И точно, словно он в воду глядел, Тана уронила веник и заплакала. Уткнулась мокрым лицом в его грудь, когда он обнял, чтобы приласкать, утешить.

— Узак, отвези меня домой, к моим… Отвези! Я не могу больше так, Узак, дорогой, — попросила она, всхлипывая.

— Глупая, что ты придумала. Будто я чем-то тебя обидел. Все наладится, только потерпи, — забормотал Узак, успокаивая жену.

Тана будто бы притихла, вытерла фартуком глаза и опять сказала:

— Правда, Узак, отвези. Я ни капли не обижусь. Ты и так с отцом и матерью поругался. И все из-за меня.

— Перестань! — заорал Узак и схватил с чемодана нож. — Только скажи еще раз!

Тана замолчала, отвернулась.

Он обнял ее сзади:

— Не сердись.

— Подожди, закрою окно, — спохватилась Тана. Она сняла фартук, завесила окно.

— Не смотри на меня так, закрой глаза, — попросила Тана.

— А ты все стесняешься?

Тана кивнула утвердительно. Она направилась к лампе и потушила ее, потом подошла к мужу, села к нему на колени, обняла за шею.

— Узак, тебе можно что-то сказать?

— Говори.

— Я очень боюсь смерти. Правда, правда… Сны какие-то снятся страшные. Боюсь, буду рожать и помру.

— Будет тебе городить всякую ерунду, — мягко упрекнул Узак, а сам провел ладонью по ее острым лопаткам и подумал с болью: «Бедненькая моя, похудела-то как! Тебе и вправду будет трудно!»

— Спать пора! Спать, спать, — объявил Узак.

Тана уснула сразу, пригревшись рядом с ним. А Узак лежал на спине, упираясь длинными ногами в спинку кровати, словно пытался растянуть короткое ложе.

«Что же будет дальше? С чего начинать?»- спрашивал себя он, вслушиваясь в шорохи за окном.

Дождь тем временем усилился. Удары капель о стекло зачастили, перешли в монотонный ритмический шум. Теперь этот весенний дождь зарядит на всю ночь, будет идти вот так неторопливо, вымачивая землю до последнего плодородного слоя, и к утру развезет все дороги.

За окном прогремела чья-то поздняя подвода, задрожал земляной пол в их доме.

— Кто это? — испуганно спросила Тана, отрываясь от подушки.

Значит, сон ее был некрепок, тревожен.

— Спи, мой храбрец!.. Телега всего-навсего. Ложись-ка лучше к стене. Так тебе будет спокойней.

Они поменялись местами. Узак смотрел в непроницаемую темноту и опять думал, думал… Его ноздри уловили едкий запах полыни, идущий из угла, где стоял веник. Да, полынь, полынь, горькая полынь…

И он вспомнил тот день, когда познакомился с Таной. Случилось это прошлым летом. Он отвез зерно на элеватор и возвращался в аул.

У переезда, возле шлагбаума, его остановила девушка в белом платьице. Она подняла руку, и он затормозил. Лицо девушки показалось ему знакомым, ну да, он видел ее не раз в станционной столовой, она убирала грязную посуду со столов. Судя по всему, она стояла тут долго, потому что углы ее глаз и тонкие крылья носа успело припорошить мягкой сероватой пылью.

Застенчиво краснея, девушка попросилась в машину. Дело в том, что ей нужно к родственникам, которые живут в колхозе Узака, и если шофер… Он открыл ей дверцу она впорхнула в кабину, сияя от радости, легкая, гибкая, как пламя. А он с удивлением смотрел на нее. Там, в столовой, она казалась еще неуклюжим подростком, который не стоит внимания. «Когда же она успела вырасти?»- спрашивал он себя, прищелкивая языком от изумления. Он то и дело поглядывал на нее краешком глаза и усмехался: вот ведь, мол, как получается в жизни.

И такое у него было отличное настроение, что он на половине пути пошарил рукой под сиденьем и достал бутылку красного, которую вез домой. Потом остановил машину, открыл бутылку и протянул девушке.

— Пей, красавица!

Но девушка залилась краской, покачала головой, отказываясь.

— Ну, тогда не говори, будто не предлагал.

Он закинул голову, поднес к губам горлышко и отпил. Вино ударило в голову, и он начал заигрывать с девушкой, стараясь разведать, достаточно ли она покладиста.

— Ты стала прямо красавицей, ишь как повзрослела.

Но девушка молчала, сидела отвернувшись. Он смотрел на ее заалевшую смуглую шею, на маленькие уши, на толстые косы, уложенные на затылке. «И шея что надо: как говорят, лебединая», — подумал он тогда и опять попробовал ее расшевелить.

— И кавалер у тебя небось есть? Какой-нибудь бравый джигит, а?

Девушка молчала и краснела; он подивился тому, как можно все время краснеть.

— Что же ты молчишь? Или потеряла язык? — добавил он, еще больше веселея.

Девушка поежилась и ничего не сказала.

— Это плохо, что ты молчишь. Понимаешь, невежливо это, — добавил он назидательно.

Он включил мотор и повел машину, но километра через два снова ее остановил посреди гладкой, как ладонь, дороги.

— Перегрелся мотор, — пояснил он, оглядываясь.

По сторонам, вдоль дороги, росла высокая по пояс, полынь. Она стояла густым седоватым лесом, собравшая всю летнюю пыль. И воздух был крепко пропитан запахом полыни и пыли.

Девушка наконец повернула голову, взглянула вопросительно, как бы спрашивая: долго ли будем еще стоять. А он ухмыльнулся и взял ее за руку. Девушка задрожала, начала искать свободной рукой дверцу кабины.

— Не бойся, я шучу, — сказал он, продолжая тянуть ее за руку. Девушка в отчаянии забила руками, точно гибнущая птица крыльями, хлестнула его по лицу и беззвучно заплакала.

Вид у нее был такой несчастный, что он мигом отрезвел, пришел в себя.

— Извини… Ну, извини… извини, понимаешь? — забормотал он.

Она не верила ему; он никогда не забудет ее глаза в те злочастные минуты — столько в них появилось отчаяния.

Оставшуюся часть пути они ехали молча. Когда въехали в аул, девушка попросила остановить машину и, едва он помог ей открыть дверцу кабины, выскочила из кабины, точно зайчонок, который вдруг почуял возможность спастись.

А он сидел в машине и сквозь ветровое стекло смотрел ей вслед, чувствуя себя бесконечно виноватым. Тогда-то можно сказать, он и влюбился в Тану…

Жена шевельнулась. Узак услышал ее голос:

— А ты не спишь…

— Да вот вспомнил кое-что… Как мы с тобой ехали со станции. Помнишь, в первый раз?

Тана сонно засмеялась.

— Ох, и напугал ты тогда! Негодный!

Будто сердясь, она слегка толкнула его локтем.

— Так можно и легкие отбить, — пошутил Узак и сказал серьезно. — А ты знаешь, напугать-то напугал, а плохо все равно бы не сделал. Потом и покаялся даже. — И, помолчав, добавил: — Представляю, как ты ненавидела меня тогда.

— За что?

— Господи, остановил машину в степи, когда вокруг никого, и начал приставать… Какой девушке понравится этакий джигит?

— А мне ты всегда нравился. Испугаться-то испугалась, а ненависти не было. Не знаю почему, а не было.

— А если бы я все же….что тогда?

— Наверное, все-таки верила, что ты так не сделаешь. Может, где-то в самой глубине души верила… Иначе бы не ждала тебя, а села в автобус. И все было бы хорошо, не выпей ты вина. Это все от него!

— Погоди, погоди, — удивился Узак. — Выходит, ты ждала меня нарочно? Выходит, только меня? Меня именно?

— Ну да. Давно приметила тебя. С тех пор как ты однажды вошел в столовую… весь такой… в мазуте, что ли. Не знаю, но чем-то ты мне понравился… И если бы не понравился, потом не вышла бы за тебя, — сказала Тана смущенно.

А Узаку только сейчас пришло в голову, что и в самом деле, несмотря на тот случай, Тана слишком быстро согласилась стать его женой…

В тот же вечер он встретил ее в клубе. Уже с порога он увидел ее беленькое платьице. То ли аульные парни еще не приметили ее, то ли пока стеснялись, только она танцевала с девушками. Но все равно лицо у нее было счастливое: видать, и музыка и сам танец доставляли ей радость. И только когда ее глаза встречались с его упорным взглядом, в них появлялся испуг.

А ему хотелось непременно загладить свою вину, покаяться еще разок, чтобы она поняла, что перед ней вполне порядочный парень. Он дважды пытался подойти к Тане, она каждый раз пряталась от него в толпе танцующих. А потом и вовсе незаметно ускользнула из клуба.