«Чего ходит и разглядывает этот бес?»- подумал Отар и подошел к окну. В глубине комнаты безмятежно спала Асия. Черные косы разметались по подушке. Одеяло сползло и приоткрыло плечо.

Отар свирепо стукнул кулаком по раме, Асия вздрогнула, проснулась и, ничего не поняв, испуганно натянула на себя одеяло.

…Весенняя пахота была в разгаре. День и ночь гудели моторы, и от этого гула дребезжали стекла в селении. Дом Отара дрожал, он был ближе всех к полю. Дребезжала посуда на полках, казалось, что дом стоит на краю обрыва. Развалится. И от этого гула, от усталости, от многих дум Отар не мог уснуть. Вскакивал, одевался, долго ходил по двору.

Асия работала на сеялке в ночную смену и почти не виделась с отцом. Когда рано утром Отар выгонял скот, Асия возвращалась с работы. Вся в пыли, только глаза поблескивают. Иной раз и к еде не притронется, умоется и спать. Пусть хоть из пушек палят. А к приходу отца опять в поле.

Отар в сердцах бранился: «Так ей и надо, не хотела выходить замуж за того парня». Стал неспокоен, часто сердился. А тут еще Раш подошла с заплаканными глазами.

— Ты-то что?

— Она говорит, что уйдет от нас. Кончится посевная и уйдет.

— Э!.. Вот это новость. И куда же?

— Не сказала… Одежду в чемодан уже стала укладывать.

— Скатертью дорога, — как можно безразличнее произнес Отар. — Давай-ка лучше поужинаем.

Но есть ему не хотелось. И когда брал пиалу, ничего не мог поделать с дрожащими руками.

А ночью не выдержал. Оделся потеплее, шагнул в темноту улицы.

Вдали с зажженными фарами шли тракторы. Одни из них остановился, к нему, стуча колесами, подъехала телега с семенами. Спрыгнули сеяльщицы, стали подтаскивать мешки. Послышался знакомый мужской голос:

— Подожди, подожди, Асия! Я сам подниму.

Да, это был Ноян. Машина загудела, рванулась с места. Начал накрапывать дождь, все сильнее и сильнее. Слышалось недовольное ворчание трактора. Отар заволновался.

«Что же он не останавливается? Если этот негодяй будет смешивать семена с грязью, сколько же он угробит колхозного добра!»

Трактор дополз до края пашни и заглох. Дождь точно обрадовался своей победе, перешел в ливень.

«Вот дурень так дурень! — вконец рассердился Отар. — Мог заехать сюда, пока идет дождь, посидели бы у нас… Может, Асия сообразит?»

Он потоптался на месте, поджидая дочь, но она не шла. Отар вернулся домой, накинул брезентовый плащ, взял для Асии дождевик и пошел в поле.

Идти по мокрой вспаханной земле было трудно. Он выбрался на обочину и зашагал дальше. Трактор был еле виден. Он стоял у стога прошлогодней соломы.

«Эх, агроном! — неодобрительно покачал головой Отар. — Такие вещи надо в свое время сжигать».

Он уже полез в карман за спичками… И услышал вдруг девичий смех и неразборчивый мужской шепот.

— Какой чудесный дождь! Ноян, попробуй подставь лицо!

Отар, не зная почему, запрокинул голову и подставил небритые щеки под дождь. Холодные струи поползли по усам, по шее…

— Дождик — чудо! — отвечал тракторист.

Отар поморщился, вытер лицо шершавой ладонью.

«Ох, до чего ж глупы оба! Дождь как дождь».

— А если узнает твой отец? Он же меня терпеть не может.

«Конечно, просто не перевариваю».

— Ты же сам говорил, что на свете ничего не может противостоять любви, — тихо произнесла Асия.

На минутку оба умолкли.

— Ноян, Ноян! Как ты мне голову закружил… Когда ты впервые вошел в наш дом, у меня сердце дрогнуло, словно чувствовало. А потом приснился. Точь-в-точь таким, как сейчас… А помнишь, тогда ты старался не смотреть мне в глаза.

— Милая…

Отар стоял у стога, понурив голову. Потом медленно зашагал по пашне.

«Ничего на свете не может противостоять любви».

Эти слова не выходили у него из головы. «Нет, это только поется так, в песне бывает. А в жизни? Или наши дети стали знать больше, чем мы? Стали счастливее?»

Отар отмахивался от этих вопросов, старался думать о другом. Смотрел на звезды. Вспоминал ссору с зоотехником. Но снова и снова слышал эту волшебную фразу.

«Ничего на свете не может противостоять любви».

Даже не верилось, что это могла сказать его Асия.

Он вспомнил один случай. Точно уголь от дуновения ветра, разгорелось воспоминание. Когда же это было? Он даже остановился. Да, много воды утекло… Исполнилось ему тогда девятнадцать, родился сын — первенец Басар… Да-да, как раз, когда батраки организовали артель и он вступил в нее.

В том же году в аул приехала врач. Девушка-казашка, тогда это было редкостью. Макира — звали ее. Отару она понравилась с первого взгляда. Так хотелось зайти к ней, поговорить. Но разве он больной?

В то же лето, разгоряченный, он напился холодной воды. Заболело горло. Отар направился в больницу.

До сих пор помнится, какая красавица была. Серьезная, в белом халате. Она внимательно выслушала пациента, дотронулась рукой до щеки. Лучшего лекарства нельзя было придумать. Давно уже вылечился Отар, но его снова тянуло в больницу. «Опять горло», — говорил он и старался изобразить на лице страдание.

Однажды Макира тихо сказала ему:

— Дорогой мой, вы же человек семейный. И все это ни к чему.

Через год девушка уехала в город. Сколько же лет прошло с тех пор? До чего была хороша!..

Он вскинул голову. Рванулся куда-то в сторону. Потом обратно, будто потерял что-то дорогое и хотел найти в весеннюю ночь.

Значит, бывает в жизни любовь?

…По задубевшему плащу колотили струи дождя, вязкая грязь прилипала к сапогам. Отар шел, не разбирая дороги, крепко сжимая в руке дождевик для дочери.

Поезд тормозил на каждом разъезде, подолгу простаивал на станциях, и эти остановки совсем измучили Бекена. Последний день своего долгого пути он не покидал купе. Надев шапку, сшитую когда-то из голубого бархата, теперь выгоревшую до табачного цвета на степном солнце, оттопырив нижнюю губу, за которую он заложил щепоть насыбая, Бекен сидел, отрешенно глядя в окно. Там, за окном, бесконечной лентой скользила, уплывая, заснеженная сонная степь, но все это не интересовало, как в первый день, старика. Он думал о том, ради чего двинулся в далекий путь, и если поезд дольше обычного задерживался на очередном разъезде, старик начинал беспокоиться.

— Когда это кончится? Мы больше стоим, чем едем, — буркнул он, обращаясь к своей попутчице.

— Не спешите, папаша, еще насмотритесь на своих детей, — сказала она, чтобы подбодрить измаявшегося старика. — Говорите, четыре года не видели сына? Наверное, соскучились за это время…

— А у меня, оказывается, еще и внук есть, три года ему, — сообщил Бекен так, словно хотел задеть женщину.

— Вот как?! — женщина удивленно поцокала языком и покачала головой. Она пристально посмотрела на старика и, помолчав, сказала осуждающе:

— Ну, папаша, хотите обижайтесь, хотите нет, а я вам прямо скажу, что сердце у вас каменное! Это ж надо, четыре года сына не видели, он там женился, отцом стал, а вы!.. Вы что же, внука и в глаза не видели?!

Бекен молча выслушал женщину, ничего не ответил. Зачем оправдываться перед незнакомым человеком, ведь тогда надо рассказать, как все вышло. А обвинять сына он тоже не хотел. Так все повернулось, что после окончания института у сына его, Багана, появились какие-то тайны, все у них стало непросто, и разве объяснишь это чужому человеку вот так, сразу, когда многое непонятно и самому Бекену…

Поезд приближался к большой станции, замедлил ход. В вагоне стало суетливо, шумно, но старик, который до этого больше всех волновался, не двинулся с места, сохраняя подобающее спокойствие. Подышав на заиндевелое от вечернего морозца окно, Бекен отогрел кругляшок и стал смотреть в него, но ничего, кроме множества огней, не увидел. Со всех сторон наплывающий вокзал обступали высоченные дома, светящиеся бесчисленными окнами. Бекен старался охватить все это одним взглядом, и от напряжения глаза его начали слезиться.