А вот для Павла Гохмана эти каникулы обещали стать такими же скучными, как и в прошлом году. Да, в общем-то, и в позапрошлом, и в поза-позапрошлом. Как и во все годы его сознательной жизни. Оставаться в академии смысла не было, потому что не было друзей, с которыми можно отметить Старый Новый год, так что парень купил билет на поезд «Академия – перевал Дорхор» и с содроганием ждал праздников.

Ему хотелось остаться, как в позапрошлом году. Отметить со всеми, поучаствовать в вакханалии, что тогда так ему не понравилась – Великое Открытие, как он этого хотел! Хотелось налакаться до усрачки, смеяться, петь, плясать, а утром проснуться с дикой головной болью и жаждой, шатаясь, выйти в холл, чтобы налить себе воды, а сзади кто-нибудь взорвёт хлопушку и с громким криком «Поздравляю!» вручит какую-нибудь хрень, потому что на что-то стоящее нет денег. Но эта хрень всё равно тебе в радость, потому что её вручили от чистого сердца.

Вместо этого Павел, как обычно, собирался ехать домой, к деду с бабкой. Чтобы сидеть с ними за столом и есть низкокалорийную пищу, потому что у деда пучило живот от жирного. Чтобы утром встать и, словно маленький, лезть под ёлку и неизменно найти там вязаный бабкой колючий бесформенный свитер и набор крючков или ещё какой-нибудь рыбацкой ерунды от деда, который свято уверен, что рыбалка – лучший отдых. Провести каникулы, почти не вылезая из своей комнаты, а потом сесть в поезд и выбросить подарки в ближайшую урну, потому что ловить рыбу Павел не умел и не любил, а носить бабкины свитера было физически невозможно. И так каждый год…

Гохман зло плюнул на пол, после чего сразу получил по шее мокрой грязной тряпкой от сурового домового. Вяло извинившись, Павел слез с подоконника и пошёл на улицу.

Он обожал зиму! Перевал Дорхор славился горнолыжными курортами, и Павел с семьёй часто туда ездил. Пока не случилась беда. Погодная аномалия, родители и сестра забрались слишком высоко в горы и слишком далеко от туристической тропы, и в тот день лавина унесла всех родных Павла. Остались лишь дед с бабкой, которые не пускали слишком далеко от дома, и Павел не ходил, потому что тогда бы пришлось весь вечер слушать нравоучения, а в этом деду нет равных. Потому Гохман и любил зиму в РМТА, свободную от стариков и манящую видами. Заснеженные склоны, что звали забраться повыше с лыжами – да и у подножья имелись вполне приличные спуски! Морозная погода, иней на ресницах, снежки и коньки, сугробы и заснеженные деревья, похожие на сказочный сон. Правда, везде находились минусы, и даже в такую замечательную пору, как зима, были моменты, портившие всё. Например, каждый, почему-то, считал своим долгом бросить снежком в голову. Или натолкать сосулек за шиворот, или, того хуже, окунуть головой в снег, как это, в своё время, любил делать Воронцов – хвала богам, это в прошлом! Да хоть и не в прошлом, сейчас бы Игорь не смог так сделать даже при желании, потому что погода – откровенная дрянь. В самые холодные дни термометр едва опускался до минус пяти, а огромное количество осадков в виде мокрого снега или дождя превращали любую обувь в пару размокших эклеров. Ледяной ветер задувал, казалось, в самое нутро, ни одна куртка не спасала от этого кошмара, и нос предательски хлюпал каждый раз, когда погода решала хоть немного измениться. Павел ещё больше скучал по Дорхору и думал, не приехать ли туда тайно? Но денег в обрез, а они могут понадобиться.

Гохман мотнул головой, отгоняя мысль в который раз. Неправильно это. Мерзко, не говоря уже о том, что незаконно. Если его поймают, раскроют – ему хана, и это совсем не шутки. Но Павел снова и снова представлял, как идёт с ней под руку, и как Воронцов от зависти исходит пеной. О, Павел третий год следил за Дашей. Тайно и не слишком часто, но этого было достаточно, чтобы знать – с Игорем они не встречаются, хоть тот и ходит за ней хвостом.

Павел не знал наверняка, было ли у них что-то за всё время, что Даша тут учится. Никогда не видел, чтобы Даша и Игорь целовались, или обнимались как-то недвусмысленно, но не исключал интрижки. Хотя то, что Игорь и Даша после этого могли продолжать общаться и гулять вместе, оставаться довольно близкими друг другу – это вводило Гохмана в замешательство. Как? Одни вопросы. Воронцов же кобель, это весь курс знает. Павел лично слышал, как группка девчонок из его общежития утешали свою подружку: Воронцов, по-видимому, переспал с ней, сразу обозначив, что отношений не ищет. Девушка сначала согласилась, но затем захотела продолжения, а Игорь ответил отказом. Кажется, довольно грубым – так, во всяком случае, казалось девушке, хотя, что до мнения Павла, она была просто мечтательная дура, готовая принести себя в жертву во имя становления всех плохих парней на путь истины.

Гохман поёжился от внезапного порыва ветра, не холодного, но в условиях нынешней влажности пробравшего до костей. Действительно некомфортно: сырость стала частью естества, зубы выбивали азбуку Морзе, костяшки пальцев побелели, нос, казалось, сейчас отвалится. Павел уже раз двадцать пожалел, что надел такую тонкую куртку, но в следующий миг забыл и о холоде, и о куртке, и о шмыгающем носе: по заснеженной аллее в синем пальто и в полосатой вязаной шапочке, весело болтая со своей подругой-коротышкой, шла Даша. Рыжая чёлка растрепалась на ветру и прикрывала глаз, щёки раскраснелись, но девушку, кажется, не заботили ни холод, ни сырость, ни грязный снежок, пролетевший в сантиметре от её лица. Ей было хорошо, ей было весело. О, как Павел мечтал оказаться сейчас на месте Аванисян! Идти с Дашей под руку, непринуждённо болтать обо всякой ерунде и весело смеяться…

Из транса Павла вывел неприятный удар комком мокрого снега в область скулы. Павел схватился за лицо и злобно оглянулся: на вершине грязного сугроба катался от смеха один из близнецов, с которыми Павел иногда видел Дашу, второй стоял на ногах у подножия и прокричал Павлу «Извини, я не нарочно! Промахнулся!»

Павел обернулся: Даша уже скрылась. Посмотрел на близнецов: они продолжали обстреливать друга снежной грязью, кататься по обледеневшим сугробам и дико хохотать. Кажется, даже позвали Павла поучаствовать, но он не был уверен, а подойти и переспросить не решился. Внезапно Гохман почувствовал, как на глаза навернулись слёзы, не то от обиды, не то от боли в разбитом глазу. Он быстро развернулся и побрёл в сторону замка, с желанием сесть в банкетном зале с кружкой горячего молочного чая, но потом остановился. Кухня РМТА обеспечивала всех студентов, преподавателей и рабочий персонал бесплатным трёхразовым питанием. И если между этими приёмами пищи тебе внезапно хотелось чего-нибудь перекусить, то милости просим: чай и кофе, морсы, соки, разнообразная выпечка, бутерброды, фрукты и сладости. Всё, что душе угодно, вот только предлагалось всё это уже за монетки, а после того, как ректор срубил стипендию, с деньгами у Павла был вечный напряг. На всякий случай парень ещё раз пошарил рукой в кармане – вместо медных грошей только пара листочков бумаги с заметками, выдранные из блокнота.

Павел в сердцах пнул сугроб, но поскользнулся и упал навзничь, после чего встал и, вконец расстроенный, поплёлся в общежитие номер пять.

***

«Если б рядом был хоть кто-то, жизнь бы не казалась такой поганой…»

На данный момент эта мысль была едва ли не единственной, витавшей в голове Гохмана. Ну а что-то вроде «Уроды, как вы задолбали орать!» или «Я сейчас прокляну всех, кто сейчас сидит в общем зале!» не считались.

Павлу приходилось нелегко, ведь закончился последний день учёбы, и студенты сейчас весело отмечали успешно сданную сессию и грядущий отъезд домой. Шум стоял невообразимый, и Павлу, очень любившему тишину, привыкшему к тишине перевала Дорхор, всё это безобразие порядком надоело.

Более всего ему надоело собственное одиночество. Вот сейчас он сидел у себя на кровати, с ног до головы укутанный одеялом, с отбитой спиной, с признаками зарождающейся простуды, но никто не мог даже принести ему кружку чая. А Павел хотел чаю. И молока с мёдом, пожалуйста. А ещё вот таких вот рассыпчатых печенюшечек, они на розочки немного похожи, а в центре мармеладка…