— А здесь и есть вязанка. Ну и еще одна, и еще… Лишняя тебе не повредит, — ответил Жолбай, стараясь выглядеть этаким веселым удальцом.

— Ты, наверное, считаешь меня одинокой и беспомощной? Тогда ты напрасно старался, Жолбай. Я не из тех, кто нуждается в жалости, — непреклонно заявила Асиля.

Жолбай опешил, не зная, что и сказать. Он понял — Асиля рассердилась не на шутку. «Что с ней? — подумал Жолбай. — Или она и вправду такая гордая, или ей неприятна моя помощь?»

Но тут подал свой голос Манар. Он уже давно торопился домой, мечтая о горячем чае, и упрямство Асили испортило ему настроение вконец.

— При чем тут жалость?! Подумаешь, какая несчастная! Да и Жолбай, по-твоему, богач? Это сено твое! Председатель послал тебе, потому что ты член артели. И давай, шевелись! Разве не видишь, устала лошадь? — сварливо добавил Манар.

Только теперь Асиля обратила внимание на его белые брови, задубевшие рукавицы и смирилась.

— Можно сюда, — сказала она коротко и показала на крайний сарай.

Джигиты сбросили меховые тулупы и, дружно взявшись за вилы, начали набрасывать сено на крышу сарая. Запах у сена сегодня был особенный. Жолбаю он напомнил аромат сушеной дыни. Жолбай орудовал неистово. Одна только мысль, что он старается ради Асили, доставляла ему неописуемое удовольствие. Хрупкий Манар не вынес бешеной гонки, быстро вспотел и опустил вилы.

— Только погляди, какая гордая. «Не нужно мне ваше сено», говорит, — сказал Манар, вытирая пот.

Он был доволен, что скоро вернется домой.

«Хруп-хруп», — услышали вдруг джигиты. Сзади подошла, опираясь на суковатую палку, мать Манар — старуха Канипа.

— Манар, а Манар! — позвала она визгливо. — Ты что же, паршивец этакий? Почему именно ты возишь сено к этому дому? Видно, остальные отказались, а?

— Что вы говорите, мама? Постыдились бы! Разве так можно? — всполошился Манар, боясь даже взглянуть в сторону Жолбая и Асили.

— Можно, можно! — прокаркала старуха Канипа. — Потому что завтра не оберешься сплетен.

— Не беспокойтесь, Манар скоро придет, — вмешался Жолбай, стараясь все уладить миром.

Старуха Канипа ушла, сердито постукивая палкой и ворча себе под нос.

Мороз совсем разлютовался. Но это только пуще подзадоривало джигитов. Асиля слышала обидную речь старухи, но не проронила ни слова, даже вида не подала, а только стояла и смотрела во все глаза на Манара и на него, Жолбая. Так бы он и бросал вилами сено всю жизнь, только бы чувствовать на себе взгляд Асили!

Но работе пришел конец. Сено было уложено на крыше. Жолбай с глубоким разочарованием положил свои вилы в сани, извлек оттуда вязанку дров, и Манар укатил.

Стараясь замедлить ход времени, Жолбай долго, стебелек за стебельком, счищал с себя сено. Асиля молча следила за ним. Ее лицо оставалось непроницаемым.

— Я не хотел тебя обижать. Я хотел помочь, как… друг. Разве это плохо, когда помогают по-дружески? Впрочем, тебе виднее, — сказал он неуверенно.

Но Асиля помалкивала. Тогда он воодушевился и продолжал смелее:

— И дров-то нет у вас. Джунус заготовил уголь, но что от этого проку? Вы топите всякой трухой, думаешь, я не знаю? Оттуда мне видно все. — Он кивнул в направлении холма. — Асиля, у тебя маленький ребенок. Он может заболеть в нетопленой комнате. Возьми эти дрова, взаймы. Отдашь потом, скажем, ну, осенью.

Он подтолкнул дрова к Асиле.

— А если ты замерзнешь сам? Дрова-то, видно, не лишние у тебя, — произнесла Асиля с неожиданной кротостью.

— Да что ты, Асиля! — заорал обрадованный Жолбай. — Я все равно торчу на улице. А когда мне холодно… А когда мне холодно, я греюсь от вашего окна. Гляжу и греюсь.

Он пытался произнести это легко, непринужденно, сделав немыслимое усилие над собой, но, встретив взгляд молодой женщины, осекся, Асиля как-то сникла, в ее глазах стояли слезы.

— Быстренько надень тулуп. Вспотел же, простынешь, — сказала она, взяв себя в руки. Подняла тулуп, отряхнула и накинула ему на плечи, Жолбай стоял не шелохнувшись.

— Не знаю, как еще отблагодарить, — сказала она ласково.

— Я знаю, — храбро сообщил Жолбай. — Разреши поцеловать!

— Ишь, какой хитрый!

Они рассмеялись оба. Еще никогда ему не было так легко с Асилей. Сейчас он мог ей открыть все, о чем думал, глядя по ночам на ее окна.

— Асиля, позволь иногда приходить к тебе в гости? — сказал он робко.

— Ни к чему это, Жолбай, — ответила Асиля, сразу посерьезнев. — В ауле полным-полно девушек. Они красивые и свободные. А я разведенная женщина. С ребенком на руках… Вон, слышишь, как поют.

Жолбай услышал девичье пение. Видно, девушки возвращались из клуба. Они пели все ту же песню:

Он почувствовал, что между ним и Асилей стоит что-то непреодолимое.

— Асиля, я люблю тебя. И мне никто не нужен, — горячо и торопливо заговорил Жолбай, стараясь разрушить преграду, пока она не стала еще крепче и страшней.

— Люби, но я-то что могу поделать, — отозвалась Асиля устало.

— Асиля, я заработаю много денег! Больше, чем Джунус! Добуду все, что пожелаешь. Построю новый дом и…

— Я же говорила, ты смешной, Жолбай, — перебила его Асиля, глядя на него с состраданием. — Из-за этого я и рассталась с Джунусом. Он вечно был ненасытен, хватал все, что попадало под руку, и тащил домой. А ты не понял, бедняга Жолбай! До свидания!

Она направилась было к двери, но Жолбай последовал за ней, обрадованно говоря:

— Нет, это правда, Асиля? Нет, это правда?

— Ох, Жолбай, оставь меня в покое, — сказала Асиля уже в дверях.

А Жолбай придержал дверь рукой и стоял так, улыбаясь до ушей, твердя одно и то же:

— Нет, это все правда, Асиля?

— Голубчик, отпусти, пожалуйста. Мама рассердится очень, — попросила Асиля умоляюще. — Ну, отпусти дверь, пожалуйста. Ну хорошо… Так и быть…

Она привстала на цыпочки и торопливо прикоснулась губами к его щеке.

— Вот! — и дверь захлопнулась.

Жолбай повернулся и медленно пошел обратно. На щеке его горел поцелуй Асили. Он мог прикоснуться к нему рукой.

Жолбай добрался до своего стожка и вновь залег в него по пояс. Взгляд его тотчас устремился к окнам домика, что стоял на краю аула.

«Ах, до чего прекрасный вечер», — подумал Жолбай.

Когда я приехал в родной аул на зимние каникулы, меня приятно поразила моя младшая и единственная сестренка. О ней я вспоминал еще в вагоне, приближаясь к родным местам и прислушиваясь невольно к сонному стуку колес. Невысокая смуглая девочка Алима всегда была готова вступить со мной в горячий спор, и любому было понятно — только для того, чтобы подразнить меня. Ее маленький вздернутый носик, казалось, все время ждал, что его хозяйка вот-вот

звонко рассмеется. Густые длинные косы покоились на спине ее, а на лоб, буйно кучерявясь, падала густая челка. Глядя на челку, я частенько выходил из себя. Ну и доставалось же тогда моей сестренке! Вообще, честно говоря, большую часть своего времени я тратил на нравоучения и нотации: как старший брат я имел на это неограниченные права. Поводом для замечания мог послужить любой пустяк, но особенно мое внимание привлекали поведение и одежда Алимы. И в том, и в другом я всегда находил что-то неприличное, мальчишеское…

Все мои придирки и наставления сестра выслушивала с самым серьезным видом. Но стоило моему суровому взгляду смягчиться, как на ее губах появлялась улыбка. Не переставая лукаво улыбаться, Алима, стараясь отвлечь мое внимание, кралась к двери, и, если оказывалась на пороге раньше, чем я, мои старания пропадали даром. Только что выслушивавшая мои замечания Алима в мгновение ока преображалась и, уже стоя в дверях, показывала мне язык:

— Хвастун! Задавака! Бр-р…