Тетка замолчала. Судя по всему, ей нелегко давались эти воспоминания.

— И что вы сделали? — решила я немного ее подбодрить. — Ну, когда она убегать стала в огород?

— Что? — Женщина взглянула на меня пустыми глазами. — Ах да. Так я ее запирать стала. Хоть и говорят, что так нельзя с пожилыми и больными, но другого выхода я просто не нашла. А она в своей комнате все разгромила и все равно стекло в окне вышибла и выпрыгнула в кусты…

Последнюю фразу тетка произнесла как-то обреченно. Она опустила голову, комкая в руках все то же клетчатое кухонное полотенце.

— Тогда я мужиков местных попросила, — продолжала женщина. — Чтобы они досками окно ее заколотили и дверь…

Мне стало жутко.

— Но она все равно попыталась выйти, — проговорила тетка Римма гнусавым голосом, теребя полотенце. — А как поняла, что не может, завыла страшно, ой как вспомню…

И не в силах продолжать, она невидящим взором уставилась на чистый стол.

— Всю ту ночь кричала, выла, орала, — глухо закончила тетка свой рассказ. — А как понятно стало, что умирает и просто так не уйдет, крышу мужики слева у избы разобрали. В то же миг дух и испустила. На том все и кончилось.

Тетка замолчала, потом подняла голову и глянула на меня. Я сидела ни жива не мертва. Зачем мне надо было знать о том, как окончила свои дни бабка? Уж как-нибудь я прожила бы свою жизнь без этой информации.

— А теперь ты явилась, — кашлянула тетка. — Призвала значит, тебя. Единственная ведь ты у старухи по крови.

— Как единственная? А вы? Вы же дочь ей.

— Дочь, да не родная, — грустно улыбнулась тетка. — Я приемная. Мои родители померли, когда я младенцем была, утонули. Так меня Варвара и прибрала себе. Да только бы уж лучше я ребенком сгинула, чем такая жизнь, рядом с вертепом этим.

И единственный раз за весь вечер тетка не совладала с собой. Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели, а дышать принялась так тяжело, что я испугалась. Казалось, она сейчас вскочит и примется крушить все вокруг. Но постепенно женщина успокоилась, набожно перекрестилась, стала дышать ровнее и наконец разжала кулаки.

— А что значит, призвала? — Несмело спросила я. — Призвала на похороны?

— Ага, на похороны, — чуть язвительно произнесла тетка. — Если бы. Ты думаешь, похоронишь бабку и уедешь как ни в чем не бывало?

— Ну да, — я была удивлена. — А что не так?

Тетка ничего не сказала, продолжая буравить меня глазами. Потом вдруг встала из-за стола.

— Вот что, иди спи сейчас ложись. Похороны завтра. А после них я тебе все и расскажу.

— Так я сейчас вряд ли усну, — призналась я. — После таких-то новостей. Бабка-ведьма… надо же.

— Иди спать, — повторила, не обращая внимания на мои слова женщина. — Вот сюда.

И она распахнула дверь, ведущую прямо из кухни.

Я встала и прошла туда. За дверью оказалась вполне приличная комнатка с веселыми обоями на стенах, тремя маленькими окошками, беленым потолком и все с теми де домоткаными половиками на крашеном полу. В дальнем углу стояла высокая, заправленная пушистым покрывалом кровать. Несколько подушек по ранжиру выстроились в башню.

— Расстилай и ложись, — приказала мне тетка. — Утро вечера мудренее. Завтра поговорим. На сегодня тебе хватит и того, что узнала.

И не став дожидаться моего отклика, женщина вышла, закрыв за собой дверь. Едва она удалилась, я бросилась снова к двери и открыла ее. Не что чтобы я чего-то сильно боялась, просто вдруг захотелось проверить, не заперла ли она меня здесь. К моему облегчение дверь оказалась незапертой.

Я сняла с кровати пышное покрывало и несколько подушек, оставив только парочку самых тощих. Никогда не любила спать на высоких подушках, под утро после них обычно болела шея. Затем разделась. Почти донага, благо в доме было жарко натоплено.

Я подошла к стоявшему в проеме между окон резному трюмо и уставилась в него. Из чуть покрытого патиной зеркального стекла на меня смотрела невысокая, чуть пухленькая девушка двадцати шести лет от роду. Серо-голубые глаза чуть покраснели от усталости, а русые, с легким медовым оттенком волосы приобрели явно несвежий вид. Мне подумалось, что завтра нужно обязательно сходить в баню или где здесь моются местные жители.

Выключив ночник, висевший почему-то возле трюмо, я прыжком нырнула в пахнувшую лавандой кровать. Закопавшись в одеяла и подушки, я вскоре уснула, забыв обо всем на свете.

Разбудили меня чьи-то рыдания, похожие одновременно и на вой, и на причитание. Были они столь монотонны, протяжны, резки и заунывны, что я сон слетел с меня мигом. Некоторое время я лежала в кровати, прислушиваясь. Вой раздавался из соседнего помещения. Но не из кухни, а того, что был за другой стенкой. Насколько я помнила, там находился длинный коридор, по которому мы вчера с теткой Риммой брели.

Выматерившись, я выбралась из теплой кровати и принялась одеваться. Неужели похороны уже начались? И кто это так мерзко воет? Не иначе местная собака Баскервилей.

Я вышла в кухню, наскоро умылась там в мойке чуть теплой водой и прополоскав рот, выбралась в холодный коридор. Вой стал сильнее. Но никого не было видно. Тетка Римма тоже куда-то подевалась. Однако я была уверена, что воет не она. Вчера она хоть и несла всякую чушь, на кликушу тем не менее точно не походила.

Я пошла вдоль коридора, удаляясь вглубь дома. Наконец в конце увидела обитую железом дверь. Вой доносился именно оттуда. Я открыла дверь и оказалась в сенях. Насколько мне помнится, именно так раньше назывались просторные подсобные помещения, которые не отапливались. Холод здесь стоял собачий, было сумрачно, потому что свет пробивался только из-за нескольких щелей в плохо пригнанных досках стен.

Вой замолк, едва я вошла. Когда глаза привыкли к сумраку, я с ужасом поняла, что посреди сеней стоит на постаменте обитый красной тканью гроб. Крышка его была открыта, и в нем явно кто-то лежал. Несмотря на то, что я знала о том, что в доме находится покойник, я вздрогнула.

— Дай что-нибудь слезы утереть, девушка, — раздался рядом со мной старческий голос.

Я вздрогнула еще раз и уставилась на незаметно подошедшую старушенцию во всем черном. Бабка немигающим взглядом смотрела на меня, утирая кривоватыми ручонками слезы.

— Это вы тут плакали? — дипломатично поинтересовалась я.

— Я, милая, я, — старушонка горестно покачала головой. — Да и как не плакать, подруга ведь ушла, Варварушка моя ненаглядная!

И старушка, не в силах сдерживать горе, бросилась на грудь покойнице, орошая ее слезами. Потом она протяжно завыла так, что кровь у меня окончательно свернулась в жилах.

— Что вам принести? — попятилась я. — Воды может? Полотенце? Стул?

— Чего-нибудь да дай, — оторвала старушонка голову от груди покойницы. — Чего не жалко, платок хотя бы.

Я побежала обратно в свою комнату. В сенях за десять минут я жутко продрогла и решила перед тем как идти второй раз, одеться получше. Я накинула пуховик, водрузив капюшон на голову, а ноги сунула в зимние ботинки. Затем пошла в сени к старушке. В руках я держала упаковку влажных салфеток.

Отдав их бабке, которая живо схватила принесенное, я поинтересовалась:

— Значит, моя бабушка была вашей подругой?

— Да, милая, да, — часто закивала старушонка головой. — Была, да сплыла, как говорится.

— А как вас зовут?

— Меня? Меня Людмилой кличут, — охотно отозвалась старушонка. — Людмила Игнатьевна, если по паспорту, а так можешь и бабой Люсей звать.

— А меня Светой зовут.

— Знаю, милая, знаю, — произнесла старушка, утирая слезы принесенными салфетками. — Мне Варварушка уж столько о тебе рассказывала, словами не предать.

— Да? — Я была озадачена. — Так она же и не знала меня вовсе.

Мы покинули холодные сени, где стоял гроб и перешли в теплую натопленную кухню.

— Как не знала? — всплеснула старушка сухонькими ручонками. — Вот так новости! Ты же внучка ее единственная, как ей не знать-то тебя?

— Ну, мы не виделись, — смущенно пробормотала я, разливая чай в найденные на полках кружки. — Я здесь не была никогда. В первый раз приехала и то по такому печальному поводу.