностью смотрит Лючиано на своего учителя, «А что я здесь делаю?» — подумала она, чувствуя себя ничтожной и никому не нужной.

Тут же высокий мужчина повернулся к Джорджии и взял ее руку в свою. Ей казалось, что спокойные темные глаза этого человека видят ее насквозь и способны проникнуть в самые затаенные ее мысли.

— Должно быть, ты Джорджия, — вежливо проговорил мужчина. — Для меня честь познакомиться с тобой.

— Пять Странников в одной комнате, — произнес негромкий голос. — Это каждый из нас может почитать за честь.

Теперь растеряться пришла очередь Родольфо. К своему изумлению, Джорджия увидела, что его спокойное достоинство начисто испарилось, когда таинственная Сильвия шагнула вперед.

А потом они обнялись. Это не была простая, принятая в Талии формальность, и Джорджия поняла внезапно, кто эта женщина.

Она увидела, что Лючиано со снисходительной улыбкой смотрит на обнимающуюся пару.

— Мне бы следовало рассердиться на тебя, — тихо проговорил Родольфо. — Но как я могу, если меня наполняет радость оттого, что я вижу тебя здесь.

— Полагаю, тебе следует заново представить меня этой барышне, — сказала Сильвия.

— Джорджия, — сказал Родольфо, всё еще сжимая в своей руке руку загадочной женщины, — я рад познакомить тебя с моей женой, Сильвией Росси, прежней герцогиней Беллеции и матерью теперешней герцогини.

В папском дворце у Ринальдо ди Кимичи вновь происходила неприятная беседа с одним из его дядей. Не внушая такого ужаса, как герцог Никколо, Фердинандо был, тем не менее, Папой и принцем Реморы.

— Браки совершаются на Небесах, — произнес Фердинандо, выполняя свою роль главы тальянской церкви. — Не подобает легкомысленно расторгать их.

— Воистину так, ваше святейшество, — согласился Ринальдо. — Часть вины я в данном случае должен взять на себя. Быть может, этот брак был заключен уж слишком легкомысленно. Это я устроил его.

Папа прекрасно знал и об этом, и о том, что его племянница Франческа была вынуждена согласиться на навязанный ей Ринальдо брак под угрозой гнева герцога Никколо, который обрушится на нее в случае отказа. Однако, если бы заговор удался и Франческа была избрана герцогиней Беллеции, уж, верно, она примирилась бы с наличием пожилого мужа, и Папе не слишком хотелось расторгать брак лишь потому, что весь этот замысел потерпел крах. В конце концов, его долг поддерживать святость супружеских уз.

— На каком основании эта женщина просит расторгнуть брак? — спросил он.

Ринальдо замялся. Если дядя, говоря о Франческе, назвал ее «этой женщиной», стало быть, шансов сыграть на родственных чувствах практически нет.

— Она… он… мне кажется, этот брак так по-настоящему и не состоялся, ваше святейшество, — проговорил Ринальдо, с ужасом сознавая, что краснеет.

— В течение какого времени?

— Почти года, ваше святейшество. И она не любит его.

— Ну, может быть, всё могло бы исправиться, впусти она его в свое ложе, — сказал Папа. — Ребенок мог бы сохранить семью.

Ринальдо очень не хотелось упоминать о том, что Франческу принудили выйти замуж за советника Альбани. Он чувствовал, что это представит его самого в не слишком выгодном свете. Несправедливо, потому что, стань Франческа герцогиней, все были бы довольны, а положение Ринальдо заметно укрепилось бы.

— Если бы он был на это способен, ваше святейшество, — Пробормотал Ринальдо.

Фердинандо ди Кимичи был не таким уж плохим человеком. Он был слаб и слишком снисходителен к самому себе, но ему вовсе не хотелось, чтобы одна из его племянниц оказалась прикованной к человеку, которого она не любит. Тем более, если о детях не может быть и речи. Помимо того, он не верил в то, что после провала заговора герцог, его брат, хоть сколько-нибудь заинтересован в Альбани. И лучше, чтобы Франческа была свободной — на случай, если понадобится заключить какой-то новый династический союз. А уж Фердинандо позаботится о том, чтобы на этот раз муж у нее оказался более привлекательным.

— Ну, ладно, — проговорил он чуть раздраженно, жестом велев секретарю составить необходимое постановление. Затем он прижал свой перстень с изображенными на нем символами лилии и близнецов к мягкому еще сургучу и передал документ Ринальдо. С этой минуты Франческа вновь стала свободной.

Дождь уже прекратился, и воздух над Полем был чистым и свежим. Телеги с запряженными в них волами одна за другой подвозили землю с окрестных полей, и рабочие разравнивали ее граблями по широкой дорожке, окружавшей площадь. Другие рабочие были заняты возведением деревянных трибун для именитых зрителей, хотя большинство горожан намеревалось наблюдать за скачками, стоя внутри крута скаковой дорожки.

Самая большая из трибун строилась перед папским дворцом, но каждый дом с балконами, выходящими на Поле, был уже украшен флагами цветов поддерживаемого хозяевами округа. Расцвеченным выглядело и всё Поле.

Одним из тех, кто больше всех наслаждался предвкушением Скачек, был Энрико. Он принимал ставки на победителя. Близнецы и Дева были, разумеется, фаворитами, так что сторонникам этих округов на крупный выигрыш рассчитывать не приходилось. Жители других округов делали ставки на победу своих представителей, но, как правило, не забывали поставить небольшую сумму и на победу одного из фаворитов. Реморанцы всегда были людьми практичными.

Не желая быть обвиненными в отсутствии патриотизма, такие ставки они предпочитали делать втихомолку. Энрико приспособился бродить по всем городским округам. Он носил с собой, сумку, набитую шейными платками разных расцветок, с тем, чтобы иметь возможность менять их, переходя из округа вокруг. Для него, не связанного ни с одним из округов, эти платки служили просто неким подобием пропусков.

Дневное время Энрико проводил в Реморе, но на ночь каждый раз возвращался в Санта Фину, чтобы полетать на Мерле. Она привыкла к нему и, кажется, была не против носить его на себе во время полетов. Проводить больше, чем это было необходимо, времени во дворце ди Кимичи Энрико не хотелось. Случившаяся с мальчиком беда по-настоящему расстроила его. Ему почему-то казалось, что он обязан был каким-то образом предотвратить ее. И сейчас, собирая ставки, он старался прежде всего отвлечь свои мысли от бледного лица мальчика, лежавшего без сознания в лечебнице. О своем патроне и работодателе он при этом не думал. ж